Михаил Шейнман - Вера в дьявола в истории религии Страница 13

Отдельные случаи сожжения по обвинению в ведовстве происходили и в более позднее время[111]. В 1738 г. в селе Гуменец на Подолии распространилась моровая язва. Чтобы «отвратить» болезнь от села, его жители предприняли ночью крестный ход по своим полям. В это время у жителя соседнего села Михаила Матковского пропали лошади. Ночью он отправился на поиски и наткнулся на крестный ход. Участники крестного хода решили, что «неизвестный им человек, ходящий ночью по полям с уздечкой, есть не что иное, как олицетворение моровой язвы». Его избили и полумертвого оставили на земле. На следующий день жители села Гуменец отправились в деревню, где жил Матковский, связали его и повели в свою деревню; там били и требовали, чтобы он признался в своей вине по поводу моровой язвы. «Затем явился священник и, исповедовав Матковского, заявил: “Мое дело заботиться о душе, а о теле — ваше. Жгите скорей”. Устроили костер и несчастного сожгли»[112].

Некоторые православные церковные иерархи (например, архиепископ новгородский Геннадий) смотрели с завистью на кровавую деятельность католической инквизиции в странах Западной Европы: в России по было такого массового, организованного, длившегося столетиями истребления ведьм, какое организовали католическая, а затем и протестантская церкви в странах Западной Европы. Массовое истребление церковью людей, обвиненных в связях с дьяволом, имело место главным образом на грани Средних веков и Нового времени. И. И. Скворцов-Степанов писал, что это было время, «когда общество охватывалось быстрыми и глубокими сдвигами, расползалось по швам, утрачивало под собой твердую почву»[113]. Зарождавшиеся капиталистические отношения «выбивали человеческую жизнь из средневековой колеи... Куда ни посмотрим, повсюду в эти столетия мы увидим крушение того, чем жило средневековье и что оно тащило от древности»[114].

Массовые народные движения, ереси, развитие научной мысли — все это расшатывало феодальный строй и его важнейшую опору — церковь. Инквизиция и костры, на которых жгли сотни тысяч ведьм, были одной из форм самозащиты феодального общества.

Запугивание кознями вездесущего дьявола, страшные пытки инквизиции, моральный гнет — все это служило одной цели — укреплению позиций существующего строя. Кроме того, ведовские процессы приносили большие материальные выгоды церкви, и это явилось не последней причиной ее безумной дьяволомании: представителям властей, судьям, доносчикам и палачам полагалась значительная доля имущества обвиняемых. Зловеще звучали слова каноника Лооса: «Ведовской процесс — это новая алхимия, это искусство превращать человеческую кровь в золото».

Писатель, философ и врач Агриппа Неттесгеймский (1486–1535) так характеризовал деятельность инквизиторов: «Эти кровожадные коршуны выходят за пределы своих полномочий и врываются в сферу обычных судов, когда они претендуют на право судить поступки, которые вовсе не являются ересью... Но инквизитору необходимо превратить телесную кару в денежную. Вот почему инквизиция имеет среди несчастных, попадавших в ее сети, много таких, которые платят ежегодную подать, для того чтобы их не обвинили снова»[115].

Нужно отметить, что небольшая часть женщин, привлекавшихся к суду по обвинению в связях с дьяволом, в результате страшных пыток, которым они подвергались, и уродующего влияния церковного воспитания начинали действительно верить в свою связь с дьяволом. Укоренившуюся в сознании широких народных масс древнюю веру в домовых, леших, чертей церковь использовала как основу для создания образа дьявола, от которого в любой момент можно ожидать всего самого плохого. Это наряду с тяжелыми жизненными условиями и крайне низким культурным уровнем (особенно женщин) способствовало созданию определенного ненормального психического состояния у людей.

Некоторые исследователи (например, французский историк Мишлэ[116]) считают, что в средневековой Европе среди наиболее угнетенных и задавленных слоев населения, главным образом среди крестьян (особенно среди крестьян, живших во владениях духовенства, где тяжелый феодальный гнет сочетался с гнетом духовным), а также среди женщин, вера в дьявола зачастую принимала характер культа сатаны. Сторонники этого культа собирались на свои собрания, а некоторые женщины считали себя колдуньями. В церковной литературе содержится много рассказов о «шабашах ведьм», о том, как женщины вылетают на метле на эти собрания, о том, какие оргии там совершаются, и т. д. Но признания «ведьм» об их участии в подобных собраниях и «шабашах» не заслуживают никакого доверия, так как они сделаны под пытками инквизиции.

Несчастные жертвы церковного изуверства не только признавались в связях с дьяволом, колдовстве, своем участии в шабашах «ведьм», но и оговаривали многих других, таких же невинных, как и они сами.

Сожжение «ведьм» церковь превратила в благочестивое зрелище. Стефано Инфессура, секретарь римского сената конца XV в., в своих записках «Дневники о современных римских делах» сообщает: «Тогда же (июль 1424 г.) была сожжена ведьма Фаничелла, так как она дьявольским образом многих людей испортила и околдовала многих лиц; весь Рим сбежался смотреть на зрелище»[117]. Устраивая подобные «зрелища», церковь убеждала, что спасает мир от дьявола и его слуг.

Глава 9. С какими «чертями» воевали православные святые

«Жития» христианских «святых» заполнены рассказами о том, как «святые», удалившиеся из мира, переходя на «пустынножительство», всю свою жизнь воевали с нечистой силой — с дьяволами и чертями. Авторы житийных рассказов, составленных по одному общему трафарету, расписывали их героическую борьбу с дьяволом самыми яркими красками.

Правда, святые часто, как изображено в «житиях», мирно встречались с дьяволами, дружески беседовали с ними. Протоиерей И. Бухарев в своей книге о «житиях святых», рассказывает о мирной беседе святого Макария Египетского (IV в.), почитаемого и православной церковью, с дьяволом: «Макарий сказал ему однажды: дьявол, я досадую, что не могу одолеть тебя. Я все то же делаю, что и ты: ты постишься, и я не ем; ты не спишь, и я бодрствую. В одном я только уступаю тебе — в смирении»[118]. Как видим, разговор достаточно дружеский.

Между святыми и дьяволом были, однако, и отношения иного рода. Так, «житие» архиепископа Иоанна Новгородского (XII в.) рассказывает, что этот святой заставил черта отвезти его в Иерусалим. Дело обстояло таким образом: бес барахтался в умывальнике в келье святого. И тот его «закрестил», т. е. крестным знамением «закрепил» в умывальнике. Бес, конечно, начал кричать: «Не могу терпеть, отпусти меня». Иоанн согласился при условии, что бес отвезет его в Иерусалим. Он обратился к нему со словами: «Да будеши яко конь уготовлен предстоя пред келъего моею, да имам на тя въсести и совершити желание свое». Бес подчинился и в одну ночь отвез на себе архиепископа в Иерусалим и обратно в Новгород. Правда, позже бес отомстил святому, добившись, что новгородцы изгнали того из города, обвинив в блуде[119].

По рассказам «житий», монахи и основатели монастырей на Руси вели постоянную борьбу с дьяволом. Обычная биография «святых» в «житиях» такова: побуждаемые религиозным чувством, как правило, выходцы из знатных и богатых семей — дети бояр, князей и купцов — уходили в пустынные места, в леса на северо-восток, строили монастыри, чтобы заниматься «спасением души», «богоугодными делами». А там они сталкивались с чертями и их кознями.

О том, как пустынножители «спасали души» свои, опубликовано достаточно много документов.

Сошлемся на один — решения Стоглавого Собора, проведенного в 1551 г. Иваном Грозным. В числе вопросов, поставленных царем на обсуждение перед участниками Собора, были и такие: о несоответствии жизни монахов и монастырских властей уставу — о немонашеской жизни тех, кто постригается «покоя ради телесного, чтобы всегда бражничать и по селам ездить прохлады ради»; о пьянстве черного и белого духовенства (в частности, о безмерном пьянстве в монастырях); о запрещении монахам и монахиням жить в одном монастыре и другие[120]. Сама постановка этих вопросов на Соборе была вызвана крайним падением нравов монашеской братии.

В «житиях святых» такое разложение объяснялось кознями дьявола: он-де искушал «спасающихся» иноков, внушал невоздержание, толкал на греховные мысли и действия, особенно на пьянство и блуд. Исследователь древнерусской литературы Ф. А. Рязановский пишет:

«Изучение демонологии, как она отразилась в древнерусской литературе, может быть живой историей религиозно-нравственного быта русских монастырей и монахов с отрицательной стороны»[121]. По житийным рассказам о том, как «бесы искушали» монастырских жителей, можно судить, какова на самом деле была жизнь в монастырях. «В восточных патериках[122] немало сказаний про нападения демона блуда. По своим пикантным подробностям они так и просятся иногда в число знаменитых новелл Боккаччо». «Блудные бесы доводили иноков иногда до исступления», — констатирует Рязановский[123].