Белла Шагал - Горящие огни Страница 12

Мешки тяжеленные, словно набитые камнями. Мужики отдуваются, от них валит пар, прихожую как дымом заволокло.

- Сюда, сюда! Осторожней! А грязи-то нанесли! - кричит на них кухарка. - Извозили все, как свиньи. Не ходите дальше в своих сапожищах. Бросайте вот в этот мешок прямо оттуда. - Хая загородила дорогу мужикам. - Нашли время! Не могли приехать, когда сухо? Всю грязь из деревни собрали! А я только пол помыла на кухне! Дай посмотрю, какая там у вас капуста. Небось вся погнила...

Из мешков выкатываются кочаны, круглые, белые, да какие плотные и чистые. На каждом будто белый кружевной чепчик. Как это они не вымазались в грязном мешке?

Кочаны летят один за другим. Каждый переворачивается вниз головой, падает на предыдущий, и все укладываются впритык, щека к щеке.

Вырастает целая капустная гора. Крепкий свежий дух разливается по кухне, будто тут раскинулось капустное поле.

Кухня повеселела, и мы тоже.

Хая, не откладывая, взялась за дело. Засучила рукава, притащила ведра и бочонки.

- Дети, не прыгайте по капусте! Саша, принеси из погреба стол да вымой его! - распоряжается она.

Вот встал длинный узкий стол. Появился железный секач. Страшновато глядеть, будто на мирной кухне расположился палач. Мы бросаем на стол кочан, и он тут же попадает под нож. Миг - и кочан изрублен в лапшу. На очереди следующий. Два взмаха ножа - и четвертинки капусты летят, как перышки, в приготовленные ведра.

Нашинкованная капуста пускает сок, в нем плавают горошинки перца. Сок пенится, льется через край.

Наконец заполнены все бочонки и ведра, капустную белизну расцвечивают морковные кружочки. Капусту накрывают деревяшкой, сверху кладут камень гнет.

Я провожаю каждый бочонок до самого погреба. Здесь, где все пропахло плесенью, наша капуста, такая белая, свежая и крепкая, будет размокать и кваситься. Ну а пока мы, дети, накидываемся на сладкие кочерыжки и грызем их за милую душу.

И уж конечно мы не пропустим день, когда будут солить огурцы.

- Хая, дашь нам по огурчику? А мы тебе поможем их обтирать...

- Ишь, унюхали!.. Знаю я вас!

Хая требует, чтобы ни на одном огурце не осталось ни пятнышка. Мы натираем и начищаем их, как ботинки, пока не заблестит зеленая кожица.

Нет сил смотреть, как потом эти глянцевые огурчики укладывают в кадушку и заваливают стеблями укропа и другими пряностями. Они лежат там, будто в водяной могиле.

Каждый из нас высматривает самый лучший и блестящий огурчик и выхватывает из кадушки. Огурец хрустит на зубах, как орех.

- Ах вы уроды! - кричит Хая. - Вам что было сказано? Этак вы у меня все огурцы потаскаете!

- У, ведьма! - кричим мы с полным ртом в ответ. - Тебе бы все заморить да заквасить в этом дурацком рассоле. А свеженький огурец - не смей, забудешь, какой он и на вкус!

Отругиваясь, мы выбегаем из кухни.

Дождь льет без продыху, кажется, мы и сами уже отсырели.

Но однажды утром просыпаюсь, и - о чудо - комната полна света. Дождя нет. Светло во всем доме. Окна сияют, на стеклах ни слезинки. Яркие лучи протянулись с неба.

- Снег! Снег выпал!

Нас не оторвать от окон.

Двор нет, это не наш двор! Вчера он был мрачный и серый, а сегодня весь побелел. Снег лежит на нем искристым покрывалом. Наверное, шел всю ночь.

На крышах и балконах пухлые снежные подушки, около дверей белые горки. На ступеньках расстелен пышный снежный ковер. И все валятся серебристые хлопья, будто средь бела дня сыплются с неба звезды.

Эта нетронутая чистота ласкает глаз. Или, может, у меня выросли два новых, белых глаза?

Вдруг вспорхнула стайка воробьев, и с веток, как замерзшие птахи, полетели снежные комья.

- Пошли! Давай - кто первый ступит на снег? - Абрашка прижал нос к стеклу.

- Гляди! Между рамами тоже нападало!

Между двойными оконными рамами лежит и поблескивает, как настоящий снег, серебряными ниточками белый валик из ваты. А сверху на ватной дорожке несколько красных и розовых бумажных цветочков лежат со смущенным видом, удивляясь, как это они тут выросли.

Братишка дышит на стекло и рисует пальцем страшную рожу с волосами торчком. Мы хохочем. А цветочки дрожат.

Этот озорник Абрашка всегда рад напугать кого угодно, пусть хоть бумажный цветочек.

- А ну, отойдите от окна, паршивцы! Не хватало еще разбить стекло в такой-то холод!

Нас отгоняют.

Но нам все кажется, что белый снег падает прямо у нас за спиной.

ХАНУКАЛЬНЫЙ СВЕТИЛЬНИК

- Дети, где вы? Мендель! Авремл! Башенька! Куда вы подевались? кричит мама из магазина. - Где вас носит целыми днями? Идите сюда. Папа ждет с ханукальными свечами.

Где мы можем быть? Греемся у печки. Уже вечер. Темнеет. Мы ждем, когда наконец закроется магазин.

Мама с виноватым видом выходит из магазина. "Как-никак сегодня праздник, а я все кручусь, - написано у нее на лице. - Хоть бы успеть собрать детей и зажечь ханукальный огонь!"

Мы все вместе идем в классную комнату, где нас ждет папа.

В этой довольно большой комнате всего одно окно. Папа стоит около него, загораживая спиной стекло и не впуская внутрь слабенький сумеречный свет. Мы утопаем в темноте и ждем, пока вспыхнет хоть искра огня.

Папа склонился над ханукальным светильником. Папина тень шевелится на темной стене, как будто там мечется еще один отец. Когда голова его чуть отклоняется, тускло поблескивает серебряный светильник. Словно проглядывает сквозь облака бледный месяц. [В каждый из восьми дней праздника Хануки на специальном восьмисвечнике или в ламповом светильнике зажигается очередной огонь.]

Светильник миниатюрный, точно игрушечный, но на его тонкой серебряной стенке отчеканена целая картина.

В центре два льва с буйными гривами и разинутыми пастями держат в передних лапах скрижали Завета.

На скрижалях ничего не написано, но от них исходит сияние - они проникнуты божественным светом.

Львов окружают цветущие, как в раю, растения. Густые кущи, виноградные грозди, разные упавшие с древа плоды. На ветвях его таращат глаза две птицы. И даже ползет длинная змея.

По бокам, как бдительные стражи, два серебряных кувшинчика, тоже маленькие, но пузатенькие, - чтобы в раю не было недостатка в масле.

А чтобы львам и птицам было хорошо видно, под ними тянется канавка, разделенная на восемь ячеек, - бери и зажигай.

Белые папины руки переходят от одной ячейки к другой. В самой первой он вытягивает фитилек и капает масла из кувшинчика. Фитилек впитывает масло, становится белым и мягким, похожим на крохотную свечку.

Папа произносит молитву и зажигает фитилек. Один-единственный огонек. К семи другим ячейкам папа не прикасается. Пустые и холодные, они кажутся лишними.

Совсем не праздничный этот одинокий огонек. Сердце щемит, будто Господи, помилуй! - зажгли поминальную свечу.

Язычок пламени такой слабенький, дохнешь - погаснет.

Никакого отсвета на полу, даже маленький рай освещается не полностью. Только одному льву достается немножко тепла, другой и знать не знает, что рядом огонь.

Все ушли родители и братья. А я подхожу поближе. Мне хочется поправить фитилек, вытянуть побольше может, пламя станет ярче?

Но его не ухватишь. Я только обжигаю пальцы.

Огонек дрожит, меркнет, мигает, дергается.

Сейчас погаснет... он борется, пытается воспрянуть, хотя бы ради того, чтобы лизнуть разок виноградную ягодку на серебряной стенке или согреть лапу чеканного льва.

Вдруг из пламени падают одна за другой крупные капли масла. Они заполняют ячейку, и язычок, и без того чахлый, вот-вот потухнет совсем. Фитилек начинает коптить, копоть оседает на оконной раме.

Темное пятнышко садится и на стекло, поверх следов от прошлой Хануки.

Когда зажигают большую лампу под потолком, ее яркий свет заглушает последнюю память о праздничном огне.

Почему мамины субботние свечи такие большие и высокие? А папа, такой большой, произносит ханукальные молитвы над таким маленьким огоньком?

ПЯТАЯ СВЕЧА

Огонек за огоньком, и вот уже пять свечей зажжены в ханукальном подсвечнике. Все пять горят разом. Какой свет в глаза!

Веера лучей смыкаются с каждой новой свечой, прибавляющейся справа в ряду серебряный рай озаряется больше и больше, теперь он уже весь освещен и обогрет. В столовой собрались дети от мала до велика. Висячая лампа горит по-праздничному, во всю мочь. Из кухни несутся запахи, один другого вкуснее.

Застывает заливной судак в лужице бульона. Кружочки тушеного вместе с рыбой лука вмурованы в желе, как в лед.

Еще пузырятся с пылу хрусткие темные шкварки.

Не переставая кипит расплавленный жир в стоящем на огне горшке.

В кухне адская жара. У кухарки Шаи пламенеют щеки. Стоя перед раскаленной плитой, она колдует над сковородками. Эту разогревает, ту смазывает промасленной бумагой, наливает тесто, снимает блин.

Пышные, горячие, с блестящими капельками масла, блины подскакивают над огнем, похожие на новорожденного младенца, которому повитуха дала шлепка.