Гровер Ферр - Оболганный сталинизм. Клевета XX съезда Страница 12

В примечаниях Б. Николаевского к публикации «закрытого доклада» в журнале «Нью лидер» говорится, что процитированное выше утверждение Хрущёва ложно; однако последняя фраза из примечания Николаевского[92] говорит о том, что лично ему предпочтительнее было верить изустным хрущёвским сентенциям, нежели советским первоисточникам сталинского периода.

Увы, Николаевский лишь принимает желаемое за действительное. Ведь если Хрущёв солгал здесь, кто поручится, что он не наврал где-то ещё? В научном издании доклада в сборнике «Доклад Н. С. Хрущёва о культе личности Сталина на XX съезде КПСС»[93] говорится, что в годы войны намечалось проведение двух Пленумов, но, в конце концов, состоялся только один. Несмотря на явную ложь, научные редакторы сборника всё же уклонились от того, чтобы указать очевидное: Хрущёв сказал неправду.

В октябре 1941 года – в самые критический период войны – многие партийные руководители были на фронте. С нацистскими армиями, стоявшими у стен Москвы, Пленум просто не мог бы состояться. И, мало того, Пленум ЦК ВКП(б), собравшийся в более спокойной обстановке 27 января 1944 года, в сущности лишь утвердил новый советский государственный гимн и ещё рассмотрел ряд второстепенных вопросов.[94] В 1956 году о его решениях было известно чуть ли не каждому из делегатов XX съезда партии. Но Хрущёв всё равно не удержался от того, чтобы соврать про то, как за все годы войны, дескать, «не было проведено ни одного Пленума ЦК»! Вероятно, тут мы имеем дело с одним из самых грубых просчётов Хрущёва. Конечно, речь идёт об одном из многих его лживых утверждений в «закрытом докладе», но в данном случае прозвучавшая со съездовской трибуны неправда была очевидна чуть ли не всем его делегатам, присутствовавшим на закрытом заседании.

Источники

Маршал Жуков расценил заявления о «нетерпимости» Сталина к чужому мнению как не соответствующие истине:

«После смерти И. В. Сталина появилась версия о том, что он единолично принимал военно-стратегические решения. Это не совсем так. Выше я уже говорил, что, если Верховному докладывали вопросы со знанием дела, он принимал их во внимание. И я знаю случаи, когда он отказывался от своего собственного мнения и ранее принятых решений. Так было, в частности, с началом сроков многих операций»[95].

Ещё Жуков:

«Кстати сказать, как я убедился во время войны, И. В. Сталин вовсе не был таким человеком, перед которым нельзя было ставить острые вопросы и с которым нельзя было бы спорить и даже твёрдо отстаивать свою точку зрения. Если кто-либо утверждает обратное (т. е. Хрущёв. – Г. Ф.), прямо скажу – их утверждения неверны»[96].

И ещё:

«Стиль работы, как правило, был деловой, без нервозности, своё мнение могли высказать все. Верховный ко всем обращался одинаково – строго и официально. Он умел внимательно слушать, когда ему докладывали со знанием дела. Сам он был немногословен и многословия других не любил…»[97]

Мнение Хрущёва не разделял и Анастас Микоян. В мемуарах, написанных после 1964 года, он писал:

«Должен сказать, что каждый из нас имел полную возможность высказать и защитить своё мнение или предложение. Мы откровенно обсуждали самые сложные и спорные вопросы (в отношении себя я могу говорить об этом с полной ответственностью), встречая со стороны Сталина в большинстве случаев понимание, разумное и терпимое отношение даже тогда, когда наши высказывания были ему явно не по душе.

Он был внимателен и к предложениям генералитета. Сталин прислушивался к тому, что ему говорили и советовали, с интересом слушал споры, умело извлекая из них ту самую истину, которая помогала ему потом формулировать окончательные, наиболее целесообразные решения, рождаемые, таким образом, в результате коллективного обсуждения. Более того, нередко бывало, когда, убежденный нашими доводами, Сталин менял свою первоначальную точку зрения по тому или иному вопросу»[98].

«Хотя товарищеская атмосфера работы в руководстве ни в коем случае не принижала роли Сталина. Наоборот, мы почти во всех случаях собственные предложения, оформленные за подписью Сталина, приписывали целиком Сталину, не декларируя, что автором является не Сталин, а другой товарищ. И он подписывал, иногда внося поправки, а иногда и этого не делая, даже иногда не читая, так как доверял»[99].

А вот что считал бывший Министр сельского хозяйства СССР И. А. Бенедиктов:

«Вопреки распространённому мнению, все вопросы в те годы, в том числе и относящиеся к смещению видных партийных, государственных и военных деятелей, решались в Политбюро коллегиально. На самих заседаниях Политбюро часто разгорались споры, дискуссии, высказывались различные, зачастую противоположные мнения в рамках, естественно, краеугольных партийных установок. Безгласного и безропотного единодушия не было: Сталин и его соратники этого терпеть не могли. Говорю это с полным основанием, поскольку присутствовал на заседаниях Политбюро много раз. Да, точка зрения Сталина, как правило, брала верх. Но происходило это потому, что он объективней, всесторонней продумывал проблемы, видел дальше и глубже других»[100].

Маршал С. М. Штеменко, тесно соприкасавшийся по работе со Сталиным в годы войны, в книге воспоминаний «Генеральный штаб в годы войны» подчеркивает:

«Должен сказать, что Сталин не решал и вообще не любил решать важные вопросы войны единолично. Он хорошо понимал необходимость коллективной работы в этой сложной области, признавал авторитеты по той или иной военной проблеме, считался с их мнением и каждому отдавал должное. В декабре 1943 г. после Тегеранской конференции, когда потребовалось наметить планы действий на будущее, доклад на совместном заседании Политбюро ЦК ВКП(б), ГКО и Ставки относительно хода борьбы на фронте и ее перспектив делали А. М. Василевский и А. И. Антонов, по вопросам военной экономики докладывал Н. А. Вознесенский, а И. В. Сталин взял на себя анализ проблем международного характера»[101].

Д. Т. Шепилов рассказывает такой анекдотический эпизод:

«Сталин хорошо выглядел и почему-то был очень весел: шутил, смеялся и был очень демократичен.

– Вот Шепилов говорил мне, что «Правду» трудно вести. Конечно, трудно. Я думал, что, может, назначить двух редакторов?

Здесь все шумно начали возражать:

– Нет, будет двоевластие… Порядка не будет… Спросить будет не с кого…

– Ну, я вижу, народ меня не поддерживает. Что ж, куда народ, туда и я»[102].

В противоречие с собственными заявлениями Хрущёв в своих воспоминаниях писал:

«Я остался при своем мнении. И вот интересно (что тоже было характерно для Сталина): этот человек при гневной вспышке мог причинить большое зло. Но, когда доказываешь свою правоту и если при этом дашь ему здоровые факты, он в конце концов поймёт, что человек отстаивает полезное дело, и поддержит… Да, бывали такие случаи, когда настойчиво возражаешь ему, и если он убедится в твоей правоте, то отступит от своей точки зрения и примет точку зрения собеседника. Это, конечно, положительное качество»[103].

Позабыв свои слова про то, что такая черта была «характерна для Сталина», Хрущёв вслед за этим поспешил добавить:

«Но, к сожалению, можно было пересчитать по пальцам случаи, когда так происходило»[104].

По сути, именно отказ самого Хрущёва от коллективности и коллегиальности привёл к его отставке в 1964 году:

«Днём 14 октября 1964 года начался Пленум ЦК. Его открыл Брежнев, объявив, что на повестку дня поставлен вопрос о ненормальном положении, сложившемся в Президиуме ЦК в связи с неправильными действиями Первого секретаря ЦК КПСС Хрущёва. Затем с большим докладом выступил М. Суслов. Он отметил, что в последнее время в Президиуме и ЦК сложилось ненормальное положение, вызванное неправильными методами руководства партией и государством со стороны товарища Хрущёва. Нарушая ленинские принципы коллективного руководства, он стремится к единоличному решению важнейших вопросов партийной и государственной работы.

За последнее время, говорил Суслов, даже крупные вопросы Хрущёв решал по сути дела единолично, грубо навязывая свою субъективистскую, часто совершенно неправильную точку зрения. Он возомнил себя непогрешимым, присвоил себе монопольное право на истину. Всем, кто делал замечания, неугодные Хрущёву, он высокомерно давал всевозможные пренебрежительные и оскорбительные клички, унижающие человеческое достоинство. В итоге коллективное руководство становилось фактически невозможным. К тому же товарищ Хрущёв систематически занимается интриганством, стремясь поссорить членов Президиума друг с другом. О стремлении товарища Хрущёва уйти из-под контроля Президиума и ЦК свидетельствует и то, что за последние годы у нас проводились не Пленумы ЦК, которые бы собирались для делового обсуждения назревших проблем, а Всесоюзные совещания с участием до пяти-шести тысяч человек, с трибуны которых звучали восхваления в адрес товарища Хрущёва»[105].