Джон Норвич - Срединное море. История Средиземноморья Страница 117

С самого начала Грин дал образцовый пример своим людям: чтобы сохранить пищу — и пополнить ее запас, — он застрелил одну из своих лошадей. Чтобы определить минимальную потребность в питании, он в течение недели ежедневно съедал лишь по четыре унции риса. При этом он никому не позволял с собой шутить: один из его офицеров, капитан Джон Спилсбери, записывал в своем дневнике:

«3 октября. Кажется, кто-то из 58-го говорил: если испанцы придут, то „черт меня возьми, если я не перейду к ним“. Это услышали; комендант сказал, что он, должно быть, сошел с ума, и приказал обрить ему голову, поставить пластырь, пустить кровь и, отправив к провосту, надеть на него смирительную рубашку, посадить на хлеб и воду и молиться за него в церкви».

Не ранее 16 января 1780 г. до осажденных наконец дошли добрые вести. Флот из 21 судна[274] под командованием адмирала сэра Джорджа Родни атаковал эскадру из десяти испанских кораблей близ мыса Святого Винсента, уничтожив два неприятельских судна, два захватив и заставив остальные поспешно покинуть место боя. В другой стычке он также захватил 15 торговых кораблей. Блокада была прорвана; осажденным привезли продовольствие и боеприпасы; кроме того, на берег высадилась 1000 шотландских горцев; жен и детей большей части рядового состава увезли прочь от опасности. Оставался лишь один повод для разочарования: освободители не захватили ни вина, ни рома. Как указывал комендант, «нужда в крепком напитке ощущается солдатом, наверное, даже сильнее, чем небольшое сокращение его пайка, и может нанести ущерб его здоровью по причине контраста с обычаем, вошедшим для него в привычку».

Тем временем осада еще не была снята. К началу весны жестокая эпидемия оспы разразилась на Гибралтаре и вскоре унесла множество жизней. Блокада вновь усилилась, и с течением времени запасы провианта вновь катастрофически сократились. Испанцы вели себя тихо, и оборонявшимся пришлось бороться с другим врагом, серьезно угрожавшим их боевому духу, — скукой.

Новый, 1781 г. начался плохо, 11 января англичане заметили две мавританские галеры, приближавшиеся под белым флагом. На них находился британский консул Танжера, его жена, а также 130 британских подданных. Все они оказались изгнаны из Марокко, после того как султан сдал в аренду Испании Танжер и Тетуан. Это означало, что ожидать пополнения запасов из Берберии теперь бесполезно и что Элиотту нужно кормить еще 130 человек. И все-таки каким-то образом ему удалось продержаться, пока на рассвете 12 апреля адмирал Джордж Дерби не привел свой флот в залив Альхесирас. В первые минуты он был скрыт туманом, но, как писал другой очевидец, капитан Джон Дринкуотер:

«По мере того как всходило солнце, туман поднимался подобно занавесу гигантского театра, открывая взволнованному гарнизону одно из самых прекрасных и милых сердцу сцен, какие только можно вообразить. Конвой, состоявший почти из сотни судов, плыл тесным строем, возглавляемый несколькими военными кораблями; ветер наполнял их паруса как раз настолько, чтобы ими можно было управлять. Тем временем большая часть линейных кораблей стояла у Берберийского побережья, получив приказ не входить в залив, чтобы враг не нанес им ущерба с помощью брандеров. Экстаз жителей при виде этого величественного и воодушевляющего зрелища невозможно описать. То, как они выражали свою радость, значительно превосходило по силе все их прежние восторги».

Было четверть одиннадцатого, когда первое судно бросил о якорь, и в этот самый момент испанские батареи открыли огонь. В одно мгновение радость сменилась удивлением, удивление — паникой. Угроза артиллерийского обстрела существовала с самого начала осады, но в течение восемнадцати месяцев прозвучало лишь несколько случайных выстрелов «в воздух», и люди по большей части забыли об опасности. Теперь ужас стал явью: град осколков и пушечных ядер обрушился на маленький город, сея опустошение и хаос. После полудня он ослабел, потом и вовсе утих — даже если речь шла о будущем Гибралтара, испанцы не собирались отказываться от сиесты, — но возобновился в пять часов вечера и продолжался всю ночь.

На следующее утро город лежал в развалинах; за обрушившимися стенами свет озарил хранилища торговцев. Многие из них ломились от спрятанной провизии всякого рода, которую хозяева умышленно придержали, чтобы продавать понемногу по заоблачным ценам. Немедленно началось мародерство в массовых масштабах; более всего грабили виноторговцев. Воскресным утром 15 апреля капитан Спилсбери с отвращением отмечал, что «вряд ли доводилось кому-нибудь видеть подобные сцены пьянства, распущенности и разрушения». Пытаясь восстановить порядок, группа офицеров с топорами в руках обошла склады с провизией, разбивая бочки, пока по улицам не потекли реки из вина и бренди.

Пока все это происходило, разгрузка продолжалась; разгружалось по десять кораблей в день. Адмирал Дерби имел приказ отплыть с первым же попутным ветром, и матросы на транспортах не хотели отстать. Однако вскоре обнаружилось, что английское правительство забыло прислать порох. Элиотту не оставалось ничего другого, как просить адмирала Дерби одолжить ему как можно больше этого важнейшего товара, и тот, к счастью, смог ссудить его 2280 бочками.

«Вы, — писал он, — готовитесь к доблестной защите, и это побуждает меня увеличить эти передаваемые вам запасы до предела… Счастлив я, делая все, что в моих силах, служа гарнизону, к коему прикованы взоры всего мира».

20 апреля адмирал был готов отправиться в путь. Если на пути к Гибралтару суда были до самого планшира нагружены припасами, то на обратном пути в основном везли людей: большую часть жен и детей офицеров и практически всех остававшихся в городке евреев и генуэзцев, многие из которых хорошо заплатили за место на борту. На корабли взошла половина всего населения скалы.

«7 мая 1781 г.

Мой лорд!

Я не должен скрывать от вас постыдное поведение и полное отсутствие дисциплины в британских полках, составляющих сей гарнизон, с того момента как батареи врага открыли огонь; кроме насилий и убийств, нет таких преступлений, кои не совершались бы ими неоднократно, притом в самой вызывающей манере… Дела обстоят столь плохо, что не найдется ни одного стража, который не станет смотреть сквозь пальцы на разграбление даже королевских складов, вверенных ему; напротив, он присоединится к грабителям…»

Из этого письма, написанного Элиоттом лорду Амхерсту, главнокомандующему британских вооруженных сил, недвусмысленно явствует, что город Гибралтар, уже в значительной мере уничтоженный, теперь подвергался систематическому разграблению теми, кто, как предполагалось, должен был оборонять его. Комендант принял решительные меры: мастера Сэмюэль Вайтекер и Симон Праттс 30 мая были повешены, а Уильям Роллс из 58-го полка публично получил 1000 плетей на южном плаце. Но не только закон угрожал жизни грабителей: обстрел продолжался не слабея. В нескольких дневниках и журналах жертвы описываются с каким-то мрачным удовольствием: «Двое убитых, один из которых отправлял естественные надобности, когда ядро снесло ему голову и оставило тело, дабы оно довершило дело природы». При этом ущерб наносили не только прибрежные батареи: теперь вокруг скалы дрейфовало множество канонерских лодок, которые вели постоянный обстрел по всему, что двигалось. Особенную опасность они создавали ночью: миссис Кэтрин Аптон, жена одного из лейтенантов флота, описала, как «женщину, чья палатка стояла лишь немного ниже моей, разорвало пополам, когда та натягивала чулки». «Эти адские снаряды, — дополняла она, — могли падать на любом участке гарнизона по воле стрелков». В продолжении ее дневника от 23 мая говорится:

«Около часу ночи старые наши мучители — канонерские лодки — вновь начали обстреливать нас. Я накинула одеяло на себя и детей и побежала на склон утеса… Миссис Тоурейл, красивую и милую женщину, разорвало взрывом почти на атомы! Из ее останков удалось найти лишь руку. Ее брата, сидевшего рядом с ней, и его секретаря постигла та же участь».

Пришла хорошая новость: осаждающие прекратили блокаду. Она не увенчалась особым успехом, и теперь то, что атакующим не удалось помешать провозу необходимого количества материалов и продовольствия в течение двух лет после ее начала, делало очевидным, что продолжать не стоит. Сообщение с внешним миром восстановилось, пища и питье вновь появились в изобилии, и тем не менее осада продолжалась, несмотря ни на что.

Летняя жара — было так жарко, что капитан Спилсбери не мог припомнить большего зноя за все двенадцать лет своего пребывания на Гибралтаре, — начала оказывать свое губительное воздействие и стала причиной жертв с обеих сторон. К концу июля испанцы уже делали всего по 3 выстрела в день, причем столь регулярно, что гарнизон начал именовать их «Отец», «Сын» и «Святой Дух». (Возможно, отчасти причиной послужил большой взрыв испанского порохового склада, прогремевший 9 июня.) Терпение осажденных готово было вот-вот лопнуть. 22 июля майор и адъютант 72-го полка дрались на дуэли, вооруженные тремя пистолетами каждый; к счастью, ни один из шести не попал в цель. Через несколько дней весь гарнизон в молчании наблюдал, как франко-испанский флот проплыл на восток через пролив, направляясь к Менорке. Было очевидно, что вице-губернатору острова, генералу Джеймсу Мюррею, в борьбе с интервентами потребуется любая помощь.