История Бастилии. Четыре века самой зловещей тюрьмы Европы. 1370—1789 - Семён Дмитриевич Ахшарумов Страница 11

Он уведомил об этом двор и просил поспешить с подкреплением. Если бы двор исполнил просьбу, то Гиз, действовавший очень успешно, мог бы окончить войну и принудить гугенотов просить мира.

Знал ли Генрих III о честолюбивых замыслах Гиза или из-за непреодолимой к нему ненависти, но подкреплений не послал. Это до крайности разгневало Гиза. Он стал громко высказывать свои жалобы и опасения относительно того, что король в душе более гугенот, чем католик. Вместе с тем он написал обоим своим братьям, Леклерку, о котором мы уже говорили, и еще одному из своих приверженцев, архидиакону[17] Розьеру, и все они стали возбуждать католиков против Генриха III, и вскоре общественное мнение было настроено к нему враждебно.

Что же в это время делал король? Не обращая внимания на грозящую ему опасность или совершенно не понимая положения дел, он предался оргиям и самым постыдным удовольствиям со своими любимцами, которым дано было прозвание миньоны. Умиротворение же Франции он вполне предоставил своей матери и маршалам, которые успели добиться только перемирия на семь месяцев.

В это время Розьер сочинял эпиграммы на короля и его двор и распространял их в Париже, и эти эпиграммы производили в обществе впечатление и чрезвычайно вредили королю. Двор был раздражен, но виновника не открыли. Генрих же по-прежнему развратничал и после самого отчаянного кутежа со своими миньонами отправлялся с ними процессией по улицам Парижа для принесения покаяния в какой-нибудь церкви. Приблизительно около 1383 г. Генрих III учредил новое общество, названное братством кающихся. Он сам и его миньоны были членами этого общества. В день Благовещения была совершена первая процессия этого братства. Сам Генрих и другие члены общества шли по улицам Парижа в особых костюмах, установленных для этого братства. Процессия прибыла в собор Божией Матери.

Там, став на колени, они пропели «Salve Regina». Сначала народ издевался над ними, и, когда во время шествия полил дождь и смочил их, люди кричали, что это послано небом за лицемерие. Но Генрих III терпеливо снес это, не нарушил порядка процессии, так что никто не укрылся от дождя, и было сказано, что, так как это есть испытание, наложенное на них Богом за их грехи, они должны претерпеть до конца и что он первый подаст в этом пример. Этот образ действий и эти слова подействовали на толпу, и она с благоговением следовала за ними до собора Божией Матери.

Дело Понсе  

В этом соборе присутствовал тогда один доминиканский монах Понсе. Он был всем этим действом крайне возмущен и считал как процессию, так и пребывание Генриха с любимцами в соборе скандальной комедией и профанацией. Тут же был аббат Розьер, так же смотревший на это дело. Встретившись в соборе, они друг друга узнали и поняли сразу. Выйдя из собора, они стали осуждать короля и его любимцев.

К ним подошел Леклерк и, вмешавшись в разговор, сказал, что следовало бы умертвить и короля, и его миньонов сегодня же ночью.

Розьер доказывал, что это было бы безумным предприятием.

Тогда Леклерк сказал: но то неизвестное перо, которое преследует короля и его миньонов, не оставит безнаказанно этой профанации. «Я надеюсь, и этот раз оно может вывести народ из заблуждения и показать ему истину», – отвечал Розьер, притворяясь равнодушным.

Понсе был пламенный проповедник. Он стал доказывать, что этого недостаточно, что они лицемерят открыто и им открыто и нужно отвечать. «Но кто осмелится это сделать?» – спросил Леклерк. «Я, – отвечал монах, – я, который в церкви такой же король, как Генрих в Лувре. Он оскорбил Бога, я служитель Бога и должен за это отомстить. С кафедры правды должно провозглашать только правду. Завтра я скажу всем своим слушателям, завтра я разоблачу скандал, завтра я предам проклятию». Когда Понсе указали на то, что король за это будет мстить, он сказал: «Ныне нет более мучеников в Риме, пусть они будут в Париже». Розьер пожал ему руку. В это время толпа стала приближаться, и они разошлись.

На другой день в Париже появилась новая эпиграмма, а вечером того же дня в соборе Божией Матери Понсе взошел на кафедру, чтобы произнести проповедь. Собрание было многочисленнее обыкновенного. Он в этот день говорил на тему «истинное благочестие». Сначала он говорил с кротостью и в духе утешения, но постепенно стал оживляться, и слово «лицемерие» раздалось наконец с кафедры проповедника. Изобразив этот порок в ужасных красках, Понсе вдруг указал на вновь учрежденное братство кающихся, как на пример порока и лицемерия, и назвал это учреждение братством лицемеров и безбожников. Затем он направил на это учреждение громы своего красноречия и негодования. Наконец, обращаясь к народу, Понсе сказал: «Мне сообщили из верного источника, что вчера вечером, в пятницу, когда была их процессия, на вертеле приготовлялся ужин для этих откормленных кающихся и что после того, как они поели жирного каплуна, им была приготовлена молодая девушка для ночной закуски. А несчастные лицемеры! Так-то вы издеваетесь над Богом, а для приличия носите за поясом бич. Не там бы следовало вам носить его, а на ваших спинах и плечах и хорошенько себя отхлестать. Между вами нет ни одного, кто бы не заслужил этого вполне».

Эти слова вызвали смех и негодование.

Понсе продолжал свою проповедь с еще большей силой, обращаясь сначала к народу, а потом к дворянству, и окончил ее среди волнения, возбужденного им.

Леклерк и Розьер слушали проповедника, поджидали потом при выходе из церкви и посоветовали ему удалиться из Парижа, но он решительно отклонил это предложение. Когда ему возразили, что король, без сомнения, уже знает о происходившем в церкви, он отвечал: «Что ж мне до того!» На это ему сказали, что король подвергнет его строгому взысканию, но Понсе ответил: «Я жду этого». Сказав это, он расстался с собеседниками и удалился в свое скромное жилище. Розьер и Леклерк были правы, говоря, что король уже знает о поступке Понсе. Он был раздражен эпиграммой Розьера, и его особенно сердило, что никак не могли найти виновника. Весь этот день он демонстрировал досадливое настроение духа. Чтобы его развлечь, миньоны устроили в тот день оргию, и Генрих III всецело предался ей. Во время этой оргии некоторые придворные сеньоры, желавшие отличиться перед королем, явились в Лувр и рассказали Генриху III о том, что сказал Понсе в своей проповеди.

Услышав это, Генрих, бывший под влиянием вина, пришел в такую ярость,