Карл Клаузевиц - 1812 год. Поход в Россию Страница 11

При открытии военных действий численность французских сил, включая сюда и союзников, определяли в 350 000 человек; теперь мы знаем, что она превышала 470 000. Когда русские находились под Смоленском, им было известно, что около 150 000 человек было оставлено под Ригой, против Витгенштейна, под Бобруйском и против Тормасова. Следовательно, русские полагали, что главная армия уменьшилась до 200 000 человек, затем исключили гарнизоны, оставленные на важных этапах и в разных городах, а также больных, убитых, раненых и отставших, общее число которых предполагалось всего лишь в 50 000 человек. В итоге сила главной армии французов определялась русскими всего в 150 000. Правда, и в этом случае на стороне французов сохранялось превосходство сил, но не настолько большое, чтобы мысль о возможности победы над ними была совершенно исключена.

Подсчеты русских не вполне совпадали с действительностью, так как центр Наполеона тогда, т. е. в начале августа, достигал еще 180 000 человек.

Впрочем, такая ошибка простительна во время войны, где каждый день приходилось совершать марши и когда не было времени собирать в достаточном количестве необходимые данные.

Когда русский император Александр покинул армию, то выполняемые им функции по верховному командованию отпали, и тем самым Барклай обратился в самостоятельного командующего Первой Западной армией. Однако император формально не передавал генералу Барклаю верховного командования над обеими армиями, опасаясь обидеть князя Багратиона. Правда, Барклай был старшим генерал-аншефом (генералом-от-инфантерии), и этого обстоятельства в крайнем случае было бы достаточно для того, чтобы иметь некоторый авторитет перед другими генералами; однако для такого ответственного поста, как командование армиями, значение одного старшинства в чине никогда не считалось достаточным, и во всех государствах признавалось необходимым специальное полномочие монарха. Так как Багратион был лишь немногим моложе Барклая, а боевая слава обоих была приблизительно одинаковая, то император, конечно, предвидел, что определенно подчеркнутое подчинение его Барклаю будет обидным. Как, собственно, обстояло дело с главнокомандованием, никто в точности не знал, да и теперь, я полагаю, историку нелегко ясно и определенно высказаться по этому вопросу, если он не признает, что император остановился на полумере; надо полагать, что он рекомендовал князю Багратиону входить в соглашение с Барклаем по всем вопросам вплоть до изменений в группировке. Автору неизвестно, имелось ли уже тогда намерение поставить во главе обеих армий князя Кутузова; однако в войсках стали говорить об этом назначении лишь незадолго перед тем, как оно состоялось, и притом как о мере, ставшей необходимой вследствие нерешительности Барклая. По всей вероятности, император захотел посмотреть, как поведет дело Барклай, и тем самым оставить себе открытым путь для назначения другого главнокомандующего.

Генерал от инфантерии князь Петр Иванович Багратион. Гравюра И. Ческого. 1812–1813 гг.

Когда Барклай прибыл в Смоленск, то Багратион заявил, что весьма охотно будет служить под его начальством; армия радовалась такому единению, но, по правде говоря, оно было недолговечным, потому что скоро выявилось различие во взглядах, и на этой почве возникли недоразумения.

Но до соединения с Багратионом Барклай мог действовать вполне по собственному усмотрению. Он все время сознавал себя обязанным дать сражение, так как непрерывное отступление вызвало в армии явное недоумение. Впечатление создавалось тем более отрицательное, что приходили известия о блестящих победах на второстепенных фронтах. Засада, устроенная Платовым у Мира 10 июля, привела к весьма блестящему результату; бой Багратиона под Могилевом 21 июля изображался как победоносный прорыв; блестящий захват в плен бригады Кленгеля в Корбине Тормасовым 26 июля произвел сильное впечатление. О победе Витгенштейна, одержанной им 31 июля под Клястицами, много говорили, умалчивая о неудаче, которая на следующий день постигла его авангард под начальством генерала Кульнева. В первую минуту после получения всех этих сведений моральное состояние и уверенность войск повышались; но когда затем убеждались, что все эти успехи не приостанавливают отступления, то эти чувства быстро переходили в полное недоверие, недовольство и апатию. Раньше никто не думал и не мог себе представить, что возможно отступить до Смоленска, не попытавшись даже принять серьезное сражение. Между тем, необходимость предварительного соединения с Багратионом являлась достаточным и слишком определенным основанием, которое должен был бы понять любой офицер русской армии.

Таким образом, для отхода до Смоленска у Барклая имелось достаточное оправдание, но с тем большей уверенностью все ожидали здесь сражения; то, что русская армия была еще слишком слаба, что, отступая, она все более и более усиливалась, — все это принадлежало к числу тех соображений, которые никому не приходили в голову. Сам Барклай не отдавал себе в этом ясного отчета, им более руководил естественный страх перед бесповоротным решением и тяжкой ответственностью, чем ясное убеждение. В глубине души он чувствовал себя более склонным к воздержанию от решительных действий, чем к торопливости.

Его штаб, а именно генерал Ермолов и полковник Толь, мыслили как и вся армия: довольно отступать. Превосходство сил, какое еще сохранялось у противника, могло быть уравновешено русской храбростью и русской тактикой. Особенно была сильна вера во внезапный переход в наступление, который должен сотворить чудо.

Так ведь написано во всех книгах. Багратиона, пользовавшегося славой хорошего рубаки и, как это всегда бывает с людьми такого рода, смотревшего на неудовлетворительные до сих пор результаты похода со скептическим покачиванием головы, легко было склонить на сторону этой идеи. Итак, полковник Толь пустил в ход все свое красноречие для того, чтобы убедить Барклая, что настало время нанести врагу решительный удар. Французская армия, как говорили они, теперь уже не обладает таким большим превосходством сил над русской.

Первый момент после соединения армий — якобы наилучший для внезапного перехода в наступление. Смоленск— весьма важный пункт, город, которым русские особенно дорожат и из-за которого стоит рискнуть кое-чем.

Французская армия разбросана по квартирам на широком пространстве, а это дает твердые основания рассчитывать на то, что удастся заставить ее принять бой до полного сосредоточения; тем самым может быть устранена невыгода, возможно, еще имеющегося численного превосходства противника.

Наступление дает огромное преимущество, а русский солдат гораздо более пригоден для атаки, чем для обороны.

Последнее свойство, как известно, приписывают себе решительно все армии.

Однако уже на первом переходе распространилось известие, что главные силы неприятеля находятся на дороге в Поречье, а при таких условиях удар по воздуху в направлении Рудни являлся чрезвычайно опасным предприятием, так как он мог привести к потере пути отступления. Хотя это известие не было достоверным и представляло скорее плод различных соображений и догадок и хотя такое сосредоточение французской армии было явно неправдоподобно, так как дорога на Поречье отнюдь не лежала в том направлении, которого до сих пор держался противник, угрожая все время русской армии своим правым флангом, однако невозможно было уговорить Барклая предпочесть неизвестному известное и помешать ему самому пойти с Первой армией по дороге на Поречье, задержав на дороге в Рудню Вторую армию.

В русской армии сожалели об отказе от наступательных действий, так как генерал Платов на второй день наступления, раньше чем пришел приказ приостановить его, внезапно напал на передовые части авангарда Мюрата под командой генерала Себастиани у Инкова и захватил обоз этого генерала и 500 человек пленных; всеми это рассматривалось как удачный почин, суливший наилучший успех всему предприятию в целом. Багратион также был чрезвычайно недоволен отменой первоначального решения, и с этого времени стали постоянно возникать разногласия и споры между обоими генералами.

Хотя это наступление русских едва ли привело бы к действительной их победе, т. е. к такому сражению, в результате которого французы были бы вынуждены, по меньшей мере, отказаться от дальнейшего продвижения или даже отойти назад на значительное расстояние, но все же оно могло развиться в отчаянную схватку. Действительно, при столь широкой разбросанности расположения французской армии быстрый натиск привел бы к отступлению тех частей, которые оказались бы под ударом. А если бы все три колонны русской армии держались в такой близости друг от друга, что могли бы еще в тот же день выполнять отданные утром приказания главнокомандующего, то открывалась возможность охватывающей и весьма успешной атаки тех корпусов, которые непосредственно оказались бы перед русскими войсками; неприятель мог бы понести весьма чувствительный урон, не говоря уже о менее значительных потерях соседних частей, связанных с их поспешным и более или менее беспорядочным передвижением. Все предприятие в целом дало бы в конечном результате несколько блестящих стычек, значительное число пленных и, быть может, захват нескольких орудий; неприятель был бы отброшен на несколько переходов, и, что важнее всего, русская армия выиграла бы в моральном отношении, а французская — проиграла бы.