Марк Блок - Характерные черты французской аграрной истории Страница 11

Некоторые из этих вновь основанных поселений сделались крупными бургами, даже городами. Многие, напротив, остались довольно мелкими деревнями, особенно в старых лесах, — не по причине неспособности к развитию, а потому, что этого требовала сама форма поселения. Передвигаться по лесу было трудно, даже опасно. Часто люди, распахивавшие целину, находили выгодным расселяться небольшими группами, каждая из которых осваивала среди леса участок незначительной протяженности. В безлесные равнины Шампани и Лотарингии с очень плотным населением еще и сегодня мозаикой мелких лесных деревень вклинивается Аргонна[16]. В лесах к югу от Парижа один приход, состоявший из множества мелких поселений, имел одновременно два названия: Magny-les-Essarts и Magny-les-Hameaux[17] (характерное сочетание). По-видимому, к концу римской эпохи, в раннее средневековье, жители значительной части Франции стремились селиться несравненно теснее, чем раньше; среди исчезнувших тогда населенных пунктов многие были мелкими деревушками (viculi), и мы знаем, что в ряде случаев они были покинуты по соображениям безопасности{21}. Большие распашки целины снова привели к рассеянию земледельцев.

Подчеркнем, однако, что, говоря о деревушке, мы имеем в виду групповое поселение, как бы ни была ограниченна эта группа. Совсем другое дело — изолированный дом; он предполагает другой социальный режим, другие привычки, возможность и склонность избежать жизни коллективом, локоть к локтю. Римской Галлии, возможно, был известен изолированный дом; к тому же следует заметить, что разбросанные среди полей виллы (villae) (следы которых обнаружила археология) объединяли, несомненно, довольно значительное число работников, вероятно размещенных в хижинах, расположенных вокруг господского дома. Хижины эти были легкими строениями, следы которых могли очень легко исчезнуть{22}. Во всяком случае, после варварских вторжений эти виллы были разрушены или покинуты. Даже в тех районах, где (как мы увидим дальше), по-видимому, никогда не было больших деревень, крестьяне в раннее средневековье жили мелкими коллективами и их лачуги размещались одна подле другой. Эпохе расчисток выпало на долю увидеть, кроме новых деревень и Деревушек, еще и стоявшие в стороне фермы — granges (слово grange, имевшее тогда более широкий смысл, чем теперь, означало совокупность хозяйственных построек). Многие из них были творением монашеских орденов — не древних бенедиктинских учреждений, строителей деревень, а новых религиозных организаций, порожденных большим мистическим движением, которое наложило свою печать на конец XI века. Монахи этого типа были великими распахивателями нови, ибо они бежали от мира. Часто отшельники, не принадлежавшие к регулярному монастырскому коллективу, начинали возделывать кой-какие участки в лесах, где они укрывались; обычно эти независимые отшельники кончали тем, что вступали в ряды официально признанных орденов. Но сами эти ордена были проникнуты отшельническим духом. Устав самого знаменитого из них, Цистерцианского ордена, может быть назван типичным: никаких сеньориальных рент — «белый монах»[18] должен жить трудом своих рук — и, по крайней мере в начале, сурово соблюдаемое уединение. Так же как само аббатство, строившееся всегда вдали от населенных мест (чаще всего в лесистой ложбине с ручьем, который благодаря надлежащей плотине был источником съестных припасов, необходимых при соблюдении поста), хозяйственные постройки, располагающиеся вокруг аббатства, избегали соседства с крестьянскими жилищами. Они воздвигались в «пустынях», где монахи вместе со своими братьями (конверсами), а вскоре также и с помощью наемных слуг обрабатывали несколько полей. Вокруг тянулись пастбища, ибо орден имел большие стада, главным образом стада овец. Скотоводство в большей степени, чем земледелие, соответствовало обширным хозяйствам, дробить которые на отдельные держания запрещалось монастырскими уставами, а также ограниченному количеству рабочих рук. Но никогда или почти никогда ни хозяйственные постройки, ни сам монастырь не становились центром «новой деревни»: смешение монахов со светскими людьми нарушило бы самую основу ордена цистерцианцев. Так религиозная идея определила тип поселения. В других местах также создавались изолированные хозяйства, возможно как подражание монастырским учреждениям. По-видимому, они никогда не были делом простых людей. По большей части они были созданы богатыми предпринимателями расчисток, менее связанными общинными порядками, чем бедные люди: таков декан аббатства св. Мартина, воздвигнувший в 1234 году в лесу Верну (Vernou), в Бри, прекрасную ферму, снабженную прессом, тщательно обнесенную прочной стеной и защищенную башней (картулярий Собора Парижской богоматери сохранил нам ее красочное описание{23}). Еще сейчас нередко можно встретить около наших деревень, на некотором расстоянии от них, большие фермы, отдельные архитектурные детали которых — ненормально толстая стена, башенка и вырез окна — обнаруживают их средневековое происхождение.

Но думать, что дело расчистки ограничивалось окрестностями новых поселений, значило бы сильно преуменьшить его масштабы. Давно обрабатываемые поля вокруг старых населенных пунктов увеличивались также путем своего рода регулярного отпочкования: к распаханным предками полям присоединялись другие, отвоеванные у пустошей и рощ. Добрейший кюре из Ла Круа в Бри (La Croix-en-Brie), написавший около 1220 года девятую бранш «Романа о Лисе»[19], хорошо знал, что в то время всякий зажиточный виллан имел свою «новую заимку». Но эта медленная и терпеливая работа оставила в источниках менее яркие следы, чем основание новых поселений. Однако ее можно там обнаружить, особенно в свете тех конфликтов, которые были вызваны обложением десятиной этих новых пашен. Несомненно, значительная часть вновь обработанных земель, быть может наиболее значительная, была освоена в районе старых деревень силами, их жителей[20].

Когда появятся детальные исследования, которых пока еще нет, мы сможем, без сомнения, констатировать большие местные различия в этом завоевании лесов плугом: различия в интенсивности и, главное, во времени. Расчистки сопровождались там и тут переселениями: из бедных краев — в богатые, из областей с истощенными землями — туда, где еще имелись в избытке хорошие земли. В XII–XIII веках лимузенцы и бретонцы переселялись в лесистый район на левом берегу нижнего течения Крёза[21], колонисты из Сентонжа направлялись в междуречье Гаронны и Дордони{24}. В настоящее время мы можем лишь подметить некоторые крупные контрасты. Наиболее отчетливо всей остальной Франции противостоит юго-запад. Здесь, по-видимому, расчистки начались позже и продолжались значительно дольше, чем, например, в областях Сены и Луары. Почему? По всей видимости, разгадку следует искать по ту сторону Пиренеев. Чтобы заселить огромные пустые пространства Иберийского полуострова, особенно на границах прежних мусульманских эмиратов, испанские государи должны были прибегнуть к помощи иноземцев. Многие французы, привлеченные выгодами, которые предлагались им в хартиях poblaciones[22], переправились через горные перевалы и ущелья. Большинство их, несомненно, ушло из непосредственно пограничных областей, главным образом из Гаскони. Этот отлив рабочей силы в Испанию, естественно, замедлил развитие внутренней колонизации в тех областях, откуда шло переселение.

Итак, — предыдущего наблюдения достаточно, чтобы напомнить об этом, — мы встречаемся здесь с явлением европейского масштаба. Стремительный натиск германских и нидерландских колонистов на славянскую равнину, освоение пустынь Северной Испании, рост городов по всей Европе, распашка во Франции, как и в большинстве соседних стран, обширных пространств, до тех пор не приносивших урожая, — все это аспекты одного и того же человеческого порыва. Характерная черта французского колонизационного движения по сравнению, например, с германским состояла, несомненно, в том, что во Франции (за исключением Гаскони) колонизация была почти исключительно внутренней, если не считать слабую эмиграцию во время крестовых походов и отдельные случаи ухода на земли, завоеванные нормандцами, или в города Восточной Европы, особенно Венгрии. Процесс этот проходил во Франции особенно интенсивно. В целом это ясно. Но в чем причина?

Конечно, нетрудно угадать причины, побуждавшие господствующие силы общества покровительствовать заселению страны. Сеньоры в целом были заинтересованы в этом потому, что они получали с новых или расширенных держаний новые повинности. Отсюда предоставление колонистам всяких льгот и привилегий в качестве приманки и иногда даже развертывание самой настоящей пропаганды (в Лангедоке герольды разъезжали по стране, объявляя во всеуслышание об основании бастид{25}). Отсюда же своего рода опьянение мегаломанией, которое овладело некоторыми основателями поселений (таков аббат Грансельвского монастыря, предусмотревший в одном месте постройку тысячи домов, а в другом — трех тысяч{26}).