Мэри Рено - Божественное пламя Страница 11

Филипп всегда гордился тем, что умеет увидеть, где можно обойти противника без боя. Подумав, что утро вечера мудренее, он заснул с нерешённой проблемой, а проснулся с мыслью о Леониде.

Это был дядя Олимпии - но ещё больший эллин, чем сам Филипп. В молодости, увлекшись скорее самой Грецией, чем её идеями, он поехал на юг; прежде всего в Афины. Там он приобрёл чистую аттическую речь, изучил ораторское искусство; и занимался в разных философских школах достаточно долго, чтобы решить, что все они способны лишь подорвать здоровые традиции и помешать поискам здравого смысла. Как это вполне естественно для человека с его происхождением, он приобрёл там друзей среди аристократов, среди потомственных олигархов, которые часто вспоминали добрые старые времена, оплакивали их и - как их предки во время Великой Войны - восхищались обычаями Спарты. Естественно, что оттуда Леонид поехал в Спарту. Но к этому времени он уже привык к возвышенным и роскошным развлечениям Афин: к драматическим фестивалям; к музыкальным конкурсам; к священным процессиям, обставленным как великолепные представления; к вечерним клубам, где за ужином сочинялись стихи, где состязались в остротах... Лакедемон показался ему безнадёжно провинциальным. Леонид был князем у себя в Эпире, был глубоко привязан к своей земле и своим обычаям, - расовое господство спартиатов над илотами было ему чуждо и противно. А фамильярная откровенность спартиатов друг с другом - и с ним тоже - произвела на него впечатление грубой невоспитанности. Здесь тоже величие было в прошлом, как и в Афинах. Словно старый пёс, побитый молодым, - который зубы ещё скалит, но держится подальше, - Спарта была уже не та, с тех пор как фиванцы подходили к её стенам. Меновая торговля отошла в прошлое, появились деньги, и стали цениться как везде; богатые скупили громадные земельные участки, бедные не могли больше вносить свою долю за общественную трапезу за общим столом и опускались до уровня нахлебников, - а вместе с гордостью теряли и отвагу свою... Но в одном отношении они остались такими же, как прежде. Они ещё не разучились воспитывать дисциплинированных мальчиков - смелых, закаленных и уважительных, - которые делали, что им скажут, сразу же и не спрашивая зачем; вставали при появлении старших; и никогда не заговаривали первыми, пока к ним не обратятся. Аттическая культура и спартанские обычаи, - думал он, но дороге домой, - если соединить их в податливой душе юноши - это даст совершенного человека.

Вернувшись в Эпир, он стал ещё более влиятелен: теперь не только его ранг уважали, но и восхищались эрудицией, привезенной из дальних странствий. К его мнению продолжали прислушиваться и тогда, когда все его знания давно уже устарели. Царь Филипп, имевший своих агентов во всех греческих городах, знал больше. Однако, поговорив с Леонидом, он обнаружил, что его собственный греческий звучит слишком по-беотийски; а у Леонида в безупречную аттическую речь совершенно естественно вплетались и эллинские афоризмы. "Ничего сверх меры", "Хорошее начало - половина дела", "Честь женщины в том, чтобы о ней не говорили ни плохого, ни хорошего"...

Здесь был отличный компромисс. С одной стороны, он окажет честь родне Олимпии. А с другой - Леонид, страстный поборник порядка обожающий поучать, вынудит ее вести себя, как подобает высокородной даме; да и самому Филиппу не помешает его придирчивый взгляд... С Леонидом ей будет труднее совать нос не в свое дело, чем с самим Филиппом!... И для мальчишки он подберет подходящих учителей через своих друзей-гостеприимцев, - у самого царя не было времени на это, - таких учителей, насчет которых можно не сомневаться в отношении политики и морали... Они обменялись письмами... И Филипп уехал со спокойной душой, распорядившись, чтобы Леониду был оказан приём как почётному гостю.

В тот день, когда Леонид должен был появиться, Гелланика достала самую лучшую одежду Александра и послала своего раба приготовить ему ванну. Когда она тёрла его мочалкой, вошла Клеопатра. Это была теперь плотная, приземистая девчушка, с рыжими волосами матери и коренастым сложением Филиппа. Она часто горевала из-за того, что мама любит Александра больше, чем её, и по-другому, - а когда горевала, всегда ела что-нибудь, ради утешения.

- Ты теперь уже школьник... - сказала она. - Теперь тебе нельзя в женские комнаты!...

Когда он видел, что ей плохо, он всегда утешал её: развлекал, веселил или давал что-нибудь. Но когда она начинала напоминать ему, что она женщина - и поэтому ближе к маме, - тут он её ненавидел.

- Я буду заходить, когда хочу. Кто это, по-твоему, меня не пустит?

- Твой учитель...

Она начала приплясывать вокруг ванны и распевать: "Твой учитель, твой учитель!..." Он выскочил, залив пол водой, схватил её и закинул в ванну, во всей одежде. Гелланика уложила его поперёк колена, мокрого, и отлупила своей сандалией. Клеопатра стала дразниться - тогда и ей досталось тоже; она с рёвом кинулась бежать, но служанка поймала её, раздела и завернула в полотенце.

Александр не плакал. Он очень хорошо понимал, почему приезжает его двоюродный дед. Ему не надо было объяснять, что если он не станет слушаться этого человека - мать его проиграет какую-то битву в своей войне; не надо было объяснять, что тогда следующая битва будет вестись за него. В душе его уже были шрамы от таких битв. Когда возникала угроза новой - шрамы эти болели, как старые раны перед дождём.

Гелланика начала расчёсывать ему спутанные волосы - он стиснул зубы. Он легко мог заплакать, услышав старую военную песню, где друзья, поклявшись, умирали вместе; или нежную мелодию флейты... Он плакал полдня, когда заболел и умер его любимый пёс... Он уже знал, что значит оплакивать павшего, - всё своё сердце выплакал по Агию, когда тот погиб... Но плакать из-за собственных ран - за это Геракл отказался бы от него. Такое условие давно уже входило в их тайный договор.

Но вот он выкупан, причёсан, наряжен, - его отвели в Зал Персея, где Олимпия с гостем сидели в почётных креслах. Мальчик ожидал увидеть старого учёного, но это оказался мужчина лет сорока с небольшим - чёрная борода едва тронута проседью, - похожий на генерала, который, правда, оставил службу, но готов хоть завтра вернуться в строй. Мальчик много чего знал об офицерах, в основном от их подчинённых. Но друзья хранили его секреты, - он их секретов тоже не выдавал.

Леонид был сердечен, поцеловал его в обе щеки, крепко взял за плечи, сказал, что уверен - он не посрамит своих предков... Александр учтиво всему этому подчинился. По его понятиям, он должен был это вытерпеть, как солдат на параде. Леонид и не надеялся, что спартанская подготовка начнётся так легко и гладко. Мальчик хоть и слишком красив, чтобы можно было оставлять его без надзора, - это рискованно, - но на вид здоровый и бодрый; и нет сомнений - очень толковый, так что учиться сможет отлично.

- Ты вырастила замечательного ребёнка, Олимпия. Судя по этой одежде, ты очень внимательна к нему... Но ведь это же всё для младенца, надо одеть его как большого.

Александр посмотрел на маму, которая своими руками вышивала его тунику из мягкой вычесанной шерсти. Она сидела очень прямо. Чуть-чуть кивнула ему и отвела глаза.

Леонид расположился во дворце, в отведенных ему покоях. Переговоры о подходящих учителях займут достаточно много времени: абы кого приглашать просто нельзя, а у достаточно видных людей собственные школы - их так сразу не бросишь... К некоторым надо будет еще присмотреться на предмет опасных мыслей... Но сам он должен начинать немедля: он видел, что давно уже пора.

Вышколенный вид оказался обманчивым. Мальчишка делал, что хотел. Поднимался с петухами или вовсе не спал дома; мотался с другими мальчишками, или даже со взрослыми, неизвестно где... Надо было признать, что несмотря на жуткую избалованность он отнюдь не маменькин сынок, - но речь его была просто ужасна. Мало того, что он почти не знал греческого. Но где он научился такому македонскому? Можно подумать, его зачали под стенами казармы!

Ясно, что одними уроками тут не обойдёшься. Всю его жизнь надо взять под жёсткий контроль, с утра и до ночи.

Теперь каждое утро, ещё до восхода, начиналось с зарядки. Два круга по беговой дорожке, упражнения с грузами в руках, прыжки и метания. Когда наконец подходило время завтракать - есть оказывалось почти нечего. Если он говорил, что остался голодным, ему предлагали сказать то же самое на хорошем греческом; а потом отвечали - на хорошем греческом, - что лёгкий завтрак полезен для здоровья.

Одежду ему поменяли на домотканую, шершавую, без всяких украшений. Царских сыновей в Спарте такой наряд вполне устраивал. Наступала осень, становилось всё холоднее и холоднее, а его закаляли - заставляли ходить без плаща. Чтобы согреться, приходилось всё время бегать; от этого голод становился ещё невыносимее, но есть давали не больше прежнего.

Леонид видел, что мальчик, подчиняется ему нехотя; без единой жалобы, но со стойким и нескрываемым отвращением. Было яснее ясного, что он сам и его режим - ненавистное наказание, которое Александр терпит только ради матери, собрав в кулак всю свою волю и гордость.