Елена Проклова - В роли себя самой Страница 11

Глава 3

ЗАЧЕМ СЕРДЦУ КВАДРАТНАЯ ФОРМА

После четырех картин съемки в кино стали для меня неотъемлемой частью жизни: привыкла. Привыкла точно так же, как люди привыкают к любому постоянному занятию. Кончалась работа над одним фильмом - начиналась над другим, практически без перерыва. Фильмов тогда ставилось много, в том числе таких, где требовались не только взрослые исполнители ролей. И вдруг прерваться, перерешить что-то, переоценить ситуацию и сделать попытку вернуться в прерванную жизнь нормальной девчонки-подростка, мне было просто некогда. А уж в пятый раз, когда приглашение на роль поступило от моего "крестного" по профессии - от Александра Митты, начавшего работу над новой картиной "Гори, гори, моя звезда", у меня не было ни капли сомнений: соглашаться - не соглашаться...

И со своим детством, бывшим-небывшим у меня, я прощалась под конец в каком-то бешеном темпе. Снималась в "Гори, гори..." и параллельно оканчивала экстерном девятый и десятый классы сразу, в один учебный год 1968/69.

При желании можно разглядеть в названии фильмов А. Митты, где я снималась, что-то символическое для меня. Сначала императивное "Звонят, откройте дверь!" - и вот для меня за некой дверью вдруг открылась совершенно неожиданная жизнь и забрала меня с собой, до поры до времени как бы даже ни о чем не спрашивая. Просто случай такой выпал, судьба, рок, вот и все. А "Гори, гори, моя звезда" - это можно понимать как развитие темы и как доказательство того, что внезапное роковое вмешательство отнюдь не было случайным, что какое-то предсказание сбылось надо мной или сейчас сбывается, сию минуту. И что с моей стороны это происходит в общем-то уже вполне сознательно.

Впрочем, всякая игра с названиями и их толкованием так и эдак - это не более чем игра, забавное развлечение. Последний фильм моего школьного, так сказать, периода мог называться совсем иначе, как угодно он мог называться, но он все равно стал бы для меня исключительно важной частью моей личной жизни, моей судьбы.

Как всегда, в свою картину Александр Митта пригласил прекрасных актеров: Олега Табакова, Олега Ефремова, Евгения Леонова, Леонида Куравлева. Из них Ефремов и Леонов были для меня уже "старыми знакомыми". А вот с Олегом Павловичем Табаковым, которому была предназначена главная роль, я встретилась впервые.

Действие фильма разворачивалось во времена гражданской войны в украинском городке Крапивницы, где только-только была установлена советская власть - и после этого дважды свергнута (один раз совсем, другой раз почти), но вновь восстановлена на протяжении действия фильма. Но все бурные перипетии с властью были только фоном, на котором развернулась, как у Маяковского, "мистерия-буфф" с безостановочным коловращением двух тем, двух понятий: искусство - жизнь, жизнь - искусство. И в центре всего этого оказывался герой Табакова, Владимир Искремас, чья фамилия-псевдоним расшифровывалась так: "Искусство революции - массам". Даже если вы не смотрели фильм, то, наверное, все-таки можете себе хотя бы отдаленно представить, какие тут раскрывались возможности для такого артиста, как Олег Павлович.

Моя же роль Крыси-Кристины, местной крапивницкой девочки-подростка, требовала главным образом максимальной простоты, из-под которой иногда (и каждый раз совершенно неожиданно) должно было прорываться что-то новое: самостоятельность, предприимчивость, глубокое чувство. И еще от моей роли требовалось быть такой "местно-колоритной": Крыся еще совсем почти ребенок, но это такая практичная и здравомыслящая хохлушка... Притом по-русски она не говорит ни слова, только на родном украинском языке. А это вовсе не значит "на ломаном русском". Тут мне очень пригодилось то, что украинский язык был мной органично впитан в самом раннем возрасте, когда до трех лет я была под присмотром нянечки-хохлушки, из-под Львова. Я его забыла, конечно, но оказалось, что не совсем. Как только начались съемки и мне надо было говорить, я почувствовала, как внутри во мне просыпается мелодика, ритм, фонетика украинской речи.

Итак, снова началась работа, о которой я уже могла сказать, что она моя, что она - любимая, что я уже что-то в ней понимаю и хочу продолжать заниматься этим делом. Но как мало я еще знала... Чтобы отдать себе в этом отчет, не требовались годы, достаточно было посмотреть на то, как работал Табаков. Так легко, казалось бы,- и всегда блестяще. Просто не было, не могло быть такой вещи, которую он не сделал бы. Высокая трагедийность, тонкая ирония, бравурная легкость - любое настроение он создавал мгновенно. Его персонаж "болел" театром, да еще революционным. И, как требовала роль, из крайности в крайность он мог броситься мгновенно, с неизменной энергией и пафосом, заражая ими окружающих. А ведь он еще оставался при этом человеком, которому, как говорится, ничто человеческое не чуждо,- и этого тоже требовала роль. Видеть наяву, как такие сложные вещи могут быть переданы вдруг, одним жестом или оттенком голоса, и чувствовать при этом, каково качество происходящей у тебя на глазах работы,- все это давало мне блистательную возможность "без отрыва от производства" брать уроки владения профессией.

Но что было не менее важно: не только герой Табакова Искремас "болел" театром. Сам исполнитель этой роли был предан театру, что называется, от и до. Что же из этого? Только одно: благодаря примеру Олега Павловича у меня просто не оставалось выбора. Никакого. В театр - и срочно! Не откладывая! Там - жизнь, работа, там - все.

Вот почему участие в работе над картиной оказалось для меня очень важным и в очередной раз "судьбоносным". Оно состоялось под огромным влиянием Олега Павловича Табакова, и во время съемок "Гори, гори, моя звезда" я определилась окончательно: кто я, что я, чем хочу заниматься. На меня исключительно подействовало то, как Табаков любил актерскую профессию, театр. То, как он понимал место артиста в духовном пространстве, среди людей, в обществе, в России. То, как он умел определить все это, когда заходила речь о профессии актера, с точностью "в десятку". И меня жгла жажда, просто безумная, желание поскорей занять такое место. Чтобы и от моей игры, как этого требовал Олег Павлович, с людей, сидящих в зале, спадала шелуха какая-то, чтобы их пронизывало подлинное чувство, рождалась способность понимать друг друга, сопереживать.

Табаков зародил во мне исключительно активную позицию отношения к актерской профессии. И я с тех самых пор и до сего времени совершенно не приемлю разговоров о том, что актером может быть непрофессионал, что лишь бы вообще был талант, а уж он как ни то скажется, просто сам собой. Да, без таланта нельзя, но один только талант, природный дар - это резерв и источник всего на две-три картины или пьесы. Профессионализм должен быть во всем. Тогда это иная планка, иная ступень. Может быть прекрасная работа прямое использование индивидуальных приемов, но это когда талантлив режиссер. А в целом жизнь актера в профессии нипочем не состоится, если нет школы.

Когда-то это были не мои мысли. Но они стали моими, и, подтверждая их делом, я приняла решение, а затем осуществила его - поступила в школу-студию МХАТа. С момента поступления туда для меня начался совсем иной этап жизни, я вот-вот перейду к разговору о нем. А пока закончу речь о фильме.

Работа над ним шла довольно легко: такая уж сложилась атмосфера, такие отношения. Впрочем, чего еще и ждать было! Прекрасные актеры, увлеченные своим делом, прекрасные роли, умница-режиссер Александр Митта. И музыка, и художественное оформление (что актеры в большой мере слышат и видят уже позже, после монтажа ленты) - ну, все удалось.

А после съемок у этого фильма сложилась странно-любопытная история. Как книги имеют свою судьбу, так и киноленты тоже.

За границей эта картина известна едва ли не больше всех остальных моих киноработ. Как только я куда-нибудь ехала или появлялась публикация обо мне, так обязательно упоминалась моя роль в этом фильме. По нему меня, в основном, знали "там". Но внутри страны наша только-только отснятая "Гори, гори, моя звезда" не очень-то пришлась ко двору.

Когда любой советский фильм бывал готов и доделан, когда вся работа по нему была закончена, он проходил некую государственную тарификационную комиссию. Ведь важнейшее из искусств, по ленинскому определению (равно как и прочие искусства) принадлежало народу, то бишь государству. А государство, рачительный наш хозяин, подходило к своему достоянию разборчиво, с очень вдумчивым вниманием: что, почем, сколько и так далее.

"Гори, гори, моя звезда" не показалась государству-хозяину стоящей вещью. Во-первых, если судить о картине непосредственно по содержанию, по характеру действующих лиц. Смотрите-ка: из двух показанных в картине местных ревкомовцев, представителей молодой советской власти, один в конце концов оказывался главарем банды "зеленых". (Прошу молодежь не путать тех "зеленых" периода гражданской войны, под командованием батек, на пулеметных тачанках, с "Гринписом" нашего времени.) А в придачу еще один член революционного местного комитета, только бывший, увез казенную керосиновую лампу, чем и кончилось его управление. Такой неприятный, идеологически вредный просчет постановщиков не мог быть полностью искуплен ничем, даже самым что ни на есть справедливым гневом в адрес чудовищ-белогвардейцев, которые временно захватили Крапивницы и учинили там соответствующие контрреволюционные зверства и непотребства.