Из глубин древности - Аугуста Йозеф Страница 11

Когда-то, давным-давно, в конце раннего третичного периода, по привольно раскинувшемуся древнему лесу лениво текла широкая река с ее тысячами излучин.

Во времена, когда хлесткие и обильные дожди проливались из серых туч, захватывая на час-другой власть над целым обширным краем, река выходила из берегов, сильно затапливала весь лес, а потом новые неисчислимые потоки устремлялись к далекому морю.

По окончании сезона дождей вода быстро спадала и яркое тропическое солнце тут же высушивало образовавшиеся из-за разлива лужи. Могучие лесные деревья местами образовывали над временными водоемами красивые зеленые своды, в которых будто драгоценные камни светились и сияли сказочно-великолепные орхидеи удивительных цветов и с чарующими ароматами. Да и сам древний лес был необычайно прекрасен. Он разрастался по бесконечной равнине с низкими холмами, глубокими долинами и несчетными болотами, заросшими тростником, бамбуком, ситником и камышами. Стволы старых лесных великанов походили на великолепную колоннаду некоего исполинского храма, воздвигнутого мифическими гигантами в честь какого-то их божества. Их широкие кроны смыкались и образовывали неописуемой красоты зеленый потолок, с которого к небосводу поднимался нежный шелест вечернего ветерка, а иногда вырывался дикий рев и вой смерчей с бурями.

Длинные лианы подобно гигантским змеям обвивали стволы и ветви деревьев. Они опутывали их, оплетали густой непроницаемой сетью, образуя висячие занавесы, которые колыхались на ветру точно огромные зеленые ленты. Некоторые из лиан своими воздушными корнями впивались в кору, срастаясь в подобие поясов и решеток неправильной формы, душа и, в конце концов, уничтожая дерево. А когда корни сливались в прочный монолитный панцирь и самостоятельно закреплялись в земле, то такие агрессоры со своим полым «стволом» вырастали до огромной высоты.

В сырой почве леса зеленели изящные веера низких папоротников, коврики мхов и печеночников, там и сям виднелись орхидные вымерших родов проторхис и палеорхис с их чудесными цветами, растущие в чарующе-прекрасном беспорядке. Местами выделялись и чистейше-белые воронковидные чашечки ароидных.

Там, где дождь из солнечных лучей не закрывали древесные кроны и он освещал землю, среди кустов, зарослей и зеленых трав вспыхивали красные и желтые, синие и лиловые, розовые и белые огоньки различных цветов — простых и роскошных, с нежными, приятными запахами. На стеблях трав выводили однообразные скрипучие песни бесчисленные кузнечики и кобылки. С листьев кустарников о своем присутствии веселым стрекотом объявляли цикады. С цветка на цветок с жужжанием перелетали громоздкие шмели, а вместе с ними — осы, пчелы и многочисленные мухи, на земле сквозь травяные дебри продирались пестрые жуки и вечно спешащие муравьи, подстерегали добычу крупные пауки и ядовитые скорпионы.

Глубоко в лесной чаще располагалась огромная топь, чьи берега покрывала болотная растительность. Над темной водой, омываемые солнечным дождем, меж зелеными дисками листьев кувшинки раскрывали свои замечательные цветы — шедевры природной красоты и изящества. На краю древнего леса были хаотично разбросаны огромные, покрытые мхом валуны, между ними лежало несколько стволов старых, поваленных бурями древесных великанов. Кое-где в мягкой почве среди зеленого подлеска виднелись большие ямы. Из них во все стороны торчали разорванные корни, облепленные все еще влажной землей. Иные из вывороченных ям уже заполнила растительность, а сгнившие стволы деревьев покрылись зеленым мхом и серебристыми лишайниками.

Сюда, к топи, из лесной чащи направлялись несколько диковинных животных. Это были меритерии. Когда они вышли из леса, то пришлось еще продираться через низкие заросли, ведь только так они могли добраться до берега болота, где всегда охотно пили и купались. Как только меритерии оказались у воды, тут же наклонили головы и большими глотками начали утолять жажду.

Большой величиной животные не отличались, но являлись важным звеном эволюции, ведь это были предки всех хоботных, как давно исчезнувших, так и еще живущих в наши дни. По размеру они не превышали современных тапиров. Со слонами, своими последними потомками, меритерии не имели даже отдаленного сходства. И самих хоботов у них не было. Зато зубов имелось больше, чем у любого другого хоботного, все — одинаковые, с бугорчатыми коронками. Вторые резцы на обеих челюстях превратились в небольшие бивни — первый шаг к чему-то новому, такому, чем доселе не могли похвастаться другие млекопитающие и что лишь в поздних эпохах достигло у мамонтов и слонов своей безупречности, грациозности и величины.

Утолив жажду, меритерии зашли в воду и с наслаждением принялись плескаться. Лишь одна из самок оставалась у самого берега, чуть намочив ноги, ведь у ее бока семенил маленький детеныш всего нескольких дней от роду. Это был умилительного вида толстячок, который только лишь начал узнавать мир, он дрожал от страха и трепетал от радости жизни. Все вокруг очень сильно впечатляло маленького меритерия, он всему удивлялся и всем восхищался. В своем невинном радостном простодушии детеныш воспринимал все так, словно эта прекрасная земля принадлежала лишь ему, солнце, тепло и вода тоже существовали лишь для него, а все вкусное — приготовлено специально для рта маленького обжоры. Он был бесконечно счастлив в своем беззаботном зверином детстве.

Его мама валялась в неглубокой воде, полной жирного ила — жмуря глаза от удовольствия, перекатываясь с боку на бок и позволяя поливать себя жарким волнам полуденного солнца. Но она ни на миг не забывала про свое чадо, без конца поглядывая в его сторону, а когда убеждалась, что детенышу ничего не угрожает, опять спокойно принимала илисто-солнечную ванну.

Толстенький малыш стоял в воде недалеко от матери и неуклюже топтал своими ножками вязкое дно, отчего взбаламученная грязь темными клочками расплывалась во все стороны.

Неожиданно меритерии, неспешно шагая, направились к берегу и, выбравшись на него, пошли между валунами и стволами поваленных деревьев в сторону леса. Они двигались по узкой дорожке, которую протоптали за долгие годы.

Лишь самка с детенышем мешкали с уходом. Ей было так хорошо здесь, всего хватало и не мучил голод. Из сырой и болотистой почвы поднималось столько аппетитных и полных сладких соков растений, что оставалось лишь воспользоваться дарами буйно процветающей природы и начать пастись.

Зато детеныш вел себя немного беспокойно. Он привык быть в стаде, а теперь остался почти в одиночестве. Малыш подошел к самке, прижался к ее боку и тихонько застонал.

Стон детеныша тысячью раскаленных игл вонзился в сердце матери. Она словно поняла, что малышу не по себе, тут же решила оставить болото и направиться за своими сородичами. Самка резко встала на ноги и направилась к берегу, а за ней мелкими шажками спешил толстый детеныш. Бедный, он не знал, что это последний путь в его жизни!

Самка с малышом пошли по дорожке вслед за скрывшимися из вида собратьями.

Она вела через лощину, где извивался маленький ручеек. Склон, по которому бежала дорожка, был невысоким, но зато обрывистым, а на противоположном, широком и пологом, росли пальмы, акации, фиговые и миртовые деревья. Всюду было тихо и мирно, разносилось лишь легкое бормотание ручья, заглушаемое топотом детеныша и его матери.

Далеко впереди, обвившись вокруг ветви могучего дерева, своей раскидистой кроной нависавшего низко над тропинкой, застыла громадная змея. Она совсем не двигалась, лишь раздвоенный язык порой вылетал из ее пасти подобно черной молнии. Рептилия была голодна, потому что уже давно доела последние остатки небольшой протосвиньи, пойманной недалеко от этого места.

Внезапно затаившийся питон заметил приближающихся меритериев, самку с детенышем. Он понял, что в этот раз охота может оказаться удачной.