Владимир Райцес - Жанна д`Арк Страница 11

Деревья живут дольше людей, но и их не щадят войны. «Дерево Девы» погибло во время одной из опустошительных войн середины XVII в.

А «источник Девы» существует в Домреми и поныне.

Через Домреми проходили две границы. Одна — между Французским королевством и герцогством Лотарингия, входившим тогда в состав Германской империи; рубежом здесь была река Маас, на левом берегу которой расположена родная деревня Жанны. Вторая — между собственно королевским владением в герцогстве Бар (Barroi mouvant) и той частью герцогства, которая являлась феодом Империи. Рубежом служил безымянный ручей, пересекавший Домреми поперек, с запада на восток, и впадавший в Маас.

Дом Жака д'Арка стоял на северной, «королевской», стороне. Обитатели этой части деревни были лично свободными людьми, феодальными держателями земли, чьи обязанности по отношению к непосредственному сеньору, каковым для них являлся король, практически сводились к выплате определенного, строго фиксированного побора (ценза). Однако их соседи, жившие буквально в нескольких шагах, за ручьем, находились в личной зависимости от сеньоров Домреми и подвергались гораздо более интенсивной феодальной эксплуатации. Подобный контраст был, впрочем, нередким явлением в средневековой деревне.

«Королевская часть» Домреми управлялась из Вокулера — укрепленного города и центра судебно-административного округа (кастелянства), расположенного в восемнадцати километрах к северу. В интересующее нас время вокулерское кастелянство было единственной территорией на востоке Франции, которая оставалась под властью дофина Карла. Долгое время историки недоумевали, почему ни англичане, ни бургундцы не смогли ликвидировать этот островок. Современники связывали это с энергичной деятельностью капитана Вокулера (начальника гарнизона крепости) Робера де Бодрикура. То был, по словам «Хроники Девы», «отважный рыцарь, державший сторону [французского] короля. Собрав в своей крепости множество храбрых солдат, он воевал как с бургундцами, так и с прочими противниками короля» (Q, IV, 205). Недавние археологические исследования показали, что Вокулер представлял собой мощную крепость, для овладения которой требовались столь крупные силы, какими ни Бедфорд, ни Филипп Бургундский в этой части Франции не располагали (20). Известно, что летом 1428 г. большой англо-бургундский отряд под командованием Антуана де Вержи осадил Вокулер; Бодрикур был вынужден подписать капитуляцию, которая, однако, так и осталась на бумаге: осаждающие не располагали достаточными средствами, чтобы заставить капитана сдать крепость.

Родной край Жанны не знал оккупации, но война его не пощадила. Население кастелянства испытало все бедствия феодальной анархии и солдатского разбоя. Из-за Мааса нападали банды лотарингских дворян, которые делили с бретонцами печальную славу первых грабителей на свете (82, LXII), а в те разбойничьи времена заслужить такую славу было совсем не просто. С ними соперничали шайки головорезов, находившихся на службе у местных сеньоров. Окрестности Вокулера подвергались также частым и опустошительным набегам бургундцев, а летом 1428 г., незадолго до начала борьбы за Орлеан, гарнизон Вокулера выдержал, как мы знаем, длительную осаду.

Не избежала общей участи и родная деревня Жанны. В 1423 г. Робер де Саарбрюккен, сеньор де Ком. мерсн, заключил с жителями Домреми и Гра соглашение, обещав им защиту и покровительство в обмен на 220 золотых экю. Это была огромная по тем временам сумма, и, когда опекаемые слегка помедлили с выплатой, разгневанный «покровитель» совершил налет на большой крестьянский обоз с сепом и лесом, выручив от продажи добычи более половины платы за «охрану и защиту» (82, 359–360). Спустя два года банда солдат-наемников, возглавляемая дворянином Анри д'Орли, напала на Домреми и Гре, разграбила деревни и угнала скот. Крестьяне лишились главного источника средств существования. Владелица южной части Домреми Жанна д'Орживиле обратилась к своему родственнику, могущественному в этих краях графу Водемону, и тот снарядил погоню. Люди Водемона настигли похитителей более чем в ста километрах от места преступления, почти у самого замка Дулеван, владельцем которого был глава банды. При виде вооруженных слуг графа бандиты разбежались, и отбитый скот был возвращен крестьянам (82, 275–279).

Известно также со слов самой Жанны и ее односельчан, что жители Домреми бежали однажды «из страха перед бургундцами» в соседний город Невшато, за стенами которого они укрывались в течение двух недоль. Вернувшись, они нашли дома разграбленными, а церковь. сожженной. Этот эпизод биографы относят к лету 1428 г. и связывают его с только что упоминавшейся осадой Вокулера.

Все эти факты необходимо, конечно, учитывать, говоря о возникновении замысла Жанны. Однако не следует преувеличивать их значения и тем более полагать, что какое-то событие сыграло здесь решающую роль. В этом убеждает нас вся история изучения «феномена Жанны», которая изобилует неудачными попытками обнаружить некий тайный импульс, ее «миссии».

Вот особенно поучительный в этом плане пример. В свое время С. Люс обратил внимание на слова Жанны о том, что она два или три раза исповедовалась перед нищенствующими монахами в Невшато (Т, I, 46). Дело происходило, по-видимому, летом 1428 г., когда жители Домреми бежали в этот город от бургундцев. Основываясь на этом беглом упоминаний, а также па том, что в Невшато находился францисканский монастырь, Люс выстроил широкую концепцию, которая связывала замысел Жанны с традиционным соперничеством монашеских орденов: францисканцев, стоявших на стороне Карла Валуа, и доминиканцев, державшихся пробургундской ориентации. По его мнению, встреча Жанны с францисканцами имела поворотное значение в ее судьбе, а проповедь «меньших братьев» в пользу дофина «утвердила в ней веру в свою религиозную и патриотическую миссию» (82, СЬХХ/Х). Гипотеза Люса не была принята последующими историками, которые справедливо отмечали ее умозрительный характер (69, 157 сл.). Но хотелось бы подчеркнуть в этой связи не просто ошибочность определенной точки зрения крупного ученого-специалиста, а несостоятельность лежащего в ее основе принципа. Поиски заветного «золотого ключика» к «тайне» Жанны д'Арк — занятие бесперспективное. Замысел Жанны возник не вдруг, он созревал постепенно под воздействием не только обстоятельств «ближнего порядка», непосредственных жизненных впечатлений и опыта юной крестьянки, но и общей обстановки во Франции.

Нет ничего более ошибочного, нежели представление, будто Жанна жила в «глухом углу» (63, 35), а политический кругозор ее земляков ограничивался видимой линией горизонта. Во-первых, родная деревня Жанны вовсе не была глухим углом: она стояла на оживленной дороге, и ее жители были хорошо осведомлены о том, что происходило на белом свете. Во-вторых, само пограничное положение Вокулерского кастелянства усиливало у его обитателей сознание того, что они в отличие от своих ближайших соседей — лотарингцев и бургундцев — «природные французы», подданные французского короля. Во всяком случае политические симпатии и антипатии односельчан Жанны были выражены очень ясно.

На третьем публичном допросе, 24 февраля 1431 г., у Жанны спросили, были ли жители Домреми сторонниками бургундцев или же противной «партии» (т. е. «арманьяков»), и она ответила, что знала там только одного «бургундца». И с необычной для нее резкостью добавила: она хотела бы, чтобы ему отрубили голову, если на то будет воля господа (Т, I, 63).

Кстати сказать, этот единственный «бургундец» в Домреми — его звали Жерар д'Эпиналь — выступал спустя четверть века свидетелем на процессе реабилитации. Он вспоминал, как накануне ухода из Домреми Жанна ему сказала: «Если бы вы, кум, не держали сторону бургундцев, я бы вам кое о чем рассказала». «Я еще подумал, — заключил д'Эпиналь, — что речь идет о каком-то парне, за которого она собиралась замуж» (D, I, 279).

На том же допросе у Жанны спросили, чьими сторонниками были жители Максе — деревни, расположенной напротив Домреми на правом, лотарингском, берегу Мааса; она ответила, что те были «бургундцами».

Насколько глубоко проникла «политика» в сельский быт, видно из того, что даже драки деревенских мальчишек — и те приобретали «политическую окраску». «Спрошенная, участвовала ли она в драках детей за англичан и французов, отвечала, что, насколько помнит, нет. Но она видела, как некоторые ее односельчане дрались с жителями Максе и иногда возвращались сильно побитые и в крови» (Т, I, 64).

Как видим, сама та среда, в которой происходило формирование личности Жанны, способствовала раннему пробуждению у нее патриотического чувства. «Спрошенная, испытывала ли она в юности желание преследовать бургундцев, отвечала, что ей очень хотелось, чтобы [французский] король владел своим королевством» (Т, I, 64).