Николай Манвелов - На вахте и на гауптвахте. Русский матрос от Петра Великого до Николая Второго Страница 12

Естественно, бывали и жаргонизмы «регионального» значения.

Например, в Кронштадте имелся трактир «Мыс Доброй Надежды». Поэтому любому было понятно, почему избитый по пьяному делу матрос объяснял свои повреждения «крушением у мыса Доброй Надежды». Правда, «сухопутные» обыватели презрительно называли заведение более коротко — «Мыска».

В том же Кронштадте был неписаный закон — по главной Николаевской улице матросы могли ходить лишь по теневой стороне, которую именовали «ситцевой». Для офицеров предназначалась, естественно, солнечная сторона, по-кронштадтски — «бархатная».

Более того, во многих военных портах России очень часто вместо слов «что Бог даст» говорили «что Флот даст». И это было далеко не случайно. Например, такие города как Кронштадт, Владивосток, Николаев и Севастополь выросли практически исключительно благодаря присутствию на их стапелях и рейдах кораблей под Андреевским флагом.

Присутствие флота напрямую влияло и на топонимику «морских» городов. Например, главная улица Владивостока носила название «Светлановской». И названа была в честь винтового фрегата «Светлана», посетившего эти места еще в середине 60-х годов XIX века.

Кстати, на гербе Владивостока изображение уссурийского тигра далеко не случайно лежит на двух якорях. Ведь первыми на месте будущего города побывали члены экипажа винтового транспорта «Манчжур», доставившие солдат для будущего поста и рубивших вместе с ними первые просеки-улицы в тайге.

Не обходилось и без обидных определений, которые моряки придумывали сами для себя, либо которые давали им самим.

Например, выражение «крестовый поход» означало плавание с высочайшими особами за границу, включая посещение дружественных столиц. Естественно, в ходе таких «походов» офицерам перепадали иностранные награды. Так, лейтенант Георгий Старк получил в феврале 1912 года Мекленбург-Шверинский орден Грифа четвертой степени за вовремя произнесенный тост. «Очень лестно, а главное — заслуженно», — иронично записал офицер в своем дневнике.

Впрочем, иностранные награды Старка (помимо ордена Грифа будущий контр-адмирал был в 1909 году награжден Командорским крестом тунисского ордена «Нишан Ифтикар») не идут ни в какое сравнение с орденскими «иконостасами» других русских адмиралов.

Возьмем, например, первого (после длительного перерыва) морского министра Российской империи адмирала Алексея Бирилева. За годы командования восемью кораблями и несколькими соединениями флота он получил 15 иностранных орденов различных степеней.

Бывали, впрочем, и «дворцовые флотоводцы». Так, «состоявший» с 1859 года по 1907 год при великом князе (а с 1882 года — и генерал-адмирале) Алексее Александровиче адмирал Николай Шиллинг (1828–1910) никогда в жизни не руководил даже самым маленьким соединением кораблей, ограничившись в молодости командованием небольшой винтовой канонеркой «Снег». Это, впрочем, не помешало ему получить 13 иностранных орденов.

Во внутреннем Черном море бытовало такое понятие, как «кругосветное плавание». Таковым назывался поход, в ходе которого эскадра посещала крупные и второстепенные отечественные порты.

Было и такое, крайне обидное для моряка выражение, как «моряк с Невского проспекта». Таковыми называли флотских офицеров, редко бывавших в море и носивших форму исключительно «для форцу». Чаще всего «моряками с Невского проспекта» именовали тех, кто состоял в Гвардейском экипаже.

Как утверждал князь Алексей Чегодаев-Саконский, морское происхождение имеет и выражение «поднабодаться», что на суше означает «напиться». «Выражение крайне употребительно среди моряков», — добавляет князь, участвовавший на крейсере-яхте «Алмаз» в Цусимском сражении.

Не все понятно с происхождением такого прозвища моряков, как «самотопы». Например, так изначально шутливо называли подводников, которые по доброй воле погружались в морские пучины.

Есть другая, куда более неприятная причина для возникновения понятия «самотоп». И связана она с Русско-японской войной, в результате которой львиная доля кораблей 1-й и 2-й эскадр Тихого океана была либо потоплена противником, либо пущена на дно собственными экипажами, дабы предотвратить захват врагом.

Вот как описывает одну из версий появления этого «термина» очевидец обороны Порт-Артура писатель Анатолий Степанов (речь идет о весне 1904 года):

«В качалке развалился высокий, широкоплечий, бородатый артиллерийский генерал Никитин[47], с типичным лицом алкоголика, начальник артиллерии формирующегося в Артуре Третьего Сибирского корпуса. Он был слегка навеселе и потому особенно многословен.

— Наши самотопы продолжают отличаться, — проговорил он громко, чуть хрипловатым басом.

— Какие такие самотопы? — удивилась Вера Алексеевна[48].

— Да наши герои-морянки! Пока они ни одного японца еще не утопили, зато потопили в Чемульпо «Варяга»[49] и «Корейца»[50], а под Артуром — «Енисея»[51] и «Боярина»[52]. Япошкам никогда и не снились такие успехи, если бы не помощь наших самотопов. Погодите, они еще своими руками весь флот перетопят, а сами в Питер укатят.

Стессель громко расхохотался:

— Это ты здорово сказал, Владимир Николаевич. Самотопы! Что правда, то правда, — самые настоящие самотопы! Завтра же всем расскажу, как ты ловко их окрестил».

Другая неприятная характеристика русских флотоводцев — «пещерные адмиралы» — происходит уже из недр самого флота. Ее автор — главный командир Черно-морского флота и портов Черного моря вице-адмирал Григорий Чухнин. Чухнин намекал на то, что четыре порт-артурских «флотоводца» — контр-адмиралы князь Павел Ухтомский (1848–1911), Иван Григорович (1853–1930), Михаил Лощинский (1849–1917) и Роберт Вирен (1856–1917) — предпочитали отсиживаться в крепких блиндажах, нежели атаковать неприятеля.

Отметим, что двое из «пещерных адмиралов» после Русско-японской войны достигли более чем высоких постов в российской военно-морской иерархии и вышли в «полные» адмиралы. Григорович в 1911–1917 годах был последним морским министром Российской империи, а Вирен в 1909–1917 годах занимал пост главного командира Кронштадтского порта и военного губернатора Кронштадта

Что же касается друга адмирала Степана Макарова, князя Ухтомского, то он в 1906 году «по болезни» вышел в отставку в чине вице-адмирала Лощинский же в 1906–1908 годах «исполнял должность» главного инспектора минного дела, а затем также вышел в отставку вице-адмиралом

Теперь самое время перейти к морскому фольклору — знакомому и не очень.

Например, мало кто знает, что одна из старейших песен русских моряков написана, возможно, Петром Великим. Речь идет о напеве «Как на матушке на Неве молодой матрос корабли снастил». Эта песня была постоянной в репертуаре военных хоров Российской империи и входила в число наиболее любимых императором Николаем Первым.

Самым «морским» танцем, вероятно, следует признать «Яблочко». О его происхождении до сих пор спорят исследователи. Так, одни музыковеды видят его истоки в веселом старинном кельтском танце «джига», популярном до сих пор в Англии, Шотландии и Ирландии. Его название происходит от английского слова jig, что в переводе на русский язык означает «шутка».

Джига была танцем не только моряков, но также бедняков, бродяг и преступников. Виртуозом считался тот, кто мог за несколько секунд ударить по деревянному полу или палубе десятки раз (были умельцы, делавшие за 15 секунд до 80 ударов).

Надо заметить, что собственно «Яблочком» танец стали называть гораздо позже его появления на кораблях русского флота Дело в том, что именовали его «хорнайп», а у русских — «матлот».

Что же касается варианта танца со словами, то его связывают с украинской припевкой, где есть такие слова:

Ой, яблучко, куды ж котится?Пусти, маты, на вулыцю,Гулять хочется!

Особенно популярным «Яблочко» было на Черном море, откуда и разошлось позже по флотам и фронтам Гражданской войны.

Теперь попробуем проследить историю нескольких морских песен, которые уже давно стали народными, несмотря на наличие авторов.

Множеством легенд обросла знаменитая песня «Раскинулось море широко». Некоторые утверждают, что это народная песня, написанная кочегаром Зубаревым еще в 1900 году (сам Зубарев позже погиб в Цусимском сраже-нии). Естественно, что песня называлась «Кочегар».