Андрей Смирнов - Империя Наполеона III Страница 11

Все свое имущество принц перевел в деньги, на которые нанял в Англии пароход и закупил оружие. Накануне в одной из английских типографий он отпечатал в огромном количестве прокламации к армии и народу. В прокламации к французскому народу содержался призыв к неповиновению и требование восстановления империи. Привожу этот документ полностью:

«Французы!

Что сделали личности, составляющие ваше правительство, чтобы приобрести право на вашу любовь! Они обещали вам мир, а вместо того вызвали гражданскую войну и злополучнейшую войну в Африке! Они обещали облегчение налогов, но все ваше золото не насытило бы их алчности! Они обещали вам честную администрацию, а управляют не иначе как подкупами! Они вам обещали свободу, а сами стоят за привилегии, покровительствуют злоупотреблениям и противятся всяким реформам; они сумели установить только произвол и анархию! Они вам обещали прочные установления, но в десять лет не дали никаких установлений! Везде они продавали нашу честь, нарушали наши права, изменяли нашим интересам! Пора положить конец стольким беззакониям, пора потребовать от них отчета — что они сделали из столь великой и единодушной Франции 1830 года!

Земледельцы, теперь, во время мира, вы платите более налогов, чем при Наполеоне во время войны.

Деятели промышленности и торговли, ваши интересы стали жертвой самой дикой требовательности; деньги, которые император употреблял, чтобы поощрить ваши усилия и обогатить вас, употребляют на подкупы.

Наконец, вы все, деятели рабочего, бедного класса, являющегося во Франции единственным хранителем всех благороднейших чувств, помните ли вы, что Наполеон находил своих офицеров, маршалов, своих министров, принцев, друзей в среде вашей? Дайте мне опереться на ваше содействие, и мы покажем всему миру, что ни вы, ни я не изменились.

Я так же, как и вы, надеялся, что мы могли бы искоренить вредное влияние правительства, не прибегая к революции; но теперь уже нет более надежды на это: в десять лет министерство переменилось десять раз и переменится еще десять раз, и все-таки бедствия и нищета нашего отечества останутся теми же…

Ныне во Франции процветают, с одной стороны, своеволие, с другой — насилие; я же хочу водворить порядок и свободу; окружая себя всем, что только есть лучшего и высшего в стране, опираясь единственно на волю и интересы народа, я хочу создать непоколебимое здание.

Я хочу обратить Францию к ее естественным союзникам, дать ей прочный мир, а не подвергать ее случайностям всеобщей войны.

Французы! Я вижу перед собой блестящее будущее моего отечества, я чувствую, что тень императора ведет меня вперед; я не остановлюсь, пока не достигну славы Аустерлица, пока не возвращу нашим знаменам орлов, народу — его прав»{83}.

4 августа 1840 года заговорщики сели на пароход, нанятый у лондонской торговой компании, под предлогом морской прогулки. На корабле были обычные пассажиры, решившие насладиться хорошей погодой и свежим ветром. Они даже не догадывались, в какую историю ввязались, сев на этот пароход. Отплыв от берегов Англии, принц открывает свой дерзкий план экипажу и пассажирам, читает им свою прокламацию и призывает всех к нему присоединиться. Взволнованно он говорил, что только «исполняет желание французского народа, народа изменнически преданного в 1814-м и 1815 годах чужеземными штыками, обманутого в 1830 году презренными интригами. Он, как наследник величайшего имени наших времен, несет на себе долг, который должен выполнить перед нацией. Он является, чтобы восстановить ее верховную власть!» После некоторых раздумий и после того, как было выпито достаточно вина (капитан судна — сам англичанин, уже на суде заявил, что никогда не думал, что можно столько выпить. — Прим. авт.) и розданы деньги, возбужденные пассажиры соглашаются плыть с ним хоть на край света и оглашают все вокруг криками «Да здравствует император!» Луи-Наполеон торжественно провозглашает падение Орлеанской династии, созыв Национального собрания и объявляет Тьера президентом своего совета. Заговорщики и присоединившиеся к принцу пассажиры парохода переодеваются в униформу 40-го полка, который располагался по соседству с гарнизоном Булони. Один из пассажиров впоследствии вспоминал: «Нам раздали каждому по костюму, мне достался костюм капрала. На меня, не умеющего ни читать, ни писать, надели мундир и галуны капрала!» Расчет был прост: увидев своих соседей, гарнизон Булони решит, что произошло всеобщее восстание и примкнет к заговорщикам.

Рано утром 6 августа заговорщики высадились на французском берегу в Вимерё, недалеко от Булони, где их уже ждали поручик Аладениз и три унтер-офицера 42-го линейного полка, составлявшего гарнизон Булони. Последующие события были вольно пересказаны республиканскими историографами, поэтому обратимся к свидетельским показаниям. Один из свидетелей, сержант Рикюз, рассказывал: «6 августа в половине шестого утра я был в своей комнате, собираясь одеваться. Вдруг слышу крики: «К оружию!» Смотрю в окно, выходящее во двор казармы, и вижу офицера 42-го полка; но потом узнал в нем лейтенанта Аладениза. Я быстро оделся и взял с собою пороховницу, думая, что что-нибудь случилось в городе. Сойдя вниз, я увидел, что половина роты была уже построена на дворе во фронт. Я хотел подойти к своей роте. Тут же стояла группа вооруженных людей в форме 40-го линейного полка. Во главе ее стояло много старших офицеров. Один из этих офицеров, в котором я узнал принца, сказал, подавая мне руку: «Здравствуй, удалец! Я жалую тебя в офицеры». Я отвечал, что доволен своим положением и желаю остаться со своими командирами. Затем я присоединился к своей роте. Лейтенант Аладениз, принявший командование над обеими ротами, приказал взять на караул и бить сбор к знамени. Принц подошел к нам поближе и сказал довольно длинную речь. (Луи-Наполеон говорил солдатам приблизительно следующее: «Солдаты, вы — лучшая часть народа, а с вами обращаются, как со стадом. Те, которые имеют власть, хотели бы опошлить благородное звание солдата. Вас унижали, и вы напрасно спрашивали о том, что сделалось с орлами Арколы, Аустерлица, Иенны. Вот они — эти орлы! Я вам их возвращаю — берегите их: с ними вас будет сопровождать слава, честь, удача…». — Прим. авт.) Я был довольно далеко и не мог его слышать; я слышал только, что в конце принц сказал: «Мы подымемся в верхний город и оттуда двинемся на Париж». Я заметил, что к верхушке знамени был приделан орел. Этот орел заставил меня подумать, что предпринимают что-нибудь против правительства»{84}.

В то время как Луи-Наполеон безуспешно пытался снять с себя орден, чтобы вручить его сержанту, которого он на месте произвел в капитаны, на плац в ярости ворвался настоящий капитан — Коль-Пюижелье. Он обратился к солдатам с призывом не слушать заговорщиков: «Вас обманули, — кричал он солдатам, — не слушайте изменников, да здравствует король!» Ситуация для заговорщиков сложилась критическая: Луи-Наполеон после попытки привлечь Коль-Пюижелье на свою сторону стреляет в него в упор, но промахивается: пуля попала в лицо рядом стоящего солдата и, выбив ему три зуба, вышла через шею. В суматохе принцу с заговорщиками удалось вырваться, и они направляются к городу, чтобы увлечь за собой народ. Тем временем в городе уже объявлена тревога, навстречу мятежникам выступает большой отряд жандармов, при виде которого все бросаются наутек к берегу. Сам принц пытается спастись вплавь, но при виде целящихся в него жандармов останавливается на месте и дает себя взять.

В отличие от страсбургского заговора Булонь обошлась принцу дорого. Реакция прессы была более резкой, доминирующим стал язвительный, издевательский тон в отношении «неумелого подражателя славы своего великого дяди». Вот что писал в это время «Ле Журналь де Деба»: «Орлы, прокламации, императорские претензии господина Луи-Бонапарта привели к тому, что во второй раз он оказался в неприглядном и смешном положении… В действительности подобное предприятие показывает избыток безрассудства… Все это походит на комедию; безумных не расстреливают, их заключают под стражу»{85}. А вот что писала «Ля Пресс»: «Луи-Бонапарт стал в такое положение, что теперь никто во Франции не может питать к нему ни малейшего чувства симпатии, ни малейшей жалости. Потешность этой попытки видна в недомыслии его проектов, в этом торопливом бегстве при первом знаке сопротивления, в этом внезапном превращении диких заговорщиков в испуганных и робких ящериц. Гнусность же заключается в неблагодарности к королю, который, по своему милосердию, снисходительно простил ему уже раз преступление, которое должно было быть наказано самым строгим образом, — такое преступление, за совершение которого Наполеон расправлялся в 24 часа… Но оставим этого молокососа, у которого нет, кажется, ни ума, ни сердца». В таком же духе на событие отзывались ведущие французские издания, а в Англии эту выходку иначе как безумной не называли. Под натиском общественного мнения, сформированного, безусловно, правительственной прессой, которой ловко манипулировало правительство Гизо, даже отец принца счел своим долгом его пожурить.