Культура Возрождения в Италии - Якоб Буркхардт Страница 12

Делом чести герцога[84], о чем знала вся Италия, была строго своевременная уплата жалованья солдатам и профессорам университета; строго следили, чтобы солдаты не осмеливались причинять вреда горожанам или крестьянам, чтобы Феррара была неприступной, а в крепости всегда имелась внушительная сумма в золотых монетах.

О разделении касс и речи быть не могло; министр финансов одновременно был и министром двора. Постройки, предпринятые Борсо (1430-1471 гг.), Эрколе I (до 1505 г.) и Альфонсом I (до 1534 г.), были весьма многочисленны, но в большинстве своем невелики: из этого следует, что герцогский дом при всей любви к роскоши, — Борсо появлялся только в шитой золотом одежде, украшенный драгоценностями, — не желал допускать чрезмерных расходов. К тому же Альфонс знал, что его изящные маленькие виллы подвластны грядущим событиям — как Бельведер с его тенистыми садами, так и Монтана с ее прекрасными фресками и фонтанами.

Жизнь в условиях постоянной внешней угрозы без сомнения развила в этих правителях высокие личные способности и деятельный характер; в столь искусственных условиях существования только виртуоз мог достигнуть успеха, и каждый должен был подтверждать и доказывать, что он достоин обладать властью. В характере каждого из них были темные стороны, однако каждый обладал и чем-то таким, что составляло идеал итальянцев. Кто из государей тогдашней Европы столь заботился о своем образовании, как, например, Альфонс I? Его путешествие во Францию, Англию и Нидерланды было, собственно говоря, предпринято с целью обучения и дало ему точные знания о состоянии торговли и ремесла в этих странах[85].

Было бы глупо порицать его занятия токарными работами в часы отдыха, так как с этим было связано и его мастерство в литье пушек, и его свободное от каких-либо предрассудков стремление всегда иметь при себе мастеров своего дела. Итальянские князья, в отличие от своих северных современников, не ограничивались в своем общении дворянами, считающими себя единственным достойным классом в мире и внушающими эту сословную спесь также и князю; здесь князь может и должен знать и использовать каждого, и дворянство по рождению представляет собой замкнутый слой, но в своем общении ориентировано на личное, а не кастовое достоинство, о чем еще будет речь ниже.

Отношение жителей Феррары к этому правящему дому являет собой весьма странную смесь из скрытого страха, из того истинно итальянского духа тщательно продуманной демонстрации и вполне современной лояльности подданных; восхищение перед личностью переходит в новое чувство долга. Город Феррара в 1451 г. поставил на главной площади конную статую умершему в 1441 г. маркизу Николо; Борсо не постеснялся в 1454 г. поставить невдалеке собственную сидячую бронзовую статую, и, сверх того, город в самом начале его правления постановил воздвигнуть в его честь «мраморную триумфальную колонну».

На жителя Феррары, который, находясь в Венеции, публично плохо отзывался о Борсо, по возвращении донесли, и суд приговорил его к изгнанию и конфискации имущества, а один из лояльных граждан чуть не убил его во время суда; тогда он с веревкой на шее отправился к герцогу и вымолил себе полное прощение.

Вообще это княжество было достаточно насыщено шпионами, и герцог лично проверял ежедневные списки иностранцев, подавать которые было строго предписано владельцам гостиниц. У Борсо[86] это еще было связано с его гостеприимством, не позволявшим не оказать внимание сколь-нибудь значительному путешественнику; для Эрколе I[87] — это только мера безопасности. В Болонье также в правление Джованни II Бентивольо проезжающий должен был получать записку у одних ворот, чтобы выехать через другие[88]. Популярность герцога весьма возрастала, когда он внезапно низлагал чиновников-угнетателей; так произошло, когда Борсо арестовал своих первых и тайных советников, когда Эрколе I с позором сместил сборщика податей, который в течение долгих лет обогащался, используя свою должность; тогда народ зажег праздничные огни и звонил в колокола. В одном случае, однако, Эрколе зашел слишком далеко в мерах, предпринятых в отношении начальника полиции (или, как его еще можно назвать, capitaneo di giustizia) — Грегорио Дзампанте из Лукки (на эту и подобные должности уроженец родного города не годился). Даже сыновья и братья герцога трепетали перед ним; штрафы, налагаемые им, исчислялись всегда в сотнях и тысячах дукатов, а пытать арестованных начинали еще до допроса. Крупнейшие преступники подкупали его, а он ложью добивался для них у герцога помилования. С какой радостью подданные заплатили бы герцогу 10000 дукатов и больше, только бы он избавил их от этого врага Бога и рода человеческого; но Эрколе сделал его крестным отцом своих детей и кавалером, и Дзампанте откладывал ежегодно 2000 дукатов; правда, он питался только голубями, вскормленными у него в доме, и не выходил на улицу без окружающей его толпы телохранителей и сбиров. Его надо было устранить, и в 1496 г. два студента и крещеный еврей, смертельно оскорбленные им, убили Дзампанте в его собственном доме во время сиесты и поскакали на заранее приготовленных лошадях по городу, распевая: «Люди, выходите! Бегите к нам! Мы убили Дзампанте!»

Посланная погоня опоздала, и они, благополучно переправившись через ближайшую границу, оказались в безопасности. Конечно, тут же во множестве появились пасквили, одни в форме сонетов, другие в форме канцон.

С другой стороны, целиком в духе этого княжества суверен диктует двору и народу почтительное отношение к своим наиболее полезным слугам. Когда в 1469 г. умер тайный советник Борсо Лодовико Казелла, то в день похорон ни одному судебному трибуналу, ни одной лавке в городе, ни одной университетской аудитории не было дозволено быть открытыми; каждый должен был сопровождать тело в церковь Сан Доменико, так как и сам герцог участвовал в похоронной процессии. Он шел за гробом в трауре и со слезами на глазах — «первый из рода д’Эсте, провожавший в последний путь подданного», за ним шли родственницы Казеллы, каждая в сопровождении придворного; дворяне вынесли тело горожанина из церкви в галерею вокруг монастырского двора, где его и похоронили. Вообще официальное сопереживание чувствам князя впервые появилось в этих итальянских государствах[89]. В своей сущности это может иметь и прекрасную человеческую ценность, но выражение этого чувства, особенно у