В Коковцев - Из моего прошлого 1903-1919 годы (Часть 3) Страница 11

- Я ответил ему, что, разумеется, не поеду, так как едва ли допустимо, чтобы кто-либо из нас отлучался из города в такую минуту. "А я именно хотел просить Вас, чтобы Вы уехали, так как газеты каждый раз печатают о Вашем выезде, и очень желательно, чтобы и на этот раз не вышло никакой перемены против обычного, потому что я допускаю вполне мысль о том, что на вокзале имеются у думских корифеев свои клевреты, которые тотчас же донесут кому следует о том, что Вы выехали, и следовательно ничего особенного ожидать не следует".

Я спросил на это Столыпина, гарантирует ли он мне возможность возвращения, если бы произошли беспорядки в связи с роспуском Думы, и он ответил мне без всяких колебаний, что ручается за то, что рано утром или даже ночью в воскресенье на понедельник за мною будет прислан, в крайнем случае, паровоз, о чем он тут же спросил по телефону Министра Путей Сообщения, генерала Шауфуса, и я слышал в трубку его лаконический ответ, что все будет исполнено.

Я решился уехать, хотя и сознавал, что мне было гораздо спокойнее оставаться дома. Я получил, кроме того, обещание от моего лицейского товарища, Министра Народного Просвещения П. М. Кауфмана, прислать мне утром в воскресенье условленную телеграмму, которая была доставлена мне около часа, дня о полном спокойствии в городе; я провел день у себя и в час ночи приехал на станцию, лег спать в моем вагоне и в начале восьмого утра вернулся по совершенно пустым и спокойным улицам города на Елагин остров, вместе с женою и уже в 11 часов был на Фонтанке у Столыпина.

{218} От него я узнал, что никаких инцидентов в течение всего воскресенья не было. Указ о роспуске Думы был расклеен по городу в шесть часов утра и в ту же пору наклеен на воротах Думы, которые держались на затворе; около 10-ти часов утра стали подходить отдельные лица к Думе, но никакого скопления у здания Таврического Дворца не было, усиленный военный караул ни разу не вызывался, подходили также отдельные члены Думы, но тотчас же торопливо уходили, и только среди дня замечался усиленный отъезд членов Думы по Финляндской железной дороге. К вечеру стало уже известно, что в Выборг прибыло большое количество членов распущенной Думы, а затем стало известно и о знаменитом заседании, открытом Муровцевым его заявлением "заседание Государственной Думы возобновляется".

Для полноты рассказа об этом событии следует поместить одну подробность, которую мне давали из уст в уста первые дни после роспуска, Думы. Я не могу дать ей официального подтверждения, так как не имел в руках ни официального документа, ни непосредственной передачи от П. А. Столыпина, но в окружении Совета Министров я среди целого ряда лиц близких отдельным Министрам эпизод этот не вызывал, по-видимому, никакого сомнения.

Рассказывают, что в субботу 8-го июля, с самого раннего утра Горемыкин отсутствовал из дома Министерства Внутренних Дел у Цепного моста, приготовляясь к переезду в собственный дом на Фурштадской улице. Он вернулся только к обеду, потом выехал снова вечером и возвратясь довольно поздно домой, сказал швейцару, что если бы кто-либо позвонил по телефону или даже спросил его непосредственно то чтобы, он отвечал, что он очень устал и лег спать и никто бы не будил его по какому бы то ни было поводу. Поздно ночью будто бы был доставлен конверт из Царского Села, который пролежал на столе в швейцарской до утра воскресенья, и когда Горемыкин встал и ему подали его, - в нем оказалось небольшое письмо от Государя с приказанием подождать с приведением в исполнение подписанного им указа о роспуске Думы, но было уже поздно, и все распоряжения уже приведены были в исполнение.

Лично я совершенно не доверяю этому рассказу и не допускаю мысли, чтобы Государь мог в такой форме изменить сделанное Им распоряжение, если бы даже Барон Фредерикс и успел убедить его. Он вызвал бы, конечно, Столыпина и {219} мог исполнить это в течение субботы, тогда как на самом деле утром этого дня Он утвердил его предположение о смене некоторых Министров и никогда бы не сделал такого шага за спиною человека, на которого Он только что возложил такой ответственный долг. Но рассказ этот характерен как показатель настроения, господствовавшего в ту пору, и как показатель взглядов известной части дворцового окружения.

{220}

ГЛАВА III.

Моя деятельность по Министерству Финансов. - Влияние событий на курсы русских фондов за границей. - Репрессивные меры против революционных насилий. - Работа Совета Министров. - Аграрные реформы Столыпина и расширение деятельности Крестьянского Земельного Банка. - Взрыв на Аптекарском острове. - Вопрос об изменении избирательного закона, солидарность министров и тайна, которой были окружены совещания Совета по этому вопросу. - Резолюция Государя на представлении Совета Министров о смягчении законодательства о евреях. - Мои разногласия со Столыпиным по вопросу об участии казны в расходах земств и городов. - Донесения с мест о ходе выборов.

Все последующие затем события хорошо известны, и я не стану на них останавливаться. Отмечу только то, что наложило на меня в эту пору особые заботы помимо участия моего в общей работе Совета Министров. Повторяю снова, что я пишу не историю моего времени, а описываю мою личную роль в этом историческом времени.

Положение мое как Министра Финансов в эту пору было очень нелегко. Я почти не имел возможности, вступивши в должность 26-го апреля, толком осмотреться, как надвинулись события, поглотившие столько времени и придавшие разом такую нервность всей текущей работе.

Я нашел, конечно, на местах всех моих прежних сотрудников, некоторые встретили меня самым сердечным образом и своим отношением ко мне облегчили мой труд и помогли мне в несколько дней освоиться со всем, что случилось за шестимесячный период моего отсутствия из Министерства. Впечатления были не веселые. Доходы стали было выравниваться по мере того, что порядок в стране восстанавливался {221} после ликвидации Московского восстания, но далеко отставали от обычного поступления. Урезанная под влиянием смуты и плохих поступлений конца года смета на 1906 год внушала, самые серьезный опасения за поступление доходов. Напротив того, к обычным сметным расходам присоединились экстренные требования на продовольственную и семенную помощь населению и урезывать ее не приходилось, потому что сведения с мест, не исключая и тех, которые доходили до меня от моих органов, не давали сомнения в том, что средства для помощи потребуются большие.

После первых же дней, последовавших за открытием Думы, к этим заботам присоединилась еще новая - иностранные биржи встретили думское настроение большою тревогою: после первых же хвалебных гимнов по адресу вступления России на конституционный путь стали все чаще раздаваться голоса об опасности начавшейся борьбы между правительством и народным представительством и сравнительно недолго продолжалось радужное настроение в пользу последнего, сменяясь все сильнее и сильнее указанием на опасность и соблазнительность выкинутых молодым представительством лозунгов.

К чести иностранных корреспондентов некоторых влиятельных газет следует сказать, что предостерегающие голоса многих из них были громче и многочисленнее нежели демагогические отчеты некоторых из русских собратьев по перу. На биржевые круги же это производило большое впечатление, и все чаще слышались голоса о том, что смута далеко еще не кончилась и правительству предстоит задача, быть может, превышающая его силы. Курсы наших бумаг, в особенности на Парижской бирже, начали резко понижаться, и с конца мая наибольшее падение стало замечаться на вновь заключенном займе в апреле 1906-го года. С выпускной цены в 88% он понизился сначала до 75%, потом до 70 и даже дошел после роспуска Думы до 68%. Он стоял даже некоторое время и ниже. Группа, выпустившая заем, стала предъявлять мне настойчивые требования о поддержании курса новой ренты и об отпуске новых сумм на прессу.

Не менее настойчивы были и обращенные ко мне вопросы о том, выдержит ли Россия свое золотое обращение, которое я защищал с таким упорством, и, по мере ухудшения обстоятельств, тон недавних друзей становился все менее и менее дружелюбным. Я вел упорную полемику с моими корреспондентами, уступая им в мелочах и, ограничиваясь небольшими {222} подачками прессе, настойчиво проводил мою точку зрения о том, что размен будет выдержан, к чему были и некоторые, правда немногочисленные, показатели благоприятного свойства в виде усиления казначейской наличности и накопления кредитных билетов в кассах. Я считал своею задачею выиграть время и выяснить себе, как произойдет роспуск Думы, о котором я, разумеется, не заикался ни одним словом в моей корреспонденции.

Когда роспуск был совершен, то первое впечатление было просто катастрофическое. Нельзя было даже в точности определить, до какой цены упали наши фонды, настолько велико было стремление держателей их освободиться от них, во что бы то ни стало и нельзя даже сказать до какого уровня дошло бы их падение, если бы оно не встретило фактической преграды в отсутствии покупателей на них. Об этом говорили мне почти истерические телеграммы, которыми я был засыпан, начиная с вечера 10-го числа.