Николай Павленко - Екатерина I Страница 13

Приятельские отношения между Меншиковым и Толстым сложились задолго до того, как над ними нависла общая опасность – они ведут начало с 1714 года, когда Петр Андреевич завершил свое пребывание в качестве посла в Стамбуле. К этому времени в судьбе каждого из них прослеживаются диаметрально противоположные тенденции: Толстой набирал силу, его карьера находилась на подъеме, росло доверие к нему царя, в то время как зенит могущества Меншикова остался позади и он то и дело своей ненасытной алчностью вызывал гнев царя.

Следы близости двух вельмож сохранили письма, которыми они обменивались во время второго путешествия царя за границу, когда Толстой находился в его свите в Амстердаме и Париже, а затем отправился в Неаполь и Вену в поисках царевича. Оба они обращались друг к другу с различными просьбами и охотно выполняли их. «Премного благодарствую за высокую вашей светлости милость к домашним моим», – писал Толстой в 1716 году, а в следующем году, находясь в Париже, благодарил «за прочие милостивые к дому моему призрения». В других письмах Толстой обращался к Меншикову за покровительством своему сыну Ивану: «О чем будет просить сын мой Иван, благоволи показать в том милость и великое споможение»; в другой раз он просил «содержать во своей милости сына моего Ивана, как мне изволили милостиво обещать».

Иногда просьбы Толстого носили конкретный характер. Так, взрыв порохового погреба в Петербурге разрушил дом Толстого, и он просил петербургского губернатора помочь его восстановлению: «дать мне работников для собрания разметанного двора моего». Одно из писем, отправленное из Вены, связано с делом царевича Алексея: Петр Андреевич был уверен, что далеко не все одобряли его усердие в возвращении царевича в Россию. В письме, отправленном 21 августа 1717 года, наряду с обычной просьбой «содержать меня в высокой своей милости», имеется просьба защитить его от нападок недоброжелателей: «… в прибытии его царского величества в С.-Петербурх милостиво меня охранить, ежели кто из немилостивых ко мне похочет меня в чем вредить».

Некоторые записки Петра Андреевича иллюстрируют, выражаясь современным языком, «телефонное право» тех времен. «Прошу вашу светлость о сем листоподавце, сотвори к нему милость в прошении ево, понеже отец ево приятель мне и убедил меня просить об нем вашу светлость». Еще более выразительна другая цидулка, полученная Меншиковым в том же 1718 году. В ней Толстой просил светлейшего пристроить «листоподавца» на доходное место провиантмейстера, «понеже того чина достоин». Основание: «…понеже отец ево мне добрый приятель и свойственник».

Услуги Толстого Меншикову были менее значительными, ибо он располагал сравнительно скромными возможностями, хотя светлейшему они оказывались тоже полезными. 5 ноября 1716 года Толстой извещал Меншикова из Шверина о своем ходатайстве перед Екатериной, чтобы та «милостиво к вашей светлости изволила спомоществовать». Предметом разговора с царицей скорее всего были долги Меншикова казне. Посредническую роль Толстой выполнил еще раз. Князь послал ему письмо с перечнем работ, выполненных им за время отсутствия в столице царской четы, и просил прочесть его царице. Петр Андреевич выполнил поручение и тут же поделился произведенным впечатлением не только на царицу, но и на ее супруга: «Могу вашу светлость уверить, что во всех делах труды и управление вашей светлости его царскому величеству и государыне царице зело угодны».

При случае Толстой готов был предупредить князя о грозившей тому опасности, например, о попытке Речи Посполитой лишить его земельных владений: «Король и Речь Посполитая намерены начать противное делать как о чине, так и о маетностях вашей светлости».

Самая серьезная опасность подстерегала Меншикова, когда он присвоил себе город Почеп на Украине и его обширную округу. Это дело в 1718-1719 годах еще не привлекло внимания царя, но князь, с порога отвергавший все выдвинутые против него обвинения, все же полагал, что ему несдобровать, если расследование возьмет в свои руки царь. Именно поэтому Меншиков лихорадочно спешил закрыть почепское дело, используя ходатайства множества людей, в том числе и Толстого. Петр Андреевич не заставил себя уговаривать. «Получил я вашей светлости письмо от господина Писарева о известном деле», – извещал он Меншикова. Под «известным делом» подразумевалось почепское дело. Тут же высказана готовность порадеть: «Буду трудиться по изволению вашей светлости колико возможность будет». Из последующих писем Толстого явствует, что речь шла об отправке межевщиком почепских земель Ивана Мякинина.

Расследование почепского дела, как и финансовых злоупотреблений князя, затянулось на многие годы. Положение Меншикова Петр Андреевич не считал безнадежным. Во всяком случае полагал, что время работает на светлейшего, и ему остается лишь вооружиться терпением: «Прошу вас, мой государь, употребить на несколько времени терпения, а я уповаю, что со временем все изправится в вашу пользу».

Письма Толстого интересовали Меншикова еще с одной стороны. Когда царь и царица находились не в столице, именно от Толстого светлейший получал информацию о состоянии их здоровья. Меншикову было лучше, чем другим, известно, что ни Петр, ни Екатерина не отличались хорошим здоровьем. Не хуже он знал и другое – все, что он имел: богатство, чины и должности – было получено от царя. Случись с ним беда – не миновать беды и светлейшему. Смерть царицы тоже страшила Меншикова, правда, меньше – в этом случае он лишился бы своей заступницы, не раз смягчавшей удары петровской дубинки. Поэтому князя настораживали письма Толстого, отправленные из Копенгагена, Амстердама или Парижа с известиями о болезни царя или царицы.

Не могло не вызвать тревоги у Александра Даниловича письмо Толстого из Амстердама от 18 января 1717 года с сообщением, что царица после родов продолжала жить в Везеле, «понеже от родимой болезни еще не в совершенном здравии. К тому ж, государь, и печаль о кончине государяцаревича Павла Петровича еще свежа в памяти». Нездоровилось и Петру, причем недомогание у него, как и у супруги, носило затяжной характер. 5 февраля Толстой писал: «Его царское величество, как и государыня царица, приходят в доброе здравие». «Приходят», но еще не пришли, то есть полное выздоровление не наступило. Лишь 17 января царь впервые вышел из покоев, о чем Толстой поспешил уведомить своего корреспондента: «Его царское величество вчерашнего числа изволил из квартиры своей впервые выттить во Адмиралтейство здешнее». Чувство тревоги оставило Меншикова лишь после утешительных сведений, полученных от Толстого из Спа, где в июле царь принимал воды: «Здешняя вода немалую пользу здравию его величества приносит».

Примерно с 1722 года наступает охлаждение в отношениях между Толстым и Меншиковым. Скорее всего, это было вызвано почепским делом. Толстой, как и другие вельможи, полагал, что Александр Данилович глубоко увяз и теперь ему не выкарабкаться, падение фаворита – дело недалекого будущего.

Свидетельством утраты прежней близости могут служить письма Толстого к Меншикову из Каспийского похода царя, в котором участвовал и Петр Андреевич. Они резко отличаются от писем, отправленных Толстым в 1716-1717 годах из Амстердама, Гааги и Парижа, насыщенных сведениями, столь необходимыми адресату. Теперь сведения о событиях, свидетелем или участником которых был находившийся на юге Толстой, полностью отсутствовали. Письма 1722 года можно, скорее всего, отнести к письмам вежливости, холодным и пустым по содержанию.

Смертельная болезнь, а затем и кончина Петра Великого вынудили Меншикова и Толстого не только восстановить прежние отношения, но и сблизиться столь тесно, чтобы от комплиментов и мелких услуг перейти к активным действиям, ибо только они могли спасти обоих от грядущей беды.[40]

В то время как родовитые люди занимались бесплодными разговорами и убеждали друг друга в благополучном исходе своих планов, Меншиков и Толстой, руководствуясь тем, что в сложившейся ситуации судьбу трона решает не закон или обычай, а сила, энергично и целеустремленно сколачивали эту силу, чтобы в нужный момент ее использовать. «Меншиков, – докладывал Кампредон, – не теряя времени, до самой кончины императора работал ревностно и поспешно, склоняя в пользу императрицы гражданские и духовные чины государства, собравшиеся в императорском дворце. Князь не жалел при этом ни обещаний, ни угроз для этой цели. Он примирился со своими врагами и уверял всех, что не преследует никаких корыстных целей, а только решился поддержать семью своего императора до последней капли крови».[41]

Поддержка гвардейцев была обеспечена значительными денежными вливаниями. В пустовавшей казне лихорадочно стали разыскивать необходимые 50 тысяч рублей, чтобы выплатить гвардейцам жалованье, задержанное за шесть месяцев. Долг был погашен уже на следующий день, 29 января. Раскошелиться пришлось и самой претендентке на трон. Из личных средств Екатерины Алексеевны (правда, с последующим возвратом) «нужным людям» были выданы крупные суммы: гвардии майору, руководителю Тайной канцелярии А. И. Ушакову – 3 тысячи рублей, командиру Преображенского полка И. И. Бутурлину – 1500 рублей, гвардии майорам С. А. Салтыкову и И. И. Дмитриеву-Мамонову – по тысяче рублей.[42]