Андрей Богданов - Несостоявшийся император Федор Алексеевич Страница 12

Птицы были обязательной принадлежностью комнатного сада, который был у каждого члена царской семьи и служил предметом гордости. Царица, царевны и царевичи хвалились искусством выращивания цветов, трав, овощей и фруктов. Взойдя на трон, Федор Алексеевич заказал себе еще клетки: три большие попугайные и пять канареечных (1678). Уже в 1680 г. государь, перестраивая и расширяя дворец и большие сады, не забыл купить в свой «новый верхний сад» трех новых дорогих немецких канареек[81].

Помимо птиц, слух царевича услаждали музыкальные шкатулки (их чинили в 1670, 1672, 1673, 1674 гг.), клавикорды (починенные в 1675 г. старые и подаренные новые), «октавки», вновь устроенные «органы потешные» и иные «струменты», хранившиеся в особом месте[82]. Музыкальное образование, начатое с игрушек и знакомых с младенчества голосов царской капеллы, углубилось изучением нотной литературы. К концу жизни Федора Алексеевича им была собрана весьма значительная нотная библиотека, при дворе утвердилось партесное (концертное) пение и по соизволению царя был совершен переход от старинных крюковых к общеевропейским линейным нотам.

Сама музыка получила философско-эстетическое обоснование как необходимое человеку «художество», «вторая философия и грамматика». Собственно, появление «Мусикийской грамматики» приехавшего в Москву при Федоре Николая Дилецкого (редакции 1679 и 1681 гг.) в соединении с трактатом его коллеги и друга Иоанникия Коренева «О пении божественном» знаменовало в русской музыкальной культуре поворот, равного которому не найти ни в предшествующие, ни в последующие десятилетия.

Федор Алексеевич, по мнению В.Н. Татищева, шел к музыке от поэзии, ибо «великое искусство в поэзии имел и весьма изрядные вирши складывал. По которой его величества охоте псалтырь стихотворно тем Полоцким переложена, и в ней, как сказывают, многие стихи, а особенно псалмы 132 и 145, сам его величество переложил, и последний в церкве при нем всегда певали. Поскольку же его величество и к пению был великий охотник, первое партесное (концертное. — Авт.), и по нотам четверогласное, и киевское пение при нем введено, а по крюкам греческое оставлено».

«Псалтырь рифмованная», написанная Полоцким в 1678 г. и изданная в 1680 г. царской Верхней типографией в роскошном оформлении самого Симона Ушакова (главы государевых живописцев), была положена на ноты начавшим свою карьеру при Федоре замечательным композитором Василием Титовым для царевны Софьи. Нотная стихотворная Псалтырь, как сказано в предисловии к ней, создавалась потому, что «в Великой России, в самом царствующем и богоспасаемом граде Москве возлюбили сладкое и согласное пение польской псалтыри стихотворно преложенной, привыкли те псалмы петь… и сладостью пения увеселялись духовно…».

Любители музыки хорошо знакомы с часто исполняемым поныне песнопением Федора Алексеевича «Достойно есть». В XVII в., кажется, даже суровый книжник Епифаний Славинецкий поддался общему увлечению, сочинив с большим «формальным мастерством» «песни эпического характера». Впрочем, наследия одного Дилецкого (не пережившего царя Федора) было бы достаточно, чтобы прославить краткое царствование реформатора в концертных программах[83].

Отношение государя к служившим в придворной капелле певчим дьякам демонстрирует забавный случай на Рождество 1677 г., когда кое-кто из руководителей доходных приказов отказался принимать (и соответственно одаривать) музыкантов, ходивших в сочельник со славлением по домам ближних и думных государевых людей. Незамедлительно воспоследовал указ Федора Алексеевича, который не заблуждался насчет мотивов приказных дьяков и отлично разбирался в реальных источниках доходов государственных служащих.

Приказным дьякам, лишившим певчих обычного заработка, было объявлено, «что они учинили то дуростию своею негораздо — и такого бесстрашия некогда не бывало, что его государевых певчих дьяков, которые от него, великого государя, Христа славить ездят, на дворы к себе не пущать! И за такую их дерзость и безстрашие быть им в приказах бескорыстно и никаких почестей и поминков ни у кого ничего ни от каких дел не брать. А коли кто нарушив сей его государев указ объявится хоть в самой малой взятке или корысти — и им за то быть в наказании»[84].

Хозяин, меценат и строитель

Сочетание высокого искусства, которое, по словам придворного композитора царя Федора Н.П. Дилецкого, «сердца человеческие возбуждает к веселью, или сокрушению, или плачу»[85], с приземленным практицизмом — характерная черта просвещенного человека XVII в., не исключая и государя. С ранних лет царевич знакомился с обширнейшим хозяйством государева двора, чтобы, вступив на престол, стать прежде всего хозяином — первым среди российских собственников.

Прямо под сказочными теремами и садами-вертоградами дворцового Верха располагались Боярская площадка и палаты для заседаний высших чинов, ниже толпились стряпчие, жильцы, выборные и московские дворяне, ждущие указов и поручений, целые этажи были отведены мастерским палатам, квасо- и пивоварням, хлебням, портомойням и т. п., еще ниже находились подвалы с необъятными по количеству и разнообразию припасами, а по всей стране раскинулось дворцовое, принадлежавшее лично государю хозяйство — села, земли, угодья, рыбные ловли…

По воцарении Федор Алексеевич возглавил огромный штат дворцовых служащих. Вместо приказчиков у него были бояре, окольничие, думные дворяне и дьяки — но плох тот хозяин, который не разбирается в тонкостях функционирования своего хозяйства и не контролирует приказчиков! Потому высочайшая честь «видеть пресветлые очи» великого государя выпадала чиновникам и работникам государева двора гораздо чаще, чем иным высоким государственным служащим.

Например, после восшествия на престол Федор Алексеевич давал приемы в течение всей Святой недели: в понедельник принимал стольников, стряпчих и дворян, в среду — детей боярских и сотрудников Аптекарского приказа, в четверг и пятницу — дворцовых подьячих и дворовых людей, в субботу — «разных чинов людей», включая собственных художников и мастеров, богатейших купцов-гостей и представителей черных слобод (городского податного населения).

Для сравнения отмечу, что служащие Посольского приказа (переводчики, подьячие, золотописцы), а также подведомственные приказу иноземцы удостоились приема у государя «в передней» 6 мая 1681 г. по случаю экстраординарных торжеств в честь заключения долгожданного мира с Турцией и Крымом. Между тем художники и мастера Оружейной палаты ежегодно являлись к государю с «подносными делами» (под видом великоденского яйца), а сам Федор Алексеевич раздавал придворным и дворовым от Светлого дня до Вознесенья до 37 тысяч пасхальных яиц[86].

Неслучайно Сильвестр Медведев подчеркивал, что Федор Алексеевич, собирая в своих мастерских палатах «художников всякого мастерства», прилежно следил за их трудами и богато поощрял их успехи, стремясь «да никогда же ум его празден обрящется». Личное пребывание государя в Оружейной палате и осмотр оружейной казны подтверждены документально[87]. Рачительный хозяин, Федор Алексеевич воспитывался и как истинный ценитель «художества».

Сказочная роскошь царских хором, их убранство и отдельные предметы формировали зрительное восприятие царевича. Федор Алексеевич с детства усвоил не только практическое, но и философское значение строительства. Само воспитание уподоблялось тогда «сограждению» града небесной мудрости в телесном человеке[88]. В строительстве города и выращивании сада (сравни «Вертоград многоцветный», стихотворный сборник Симеона Полоцкого) реализовалась присущая просветительской мысли идея созидания как способа выражения двуединой земной и небесной сущности человека-творца: дольнего отражения Творца небесного.

Сохранилось довольно много источников, свидетельствующих, что строительство и украшение были страстью юного царя. Записи о соответствующих распоряжениях Федора Алексеевича за один год — с апреля 1681 по апрель 1682 г. (т. е. по кончину) — содержат указы о строительстве 55 объектов, каждому из которых царь дал точную архитектурную характеристику. Например:

«189 (1681) г. апреля 27 (ровно год до смерти! — Авт.). На Пресне, на его государевом новом дворе, построить каменную церковь во имя Живоносного Христова Воскресения. А по мере длина алтарю по средней округлости 3 сажени (сажень = 2,13 м. — Авт.), а по сторонним округлостям по полтретьи (2,5) сажени. Вышина от моста (пола) до замка (верхней точки свода) 2 сажени с четвертью. Церкви длина полшесты (5,5) сажени, вышина 9 сажень; трапезам длина полтретьи сажени, вышина 9 сажень, нижней — полтретьи сажени; ширина церкви и трапезам по 6 сажень. А делать против чертежа и за указом подмастерским. Да на церкви сделать пять глав, средняя шея полая с пролетами. У северных, и у южных, и у западных дверей сделать рундуки вышиною по сажени, шириною по размеру. В церкви, и в алтаре, и в трапезах, и рундуки выстлать лещадьми в шахмат. В церкви ж мосты ровнять с рундуками. А окон в церкви, и в алтаре, и в трапезах — сколько где понадобится. И совсем ту церковь отделать, и кружала выбрать, и помазать левкасом, и с лица отбелить».