Коллектив авторов - Сборник рефератов по истории. 9 класс Страница 13

Зубатов, если вчитаться в его статьи внимательно, видит, что неустойчивость демократий ведет вовсе не к возрождению монархий, но к возникновению различных форм развивающейся самоорганизации народа" – свободной печати, профессиональных союзов. И что это «развязывание общественных сил», их непосредственный выход на политическую арену создает стабилизирующую систему стяжек и противовесов. Зубатов считал это развязывание не органическим порождением демократии, а чем-то самим по себе хорошим, что под сенью монархии, следовательно, окажется еще лучше. Так рождается то, что он именует «правильно понятой монархической идеей»: власть монарха как некий балансир и регулятор свободной борьбы «развязанных» общественных сил. По Зубатову, вся беда лишь в том, что между царем и народом обыкновенно образуется срастание из сословных, профессиональных и классовых элементов, обуживающих понятие «народ» до собственного объема и извращающих все нормальные государственные отношения[31].

К числу этих элементов он относил: а) аристократию (плутократию), традиционно заинтересованную в ограничении самодержавия; б) нобилитет, под которым скорее всего следует понимать крупную и среднюю буржуазию, и в) интеллигентов, которых он, за исключением «крупных» и «национально мыслящих», зачисляет в революционеры по самой их природе «идеологов». Ну а все, кто остается за пределами этих групп, – это и есть народ, поддерживающий самодержавие и поддерживаемый им в борьбе с указанными группами образованного общества, а потому от сильной власти только выигрывающий. Поэтому первостепенную задачу русской государственности Зубатов видел в том, чтобы «слить воедино царя и народ», перекинув между ними своеобразный политический мост над всем «образованным обществом»[32].

Например, «зная непочтительность к себе народной массы и живую веру ее в монархический принцип, нобилитет старается сохранить „монархию“ в целях вящего использования ее в своих целях и при том безнаказанно со стороны народных масс. Поддавшаяся в истории на эту удочку монархическая власть принуждена была затем играть роль дворцового гренадера на сундуках нобилитета». Следовательно, надо не поддаваться, а «для равновесия (в качестве противоядия) с чувствующей себя гордо и поступающей нахально буржуазией нам надо прикармливать рабочих, убивая тем самым сразу двух зайцев: укрощая буржуазию и идеологов и располагая к себе рабочих и крестьян». И вообще, Зубатов был уверен, что «при нынешнем положении девизом внутренней политики должно быть поддержание противовеса среди классов, злобно друг на друга посматривающих»[33].

Таковы были в общих чертах представления Зубатова о движущих силах современного ему общества, их идеальном взаимодействии. Но, разумеется, он не мог не видеть, сколь многое в реальной политической практике было бесконечно далеко от рисуемых им схем. Он мечтал о слиянии народной массы с монархией, а видел ее нарастающее слияние с радикальной интеллигенцией; он мечтал о «развязанности» общественных сил, а вынужден был вязать" даже те, которые считал совершенно безвредными; считал, что монархическая власть ни в коем случае не должна играть роль «дворцового гренадера на сундуках нобилитета», но вспыхивала очередная забастовка, вновь, «как нарочно, неправыми оказывались не рабочие», а он, представитель этой самой монархической власти, все равно должен был всячески оберегать покой и интересы «чувствующей себя гордо и поступающей нахально буржуазии», а искренних монархистов-рабочих высылать из Москвы.

Из этого разлада между «монархическим идеалом» и монархической действительностью и родилась его идея мирных, легальных общественных движений. Не только рабочих – он пытался создать легальное студенческое движение, придать мирный и промонархический характер движениям национального характера[34].

Началом зубатовской деятельности можно считать 1897 г. Еще раньше на должность московского обер-полицмейстера был назначен Д. Ф. Трепов. В его лице Зубатов нашел горячего сторонника своих идей по урегулированию рабочего вопроса сверху. Зубатов писал: «Начиная с 1897 г., я пытался найти почву для примирения с рабочими». 12 августа 1897 г. министерство внутренних дел издало циркуляр о борьбе со сходками и стачками, 4-й и 8-й параграф, которого требовали всех активных участников стачек, «обыскав, арестовать и выслать». «С изданием этого пресловутого Манифеста, – резюмировал Зубатов, – правительство само как бы признавало движение преступлением не только политическим, но и государственным»[35].

Однако же московская администрация во главе с Треповым поняла (или сделала вид, что поняла) суть циркуляра совсем иначе. Главными параграфами сочли здесь другие – 2-й и 5-й, осторожно предлагающие выяснять и устранять, «по возможности, поводы к неудовольствию в тех случаях, когда рабочие имели основание жаловаться»[36]. С этого момента и вошла московская рабочая политика в явный диссонанс с общеимператорской. Вскоре из Санкт-Петербурга в Москву прибыла представительная комиссия во главе с тайным советником В. Коковцевым для разбирательства. Она обнаружила:

"1. Что принятие мер к предупреждению споров и недоразумений между фабрикантами и рабочими путем исследования на месте возникающих неудовольствий и миролюбивого соглашения сторон проводится на фабриках и заводах столицы не только чинами фабричной инспекции, но и чинами полиции, иногда без участия и ведома инспекции;

2. Что полиция принимает заявления рабочих, касающиеся нарушения порядка и благоустройства на фабриках и заводах, но не для направления их по принадлежности к фабричной инспекции, а для производства самостоятельных дознаний без участия инспекции;

3. Что московский обер-полицмейстер дает непосредственно от себя указания фабричным инспекторам, притом иногда несогласные с законом и изданными в развитие его правилами"[37].

Осудив столь «ненормальное положение вещей» в Москве, председатель комиссии, тайный советник Коковцев счел необходимым добавить, что, по его «личному убеждению», причины сего заключаются, «во-первых, в личном взгляде московского обер-полицмейстера на обязанности его по отношению к фабрично-заводскому населению. Исходя из той мысли, что рабочие только тогда будут обращаться к правительственной власти со своими пожеланиями и ждать от нее удовлетворения (а не от противоправительственных элементов), когда убедятся, что власть эта сильна и стоит на стороне их интересов, безотлагательно восстанавливая нарушенную справедливость, – московский обер-полицмейстер же считает всякое неудовольствие, высказанное по какому-либо поводу среди рабочих, – беспорядком на фабрике или заводе, не только дающим полиции право, но даже возлагающим на нее обязанность вмешаться в разбор неудовольствия»[38].

Как видим, Трепов воспринял зубатовские идеи всерьез: проводил его принципы на практике и с известным мужеством отстаивал их перед начальством, идя даже на межведомственные конфликты. Для понятия сути этих конфликтов надо иметь в виду, что официально российская промышленность находилась в ведении министерства финансов, и отношения рабочих и хозяев регулировались его фабричной инспекцией. И «принцип законченности» всячески проповедовался в этом ведомстве. «Рабочий труд рабочего человека и рабочий вопрос, – писал позднее Зубатов, – министерством финансов рассматривались лишь со стороны строго формальной и исключительно экономической точки зрения, под которую, конечно, никак нельзя было подвести революционность рабочего коллектива с его разнообразными стремлениями. А потому явления этого оно как бы не хотело замечать и ради него не желало поступаться своими правами»[39].

Пожалуй, особую убедительность принципам зубатовско-треповской «попечительной политики» могла бы придать их практика. По свидетельству Л. Меншикова – чиновника московской охранки, «пользуясь тем, что охране „законы не писаны“, Зубатов начал вмешиваться во все более или менее крупные конфликты, возникающие между рабочими и хозяевами, стал поручать подведомственным ему чинам производить особые расследования о фабрично-заводских порядках, стараясь, не без задней мысли, конечно, демонстрировать отеческую заботу начальства об экономических нуждах рабочего класса и строго карая в то же время всякую агитацию, в особенности политического характера. Слава о Трепове – покровителе рабочих – заметно росла в среде темной фабрично-заводской массы»[40].

Так, например, была предотвращена забастовка на фабрике Шульца-Шуберта (февраль 1898 г.) и ряд других.

Но все это были эксперименты в одном отдельно взятом городе. Ибо внутренняя политика в империи в целом развивалась в эти годы совсем в ином направлении, о чем свидетельствует обширная записка «по рабочему вопросу», с которой выступил сам министр внутренних дел Д. С. Сипягин. Резюмируя ее, профессор Озеров писал: «Одним словом, Сипягин с удивительной виртуозностью хотел превратить фабрики в военные лагеря с широкой системой шпионства, соглядатайства и наушничества. Эта записка чрезвычайно характерна для развития воззрений на рабочий вопрос в России: проповедь опеки доводится до апогея, но если, по мысли Сипягина, она не будет иметь своего воздействия, то – беспощадное применение физической силы»[41].