Франсуа Блюш - Людовик XIV Страница 13

Отсюда двойное искушение. Первое — свойственное логичным французам, почти традиционное. Оно состоит в том, чтобы усилить полулегальную роль парламента, который смог бы наверху наследовать некоторые привилегии, ранее закрепленные за Советом короля, а внизу воспользоваться тем, что власть провинциальных ассамблей идет на убыль, и заполучить контроль над налоговым режимом. Словом, здравомыслящие парламентарии являются сторонниками абсолютной монархии, в которой они видят себя в роли советников, приближенных, создающих противовес{233}. Другое искушение состоит в том, чтобы перестроить парижский парламент по принципу лондонского, что изменило бы режим, придав ему, не создавая особой шумихи, конституционную форму. Обе тенденции проявятся в Париже, во Дворце правосудия в 1648 году. Правда, это случится в тот момент, когда английская палата общин станет независимой: Карл I — пленник, и британский парламент вынесет решение 23 декабря отдать его под суд.

С 1643 по 1648 год политика налогового давления, начатая Ришелье, будет продолжена генеральным контролером Партичелли д'Эмери (произведенным в суперинтенданты в июле 1647 года). Для Мазарини, то есть для воюющей Франции, Партичелли ищет и находит ресурсы, которые назовут экстраординарными (официальный термин), а на самом деле — это обычные ресурсы, которые помогают найти выход из положения. Партичелли бьет в первую очередь по имущим, королевским оффисье, парижской буржуазии. Но каждый знает, что, когда богатые беднеют, за это расплачиваются другие (торговцы, слуги, арендаторы); так же как, когда талья повышается, дворянство ощущает падение уровня своих сеньориальных сборов из-за крестьянской бедности. Парламент менее обеспокоен налоговым бременем, нежели новым способом получения налога. Оффисье, купившие свои должности, завидуют и ненавидят интендантов, которые наделены особыми полномочиями и являются людьми короля. Их ненависть еще больше к «откупщикам налогов», «деловым людям» и другим новоиспеченным сборщикам новых налогов — ко всему тому, что выходит за рамки старой государственной системы, пусть даже частично. Вызванная военными нуждами неутихающая борьба между судебным ведомством и ведомством финансов скрыта за личной и социальной враждой. Эдикт от января 1644 года, по которому налогом облагаются дома, находящиеся за чертой Парижа, предоставляет удобный случай для судебной власти сделать вид, что она поддерживает небогатый люд. Но этот побор был все-таки утвержден. Эдикт о тарифе (сентябрь 1646 года), увеличивающий городские пошлины при въезде в Париж, был проведен парламентом лишь через год. Еще более страстно воспротивился парламент неслыханному снижению выплат по рентам Парижской ратуши в результате неплатежей по ним: в конце 1647 — начале 1648 года недовольные рантье устраивают беспорядки на улице Сен-Дени. Такое же возмущение и против снижения жалованья должностным лицам судебного ведомства. Дело в том, что в обоих последних случаях «судейские крючки» чувствуют себя задетыми. Впрочем, борьба в защиту того, чтобы жалованье оставалось без изменения, совпадает внешне с борьбой в пользу рантье. Так как есть совсем мелкие рантье, которых очень задели резкие меры, предпринятые Мишелем Партичелли д'Эмери, выступление парламента — каким бы эгоистичным оно ни было в целом — кажется благородным и направленным на то, чтобы поддержать малоимущих рантье.

Надо было бы быть совершенно слепым и ко всему безразличным, чтобы не интересоваться парламентской борьбой, ведущейся против создания новых должностей и за сохранение полетты. И все-таки королева-мать может провести эдикт о назначении двенадцати новых докладчиков только на заседании парламента в присутствии короля (15 января 1648 года). Однако парламент осмелился на следующий же день начать пересмотр итогов вынужденной регистрации. В течение трех месяцев (февраль — апрель) Париж является свидетелем странной войны официальных бумаг, эдиктов, заявлений, постановлений совета, отказов и остановок судебных разбирательств. Ибо счетная палата, палата косвенных сборов, Монетный двор[19] отныне действуют заодно с парламентом. Речь идет еще о жалованье оффисье; и снова речь идет о полетте. Будет ли она прежней или восстановленной и на каких условиях? Речь идет о личных интересах, а не об общественном благе. Речь идет даже об отрицании общественных интересов. Обстоятельства 1648 года, кажется, предвосхищают обстоятельства 1788-го. Ибо если нацию призывают приносить жертвы, чтобы наполнить государственную казну, почему больше всего должны страдать обездоленные? Почему Ришелье и Мазарини увеличили талью крестьян и отказались заставить парижских буржуа платить ввозную городскую пошлину, отказались заставить высших должностных лиц участвовать в этом общем деле? Разве сокращение жалованья советника, оправдываемое военной экономией, отличалось бы от тех жертв, которые требуются от жителей сельских местностей?

И тем не менее должностные лица Парижа, изображая себя жертвами фискальных «притеснений», устроят дебаты и дойдут до того, что появится некий прототип учредительного собрания.

13 мая все четыре суверенных суда столицы проголосуют за постановление о союзе: их депутаты будут заседать сообща в необычной ассамблее, названной палатой Людовика Святого. Анна Австрийская тотчас же посчитает затею неуместной и опасной, представляя эту палату как «какую-то республику внутри монархии»{233}. Конечно, ее гнев был сильнее гнева Мазарини, она заставила отменить постановление о союзе и запретить созыв объявленной палаты. Но палата Людовика Святого все-таки собралась с одобрения парламента.

Тогда Мазарини вновь навязывает свою волю, и регентша соглашается скрепя сердце пойти на уступки по истечении двух месяцев (ожидая, когда успехи во внешней политике помогут королеве и ее министру восстановить их пошатнувшийся авторитет). Палата Людовика Святого, заседавшая с 30 июня по 9 июля, выработала что-то вроде хартии, состоящей из 27 параграфов. Здесь есть все: защита подданных от произвола и тирании, допускаемых людьми финансового ведомства, защита суверенных судов от авторитарности совета и от все возрастающей власти комиссаров. Наши судейские требуют аннулирования должностей интендантов, откупщиков налогов, установления чего-то вроде английского «Habeas Corpus Act»[20] (в Англии за этот закон проголосуют лишь в 1679 году, а применен он будет в 1689-м), запрещения создавать новые должности. Судейские чиновники хотят судебную палату, которая оградила бы их от зарвавшихся финансистов, провозглашения свободы торговли, уменьшения на 25% тальи. Этот последний пункт — демагогическое любезничанье, которое им ничего не стоит, — специально рассчитан на то, чтобы понравиться народу. Но господа не забыли о своих интересах, содержащихся в кратком изложении в третьем параграфе, таком же взрывоопасном, как минное поле. Парламент и другие высшие суды добились бы тем самым права наблюдать за применением налоговых указов и стали бы сразу главной силой власти. Если бы парламент завтра завоевал «право разрешать взимать налог», он превратился бы, как по мановению волшебной палочки, в палату общин. Доказательство такого волеизъявления заключается в «свободе голосования», которая сразу отвергает законность традиционного церемониала королевского кресла на заседании парламента.

Девятого июля Мазарини приносит в жертву суперинтенданта Партичелли д'Эмери. 18 июля эдикт, вырванный в результате этих обстоятельств, утверждает многие требования палаты Людовика Святого: упразднение должностей интендантов и уменьшение тальи. Но парламент вместо того, чтобы успокоиться, еще больше взбудоражился, подстрекаемый, в частности, Брусселем и Бланменилем. Королева и ее министр делают вид, что уступают. Декларация 31 июля, продиктованная в парламенте в присутствии короля, придает силу закона почти всем параграфам палаты Людовика Святого{233}.

Не надо никогда делать уступки, находясь в слабом положении. Бруссель это понимает и удваивает свои дерзкие требования. Анна Австрийская ждет реванша. Этот реванш дорого ей обойдется.

Основа конфликтов: старая Фронда

Даже не вдаваясь в подробности о Фронде, невозможно рассказать, насколько глубоко логика ее сокрыта за разрозненными событиями, интригами, заговорами, разрывами альянсов и неожиданными развязками. Ее историю еще надлежит написать, и нет уверенности, что будут поняты причины ее возникновения после проведения тщательного анализа тысяч памфлетов, опубликованных против Мазарини. Юный король болезненно переживал события Фронды изо дня в день, будучи в том возрасте, когда читают сказку «Ослиная шкура», а не «Государь» Макиавелли или «Анналы» Тацита.

Первые «волнения», называемые «старой Фрондой», — уже чистейшее безумие: ни победа при Лансе (20 августа 1648 года), ни славный договор в Мюнстере (24 октября) не помешают оппозиции — скорее наоборот, они подтолкнут магистратуру верховных судов, знать двора и де Гонди, коадъютора Парижа, восстать против королевы под предлогом защиты интересов короля и королевства от Мазарини. Парламент, ревностный хранитель основных законов, сам же их нарушает. Ибо верховная власть во Франции более неделима, и королева Анна Австрийская ее осуществляет от имени своего несовершеннолетнего сына. Нападать на власть регентши означало посягнуть на права короля.