История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том I - Луи Адольф Тьер Страница 13

Келлерману – в память о Вальми; Лефевру – за проявленную 18 брюмера доблесть и преданность; Периньону и Серюрье – за уважение, которым они по справедливости пользовались в армии. Из шестнадцати мест маршалов для действующих генералов он заполнил только четырнадцать, сохранив два места для награждения за будущие заслуги. Эти четырнадцать жезлов были даны: Журдану – в память о Флерюсе, Бертье – за выдающуюся и продолжительную службу в Генеральном штабе, Массена – за Риволи, Цюрих и Геную, Ланну и Нею – за неоднократно проявленный героизм, Ожеро – за Кастильоне, Брюну – за Гельдер, Мюрату – за рыцарскую доблесть во главе французской кавалерии, Бессьеру – за достойное командование гвардией, полученной им после Маренго, Монсею и Мортье – за их воинские доблести, Сульту – за его услуги в Швейцарии, Генуе и в Булонском лагере, Даву – за его поведение в Египте и твердость характера, разительные доказательства каковой он дал недавно, в деле с д’Арсенном, Бернадотту – за его добрую славу в армиях Самбры-и-Мааса и Рейна, но особенно за его родственные связи и несмотря на обнаруженную в сердце этого офицера ревнивую ненависть, которая уже заставляла Наполеона предчувствовать его будущее предательство, о чем он несколько раз говорил вслух.

Один генерал, который еще не был главнокомандующим, но командовал, как и генералы Ланн, Ней и Сульт, значительными корпусами и не менее, чем перечисленные офицеры, заслуживал маршальского жезла, не значился в списке новых маршалов. Это был Гувион Сен-Сир. Если он и не мог соревноваться с Массена воинскими доблестями и меткостью в стрельбе, то превосходил его в знаниях и таланте военных комбинаций. С тех пор как Моро был потерян для Франции из-за своих политических ошибок, а Клебер и Дезе мертвы, он и Массена оставались наиболее способными генералами. Наполеон, разумеется, был вне сравнений. Однако завистливый и неуживчивый нрав Сен-Сира уже начинал доставлять ему холодность высочайшего подателя милостей. Вместе с верховной властью пришли и ее слабости; и Наполеон, простивший генералу Бернадотту его мелкие измены, предвестники будущего большого предательства, не сумел простить генералу Сен-Сиру его критический ум. В то же время, генерал Сен-Сир получил звание генерал-полковника кирасиров.

Жюно и Мармон, верные адъютанты генерала Бонапарта, стали генерал-полковниками гусар и стрелков, а Бараге-д’Илье – генерал-полковником драгунов. Генерал Мареско был назначен генерал-инспектором инженерных войск, генерал Сонжи – генерал-инспектором артиллерии. Во флоте вице-адмирал Брюи, предводитель и организатор флотилии, получил жезл адмирала и должность генерал-инспектора океанского побережья, а вице-адмирал Декре – должность генерал-инспектора Средиземноморского побережья.

Предстояло также распределить высшие придворные должности. Двор организовывался со всей пышностью старой французской монархии и с бо́льшим блеском, чем императорский германский двор. Главным духовником императора стал кардинал Феш, дядя Наполеона, обер-камергером – Талейран, обер-егермейстером – генерал Бертье. Для двух последних эти придворные должности стали компенсацией за то, что они не получили мест двух высших сановников Империи. Должность обер-шталмейстера была предоставлена Коленкуру, в воздаяние за клевету ополчившихся против него после смерти герцога Энгиенского роялистов. Сегюр, бывший посол Людовика XVI при дворе Екатерины, более всего подходящий для того, чтобы обучить новый двор традициям старого, стал обер-церемониймейстером. Дюрок, управлявший Консульским домом, который превратился в Императорский, управлял им ныне в должности обер-гофмаршала.

К этим назначениям прибавилось еще одно, гораздо более серьезное, – назначение Фуше министром полиции в министерстве, восстановленном для него в награду за услуги, оказанные во время последних событий.

Всем этим назначениям и самому великому из них, которое превращало генерала республики в наследственного монарха, следовало придать характер официальных актов. Был составлен сенатус-консульт, чтобы представить его 16 мая 1804 года в Сенат и декретировать по заведенной форме. Как только представление состоялось, немедленно назначили комиссию для доклада. Доклад поручили Ласепеду, ученому и сенатору, наиболее преданному Наполеону. Он закончил его в сорок восемь часов и принес в Сенат 18 мая. Этот день назначался для торжественного провозглашения Наполеона императором. Решили, что председательствовать на заседании Сената будет консул Камбасерес, чтобы признание им нового монархического устройства стало более очевидным. Едва Ласепед окончил доклад, как сенаторы, без единого видимого проявления разногласий, единодушно приняли сенатус-консульт. С заметным нетерпением они исполнили необходимые формальности, каковыми сопровождается принятие подобного акта, торопясь отправиться в Сен-Клу. Сенат собирался в полном составе поехать в эту резиденцию, чтобы представить свой декрет Первому консулу и поздравить его с императорским титулом. Едва принятие сенатус-консульта завершилось, как сенаторы прервали заседание и наперегонки устремились к своим каретам.

Во дворце Сената, на дороге и в Сен-Клу всё было подготовлено для этой небывалой процессии. Великолепным весенним днем длинная вереница карет в сопровождении конных гвардейцев доставила сенаторов к резиденции Первого консула. Он и его жена, заранее предупрежденные, уже ожидали торжественного визита. Наполеон в военном мундире, со спокойным лицом, какое у него бывало, когда на него смотрели люди, и Жозефина, довольная и взволнованная, встретили сенаторов во главе с Камбасересом. Почтительный коллега и еще более почтительный подданный с глубоким поклоном обратился к солдату, которого провозглашал императором, со следующими словами:

«Сир, уже четыре года как любовь и благодарность французского народа вручили вашему величеству бразды правления, и основы государства уже возлагались на вас по преемству. Более величественное наименование, пожалованное вам сегодня, является лишь проявлением собственного достоинства нации и ее потребности доставить вам новое свидетельство беспрестанно возрастающей любви и уважения.

Разве может французский народ без воодушевления думать о своем счастье, с тех пор как Провидение внушило ему мысль броситься в ваши объятия?

Армии были разгромлены, финансы расстроены, доверие к государству уничтожено; различные группировки рвали друг у друга из рук остатки нашего былого великолепия; религиозные и даже моральные понятия оказались затемнены; привычка отдавать и вновь захватывать власть сделала ненужными судей.

И тогда появились вы, ваше величество. Вы вновь призвали победу под наши знамена и восстановили порядок и государственные финансы; ободренный вновь поверил в собственные силы; ваша мудрость успокоила страхи покинувших страну; восстали из пепла алтари;

наконец, и в этом, несомненно, величайшее из чудес, произведенное вашим гением, вы сумели научить народ, сделавшийся непокорным всякому принуждению и врагом всякой власти, любить и ценить власть, которая осуществляется лишь ради его славы и покоя.

Французский народ не притязает более на роль судии конституций других государств; ему нечего критиковать, нет примеров, за которыми нужно следовать: отныне опыт стал его уроком.

Он веками ощущал преимущества наследственной власти; он имел краткий, но мучительный опыт противоположной системы; и ныне он возвращается, по свободному и зрелому размышлению, к правлению, сообразному его гению. Французский народ свободно пользуется своим правом делегировать вашему императорскому величеству власть, которую его интерес воспрещает ему осуществлять