Гроссман Эренбург - Черная книга Страница 11

А на площади перед вокзалом – две сотни рабочих, с небесно-голубыми повязками (группа "небеских") молча, быстро, умело развязывают узлы, вскрывают корзинки и чемоданы, снимают ремни с портпледов. Идет сортировка и оценка вещей, оставленных только что прибывшей партией. Летят на землю заботливо уложенные штопальные принадлежно- сти, клубки ниток, детские трусики, сорочки, простыни, джемперы, бритвенные приборы, связки писем, фотографии, наперстки, флаконы духов, зеркала, чепчики, туфли, валенки, сшитые из ватных одеял на случай мороза, дамские туфельки, чулки, кружева, пижамы, пакеты с маслом, кофе, банки какао, молитвенные одежды, подсвечники, книги, сухари, скрипки, детские кубики. Нужно обладать квалификацией, чтобы в считанные минуты рассортировать все эти тысячи предметов, оценить их – одни отобрать для отправки в Германию, другие второстепенные, старые и штопаные – для сожжения. Горе ошибавшемуся рабочему, положившему старый, фибровый чемодан в кучу отобранных для отправки в Германию кожаных саквояжей, либо бросившему в кучу старых штопаных носков пару парижских чулок с фабричной пломбой. Рабочий мог ошибиться только один раз. Два раза ему не дано было ошибаться. Сорок эсэсовцев и шестьдесят вахманов работали "на транспорте" – так называлась в Треблинке первая, только что описанная нами стадия: прием эшелона, вывод партии на "вокзал" и на площадь, наблюдение за рабочими, сортирующими и оценивающими вещи. Во время этой работы рабочие часто незаметно от охраны совали в рот куски хлеба, сахара, конфеты, найденные в продуктовых пакетах. Это не разрешалось. Разрешалось после окончания работы мыть руки и лица одеколоном и духами, – воды в Треблинке не хватало и для умывания ею пользовались только немцы и вахманы.

И пока люди, все еще живые, готовились к "бане", работа над их вещами подходила к концу – ценные вещи уносились на склад, а письма, фотографии новорожденных, братьев, невест, пожелтевшие извещения о свадьбе, – все эти тысячи драгоценных предметов, бесконечно дорогих для их владельцев и представляющих лишь хлам для треблинских хозяев, собирались в кучи и уносились к огромным ямам, где на дне лежали сотни тысяч таких же писем, открыток, визитных карточек, бумажек с детскими каракулями и первыми неумелыми рисунками цветным карандашом. Площадь кое-как подметалась и была готова к приему новой партии обреченных.

Не всегда прием партии проходил как только что описано. В тех случаях, когда заключенные знали, куда их ведут, вспыхивали бунты. Крестьянин Скаржинский видел, как из двух поездов, выломив двери, вырвались люди и, опрокинув стражу, кинулись к лесу. Все до единого в обоих случаях были убиты из автоматов. Мужчины несли на руках четырех детей. И дети эти также были убиты. О таких же случаях борьбы с охраной рассказы- вает крестьянка Марьяна Кобус. Однажды, на ее глазах, когда она работала в поле, были убиты шестьдесят человек, прорвавшихся из поезда к лесу.

Но вот партия переходит на новую площадку, уже внутри второй лагерной ограды. На площади огромный барак, вправо еще три барака, два из них отведены под склады одежды, третий под обувь. Дальше, в западной части, расположены бараки эсэсовцев, бараки вахманов, склады продовольствия, скотный двор, стоят автомашины легковые и грузовые, броневик. Впечатление такого же обычного лагеря, как лагерь № 1.

В юго-восточном углу лагерного двора огороженное ветвями пространство, впереди него будка с надписью "лазарет". Всех дряхлых, тяжело больных отделяют от толпы, ожидающей "бани", и несут на носилках в лазарет. Из будки навстречу больным выходит доктор в белом фартуке с повязкой красного креста на левом рукаве. О том, что происходило в лазарете, мы подробно расскажем ниже.

Вторая фаза обработки прибывшей партии характеризуется подавлением воли людей беспрерывными короткими и быстрыми приказами. Эти приказы произносятся тем знаменитым тембром голоса, которым так гордится немецкая армия, тембром, являющимся одним из доказательств принадлежности немцев к расе господ. Буква "р", одновременно картавая и твердая звучит, как кнут.

"Achtung" проносится над толпой, и в свинцовой тишине голос шарфюрера произносит заученные, повторяемые несколько раз на день. много месяцев подряд слова:

– Мужчины остаются на месте, женщины и дети раздеваются в бараках налево. Здесь, по рассказам очевидцев, обычно начинаются страшные сцены. Великое чувство материнской, супружеской, сыновней любви подсказывает людям, что они в последний раз видят друг друга. Рукопожатия поцелуи, благославления. слезы, короткие слова прощания, в которые люди вкладывают всю свою любовь, всю боль. всю нежность, все отчаяние свое. Эсэсовские психиатры смерти знают, что эти чувства нужно мгновенно затушить, отсечь. Психиатры смерти знают те простые законы, которые действуют на всех скотобойнях мира, законы, которые в Треблинке скоты применяли к людям. Это один из наиболее ответственных моментов: отделение дочерей от отцов, матерей от сыновей, бабушек от внуков, мужей от жен.

И снова над площадью: "Achtung!", "Achtung!". Именно в этот момент нужно снова смутить разум людей, заворожить его надеждой, правилами смерти, выдаваемыми за правила жизни. Тот же голос рубит слово за словом:

– Женщины и дети снимают обувь при входе в барак Чулки складываются в туфли. Детские чулочки складываются в сандалии, ботиночки и туфельки детей. Будьте аккуратны. И тотчас же снова:

– Направляясь в баню, иметь при себе драгоценности, документы, деньги, полотенце и мыло. Повторяю…

Внутри женского барака находится парикмахерская – голых женщин стригут под машинку, со старух снимают парики. Странный психологический момент, – эта смертная стрижка, по свидетельству парикмахеров, более всего убеждала женщин, что их ведут в баню. Девушки, щупая голову, иногда просили: "Вот тут неровно, подстригите, пожалуйста". Обычно после стрижки женщины успокаивались, почти каждая выходила из барака, имея при себе кусочек мыла и сложенное полотенце. Некоторые молодые плакали, жалея свои красивые косы. Для чего стригли женщин? Чтобы обмануть их? Нет, эти волосы нужны были на потребу Германии. Это было сырье. Я спрашивал многих людей, что делали немцы с этим ворохом волос, снятых с голов живых покойниц. Все свидетели рассказывают, что огромные груды черных, золотых, белокурых волос, кудрей, кос подвергались дезинфекции, прессовались в мешки и отправлялись в Германию. Все свидетели подтверждали, что волосы отправляют в мешках в германские адреса. Как использовались они? В письменных показаниях Кона утверждается, что потребителем этих волос было военно-морское ведомство; волосы шли для набивки матрацев, технических приспособлений, плетения канатов для подводных лодок. Другие свидетели показывают, что волосы шли для набивки подушек кавалерийских седел.

Мужчины раздевались во дворе. Из первой внутренней партии отбиралось полтораста-триста человек, обладающих большой физической силой; их использовали для захоронения трупов и убивали обычно на второй день. Раздеваться мужчины должны были очень быстро, аккуратно складывая в порядке обувь, носки, белье, пиджаки и брюки. Сорти- ровкой вещей занималась вторая рабочая команда, "красная", отличавшаяся от работавших на "транспорте" красной нарукавной повязкой. Вещи, признанные достойными быть отправленными в Германию, поступали тут же на склады. С них тщательно спарывались все металлические и матерчатые знаки. Остальные вещи сжигались или закапывались в ямы. Чувство тревоги росло все время. Обоняние тревожил страшный запах, то и дело перебиваемый запахом хлорной извести. Казалось непонятным огромное количество жирных, назойливых мух. Откуда они здесь, среди сосен и вытоптанной земли? Люди дышали тревожно и шумно, вздрагивая, вглядываясь в каждую ничтожную мелочь, могущую объяснить, подсказать, приподнять завесу тайны над судьбой, ждущей обреченных… И почему там, в южном направлении, так грохочут гигантские экскаваторы?

Начиналась новая процедура. Голых людей подводили к кассе и предлагали сдавать документы и ценности. И вновь страшный гипнотизирующий голос кричал:

"Achtung!", "Achtung!", "За сокрытие ценностей смерть". "Achtung!"

В маленькой сколоченной из досок будке сидел шарфюрер. Возле него стояли эсэсовцы и вахманы. Подле будки стояли деревянные ящики, в которые бросались ценности, – один для бумажных денег, другой для монет, третий для ручных часов, для колец, для серег и для брошек с драгоценными камнями, для браслетов. А документы летели на землю, уже никому не нужные на свете, документы живых мертвецов, которые через час уже будут затрамбованные лежать в яме. Но золото и ценности подвергались тщательной сортировке, десятки ювелиров определяли чистоту металла, ценность камня, чистоту воды бриллиантов.

Здесь у "кассы" наступал перелом – здесь кончалась пытка ложью, державшей людей в гипнозе неведения, в лихорадке бросавшей их на протяжении нескольких минут от надежды к отчаянию, от видения жизни к видениям смерти. Эта пытка ложью являлась одним из атрибутов конвейерной плахи, она помогала эсэсовцам работать. И когда наступал по- следний акт ограбления живых мертвецов, немцы резко меняли стиль отношения к своим жертвам. Кольца срывали, ломая пальцы женщинам, вырывали серьги, раздирая мочки ушей.