Неизвестен Автор - Заступница - Адвокат С В Каллистратова Страница 12

Среди телеграмм, полученных Софьей Васильевной к шестидесятилетию, есть и такая: "Сердечно поздравляем вас славным юбилеем, желаем здоровья и дальнейшей блистательной адвокатской деятельности. По поручению Президиума МГКА Апраксин, Яковенко". Ее авторы еще не понимали, как много неприятностей им принесет эта деятельность.

Вхождение Софьи Васильевны в правозащитное движение 60-70-х гг. было естественным и органичным. Она была к этому подготовлена высокой общей и правовой культурой и врожденным, инстинктивным стремлением всегда активно выступать в защиту незаконно обиженных. Надо сказать, что до марта 1953 г. я не слышала от мамы прямых возмущений репрессиями 1937 г., хотя статья 58-10 в семье, конечно, упоминалась. Воспитание нашего с двоюродной сестрой мировоззрения шло в основном через литературу. В доме было довольно много книг, "не выдававшихся" в библиотеках. Мама водила нас на концерты Вертинского, поклонницей которого была еще до его эмиграции. И дома напевала нам то, что в конце 40-х он в Москве не пел:

И никто не додумался просто стать на колени

И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране

Даже светлые подвиги - это только ступени

В бесконечные пропасти, к недоступной весне...

Эту песню, написанную Вертинским на гибель юнкеров, она очень любила и знала целиком.

С 1945 г. на наших детских праздниках регулярно стал бывать Зоря (Исидор Абрамович) Грингольц - сын Ланны Александровны, маминой близкой приятельницы еще по юридической консультации ВЦСПС, и его друзья - Коля Шебалин и Женя Альперович. Очень образованные юноши, на несколько лет старше нас с Риммой, они имели прекрасные домашние библиотеки, много читали и сами писали "аполитичные" стихи - лирические, юмористические, философские. Мы под руководством мамы перепечатывали эти стихи на машинке, переплетали в нескольких экземплярах. Это было наше первое освоение техники "самиздата". Так же перепечатывали и стихи Гумилева, Цветаевой, Саши Черного, Пастернака. Перед прекращением "дела о взятке" в апреле 1961 г. на улице Воровского был повторный обыск, уже в присутствии мамы. Она почувствовала себя не очень уютно, когда следователь стал рассматривать эти самодельные книжечки стихов, а потом вытащил из бельевого шкафа машинописный том Бунина (в книжный шкаф он не помещался по габаритам) и спросил: "А это что?" - "Да не помню. Кажется, Куприн", - небрежно бросила мама. И с каким облегчением вздохнула, когда книжка была откинута в строну - это, к счастью, было другое ведомство, и следователь искал драгоценности, а не "самиздат".

Никогда в доме не было одобрения "официоза", и в нас мама старалась воспитать уважительное отношение к человеку и общечеловеческим ценностям, которые растаптывались в нашей стране. Мама осуждала ждановское постановление о журналах "Звезда" и "Ленинград" (она очень любила и Ахматову и Зощенко), и мы возмущались (в пределах своей комнаты, конечно) постановлением об опере Мурадели (благодаря Коле Шебалину мы хорошо знали музыку Шостаковича и Прокофьева, Мясковского, Шапорина, Шебалина, и она нам нравилась) и уже многое понимали во время разгромной сессии ВАСХНИЛ в 1948 г. Однако в девятом классе под влиянием руководителя туристского кружка я вступила в комсомол. Мама никак не реагировала. Прямых вопросов о справедливости нашего строя и честности наших вождей я ей не задавала, только косвенные, и она как-то умела, не уходя от разговора, не ставить точек над i, хотя ее мировоззрение к этому времени, конечно, сложилось уже полностью. Когда в 1950-х гг. (я уже училась в университете) началась борьба с ППЗ (преклонением перед Западом), дома рассказывались довольно безобидные анекдоты про "профессора Однокамушкина" (Эйнштейна) и о законе сохранения ("сколько у Ломоносова прибудет, столько у Лавуазье убудет"), но к "борьбе с космополитизмом" отношение было серьезное. Мама говорила нам, чту она думает о "несчастном случае" с Михоэлсом (она любила этого актера и водила нас на его концерты). Письмо вождя "Саниной и Венжеру" (предложившим расформировать МТС и продать тракторы колхозам и совхозам) она обсуждала со мной вполне откровенно, особенно после того, как А.С.Санину, нашего лучшего лектора по политэкономии капитализма, изгнали из МГУ. О сфабрикованности "дела врачей" мама при нас горячо говорила со своей невесткой Татьяной Борисовной Мальцман.

И смерть вождя, и арест Берии, и доклад Хрущева на ХХ съезде в семье встретили с облегчением и надеждами. До открытых протестов было еще очень далеко, но дом начал потихоньку наполняться "самиздатом". Помню толстые машинописные тома романа Хемингуэя "По ком звонит колокол", опущенные в советском издании главы из "Хулио Хуренито" Эренбурга; потом появился Артур Лондон, Авторханов, Джилас. Не знаю, обсуждала ли Софья Васильевна со своими знакомыми (а в круг ее общения в те годы входили почти исключительно адвокаты, родственники, мои и Риммины друзья) удушение венгерской "контрреволюции", арест Овалова, Орлова и Щедрина, кровавое подавление Новочеркасской забастовки, шельмование Бориса Пастернака, дело Бродского, но дома эти темы звучали постоянно. В 1964 г. в доме появился и "тамиздат": из командировки в ФРГ я привезла маме в подарок "Доктора Живаго".

В 1962 г. я развелась с мужем и переехала с двумя сыновьями к маме. В этом же году Зиновия Федоровна, которой уже шел восемьдесят шестой год, сломала ногу, тяжело заболела и вскоре умерла. Жили мы очень тесно, письменный стол Софьи Васильевны, который впервые в жизни появился у нее после моего переезда к мужу, был отдан внукам. Затем возникли проблемы с моим младшим сыном Димой, врачи настаивали, чтобы мы поместили его в стационар, утверждали, что он не сможет учиться в обычной школе. Я уже купила кооперативную квартиру, когда при очередном обследовании Софья Васильевна отказалась оставить его в больнице, объяснив, что обещала забрать его к себе домой и не может нарушить обещание, - иначе он никогда не будет ей верить. Сын жил с ней, с трудом учился, плохо контактируя и с учителями, и с одноклассниками. Пришлось нанять гувернера (целевого аспиранта, которому Софья Васильевна еще и редактировала статьи по психологии!). Понимая, какая нагрузка для учителей такой ребенок, она приложила максимум усилий, чтобы создать для него и в классе, и в школе доброжелательную обстановку, организовывала помощь ребятам из неблагополучных семей, обеспечивала юридическими консультациями весь педагогический коллектив, устраивала вечера и праздники для школьников, приглашала к себе домой одноклассников внука и играла с ними. В течение четырех лет, до переезда сына ко мне, она читала ученикам лекции по праву. Мне посчастливилось присутствовать на одной такой лекции-уроке. Слушали ее ребята, затаив дыхание. Она начала с вопроса: "Как вы считаете, драться можно или нет?" Ребята замялись, какой-то паинька поднял руку: "Нет, нельзя". "Можно, - сказала Софья Васильевна. - А иногда даже необходимо, но надо знать, с кем можно драться, из-за чего, где и как". После этого ребятам был преподан урок благородства, честности, мужества и отваги. Говорилось не только о том, что нельзя бить девочек, маленьких, впятером одного и т.д., не только о том, в каких случаях (когда нет другого выхода), необходимо применить силу, но и о "технике" драки (не бить ниже пояса, не бить лежачего, никогда не идти на драку с ножом и т.д.). И все это с живыми примерами, с разъяснениями, с какого возраста и за что подросток несет уголовную ответственность...

Софья Васильевна победила - окончил Дима и школу, и университет, и диссертацию защитил, и четырех правнуков ей подарил.

Конечно, помогло и то, что в 91-й школе были прекрасные учителя. Особенно теплые отношения связывали Софью Васильевну с Александрой Александровной Кирюшкиной и Татьяной Григорьевной Пильщиковой. В школьной библиотеке подрабатывал старый интеллигентный переплетчик, и Софья Васильевна купила у него оснастку для внука - старинный пресс, резак. Дима с увлечением начал переплетать весь "самиздат", появлявшийся (и частично перепечатывавшийся) в доме после 1967 г. уже сплошным потоком: Булгаков, Замятин, Набоков, Кестлер, Евгения Гинзбург, Надежда Мандельштам, Солженицын, Максимов.

Политические процессы

Детонатором взрыва демократического движения 60-70-х гг. послужили арест Даниэля и Синявского осенью 1965 г. и дикая газетная кампания, сопровождавшая позорное судилище над ними в феврале 1966 г. Арест писателей вызвал невиданное с 20-х гг. событие - политическую демонстрацию на Пушкинской площади 5 декабря 1965 г. Друзья Синявского и Даниэля просили Софью Васильевну принять участие в защите обвиняемых, но у нее не было "допуска" к ведению дел по 70-й статье, по которой их судили. Глубокое впечатление произвело на нее то, что впервые в советском политическом процессе обвиняемые не признали себя виновными. И с какой горечью говорила она об их защитниках, которые, нарушая адвокатскую этику, не решились ставить вопрос об оправдании и лишь просили о смягчении наказания.