Отто Ран - Крестовый поход против Грааля Страница 12

Арнаут де Марвейль был также недостоин империи любви. Когда однажды он получил поцелуй от Аделаиды, то предательски поведал об этой милости в двух своих стихотворениях. Только это одно являлось уже тяжелым преступлением против законов романского мира любви. Кроме того, этот поцелуй пробудил в нем чувство, которое по своему характеру противоречило чистой любви.

О, как мне нравится в апреле или мае,Проснувшись поутру под насыпью, в траве,Ночной ловя эфир, смотреть на птичьи стаиИ слушать соловья в предутренней заре.Певцы рассвета нынче весело поютСвои мелодии — Авроре они рады.В кустах соловушка прильнула к соловью,И алчет наш певец обещанной награды…

Арнаут де Марвейль

Вследствие этого бедный трубадур Арнаут де Марвейль получил отставку у виконтессы Аделаиды и вынужден был удалиться. Он направил свои стопы ко двору Вильгельма VIII из Монпелье (Гийо из Провина называет его в числе своих покровителей под именем Гильома).

«Меня можно удалить от нее. Но не порвутся нити, связывающие с ней мое сердце. Мое сердце нежно и постоянно. Оно принадлежит только Богу и ей. О счастливые равнины, где живет она, когда я снова увижу вас?! Не придет ли кто-нибудь оттуда ко мне? Пастух, если принесет весточку о ней, будет равен для меня благородному барону. Если бы я в пустыне нашел ее, то и пустыня показалась бы мне раем».

Арнаут де Марвейль прославлял только Аделаиду. Он умер от любовной страсти. Любовная скорбь была смертельной болезнью трубадуров. Единственным лекарством против нее была любовь.

Поскольку замок Аделаиды Пуавер, где находился ее двор, лежал посреди роскошных пиренейских лесов, он ежегодно притягивал к себе толпы принцев и трубадуров. Хозяйке замка поверялись деликатнейшие любовные проблемы. Если Ричард Львиное Сердце, Альфонс Арагонский или Раймон Друт имели на своей совести преступления против законов «миннэ», Аделаида должна была вершить суд. Ее приговор был неоспорим, и каждый покорялся ему. Она воистину была самой благородной, целомудренной и грациозной дамой Ро-мании.

Когда в Пуавере такие трубадуры, как, например, Пейре из Оверни, отведав руссильонского вина, «находили при свете факелов смешливую песенку» (см. выше) или когда на поляне и в лесу раздавались звуки рогов, шутки и песни, виконтесса оставалась одна в своей уютной комнатке и молилась.

Аделаида была набожной женщиной. Но молилась она не нашему Богу. Ее «Христос» не умер на кресте. Грозным богом Израиля был для нее Люцифер. Виконтесса была еретичкой.

Но не только это заставляло ее отвергать любовные притязания принцев и трубадуров. Ересь отнюдь не мешала ей понимать последних. Нет, большинство из них были сами заражены ересью, все катары (еретики) были трубадурами{43} и почти все дамы Романии при появлении первых морщин становились еретичками. Никогда не случалось только, чтобы виконтесса Каркассона удалялась от суеты своего двора в Пуавере.

В течение своей жизни Аделаида испытала много горя. Ее супруг Тренкавель, жестоко отомстив горожанам Безьер, взял на себя тяжелую вину, за которую он должен теперь отвечать перед Богом. Тренкавели были рыцарственные, но буйные смельчаки. Она тревожилась за будущие безрассудства своего единственного сына Раймона-Рожера. За его воспитанием Аделаида следила вместе с еретиком Бертраном из Сайссака, которого ее муж Рожер-Тайлефер назначил в своем завещании опекуном еще несовершеннолетнего сына Тренкавелей. Раймон-Рожер должен был стать не светским рыцарем, не рыцарем любви, но рыцарем высочайшей любви. Он должен был быть достоин круглого стола, который в Монсегюре, пиренейской крепости, стоящей на обрывистой и негостеприимной скале, охранял чистое учение утешенных «избранников».

Твое прозванье — Парцифаль!Оно в веках тебя прославит:Насквозь врага пронзает сталь,Насквозь любовь сердца буравит.Узнай, потомок королей,Что сердце матери твоейЛюбовь к тебе избороздила.Ах, так судьба определила,Чтобы родитель твой — корольПринес отчаянье и больЕе душе, безмерно кроткой.Вольфрам фон Эшенбах

Парцифаль должен был стать достоин рыцарства Грааля!

Возник на бархате зеленомСветлейших радостей исток,Он же и корень, он и росток,Райский дар, преизбыток земного блаженства,Воплощенье совершенства,Вожделеннейший камень Грааль…Вольфрам фон Эшенбах

Часть вторая

ГРААЛЬ

Открывается царство любви,

Начинает сплетаться рассказ.

В средневековом «царстве любви» незримо царил Амур-Эрот. Он больше не был крылатым мальчиком, как представляла его античность. Однажды трубадур Пейре Видаль по пути из Кастельнаудери в Мурет, ко двору Раймона V Тулузского, силой своего поэтического воображения увидел воочию «бога любви».

«Это было весной, когда расцветают цветы, зеленеют леса и звонко поют птицы. И увидел я, что ко мне подъезжает рыцарь на коне, могучий и прекрасный. На загорелое лицо его спадали пряди светлых волос, ясные глаза сверкали, улыбка открывала жемчужные зубы. Один сапог его был украшен изумрудами и сапфирами, на другом не было ничего{44}.

Одеяние рыцаря было расшито розами и фиалками, а на голове был венок из цветов календулы. Его иноходец был наполовину черен, словно ночь, наполовину бел, как слоновая кость. Нагрудник коня был сделан из яшмы, стремена — из халцедона. На уздечке блистали два камня, столь прекрасные и ценные, каких никогда не было у Дария, царя персов. Карбункул на поводьях сиял, как солнце.

Рядом с рыцарем ехала дама, в тысячу раз превосходящая его красотой. Ее кожа была, как снег, бела. Румянец ее щек был подобен цвету розовых бутонов. Волосы сверкали на солнце, как золото.

За дамой следовали оруженосец и фрейлина. Оруженосец вез лук из слоновой кости и три стрелы за поясом: одну из золота, одну из стали и одну — из свинца. Что до фрейлины, я увидел только, как ее волосы спадают на седло, чепрак и голову лошади.

Рыцарь и дама начали песню, которую звонко подхватили птицы.

— Дозволь нам отдохнуть у источника на этой поляне, — промолвила дама. — Мне не нравятся замки.

— Сударыня, — отвечал я ей, — здесь уютно в тени деревьев, и чистый ручей струится по камням.

— Пейре, — сказал мне рыцарь, — знай же, мне имя — Любовь, дама эта — Благосклонность, а наших спутников зовут Стыдливость и Верность».

Вольфрам фон Эшенбах начинает «Парцифаля» длинным вступлением о неверности и верности. Сомнение в Боге мешает спасению души, но рыцарственный дух, «соединенный с отвагой», может заслужить спасение. Тот же, кто был неверен и не имел ничего святого, неминуемо попадает в ад.

Где в сердце властвует сомненье,Душе скрывая путь к спасенью,Но ум, хоть заблуждений полн,С отвагою соединен,Где жизнью правит честь и стыд,В душе цвет белый с черным слит,Как в оперении сорок.Тому, как минет жизни срок,Равно и рай, и ад открыт,И он надежду сохранит.Неверности прощенья нет,Ее одежды — черный цвет,И ей во мраке ада дом.Кто пред людьми был чист во всемИ верность Богу сохранил,Сиянье рая заслужил.А между женщин той почет,Кто стыд и скромность сбережет,Такой жены молю у Бога.* * *Я показать стараюсь вамПример для рыцарей и дам.Давно и далеко отсюда…

Вольфраму фон Эшенбаху не нужен был опыт миннезингеров того времени, чтобы показать, какие роли отводятся мужчине и женщине в любовных отношениях. Мы знаем, как открывалось средневековое «царство любви». Там не пользовалось особым уважением иудейское представление о сотворении человека, по которому Яхве создал вначале мужчину, Адама, ставшего для Евы отцом и матерью. В средневековых легендах Адам и Ева — два ангела, заключенные Люцифером в земное бытие. Как в раю, так и на земле Ева равна Адаму. Она не жена «плоть от плоти» его, но «прекрасная госпожа», domina, поэтому романские народы, как потомки иберов и кельтов, видели в женщине нечто пророческое и божественное. Иудейская женщина настолько была подчинена мужчине, что носила сначала имя отца, потом имя мужа, но не считалась достойной даже собственного имени. В Лангедоке, особенно в Пиренеях, где традиции иберов и кельтов сохранились лучше всего, древнейшие роды носили имена женщин. Там говорили: потомки Белиссены, Империи, Оливерии. Атрибутами женщины были не веретено и колыбель, но перо и скипетр.