Семеновский Иавнович - Тайная канцелярия при Петре Великом Страница 139

Она предоставляет первые необходимейшие распоряжения по внутренним и внешним делам Сенату, который и собирается в ее покоях; ласкает и осыпает подарками и почестями нареченного своего зятя, возвышает друга молодости — князя Меншикова, сидит, запершись, в своих апартаментах, куда, по ее указу, никого не допускают без доклада, кроме Меншикова, Бутурлина, Ягужинского, Девиера, Макарова и Нарышкиных; «с докладу же пущают по регламенту» только «по шестой класс»; выходит же сама Катерина Алексеевна только к гробу супруга.

XII. Императрица Екатерина I

(1725–1727 годы)

Первые месяцы царствования, по исконному обычаю, ознаменовались наградами ее приближенных, а также прощениями преступников и возвратом ссыльных прежнего царствования. Несколько иноземцев, затем известные «птенцы» Петра, бывшие в немилости, — барон Шафиров, Скорняков-Писарев, доктор Лесток — получили прежние чины и отличия. Протопопы, попы и дьяконы Покровско-Суздальского девичьего монастыря, всего шесть человек, страдальцы за преданность царице Авдотье, были возвращены из дальней ссылки и распределены по церквам на места. Сторонницы той же царицы Авдотьи и ее сына, вдовы: Варвара Головина, княгиня Настасья Троекурова, княгиня Марья Львовна, разосланные в 1718 году по монастырям в заточение, ныне получили право жить в каких угодно монастырях, хотя бы в московских. Вологодским шести духовным особам разного чина, судившимся «по важным противным словам» раздьякона вологодского собора Непеина, и некоторым другим колодникам смягчены наказания либо и вовсе сказано прощение. Из Сибири, по свидетельству современника, в марте 1725 года провезли человек двести ссыльных, возвращенных на родину: то были лица, пострадавшие за непринесение присяги в 1722 году установленному Петром порядку престолонаследия. Надо думать, что прощение было им объявлено еще по случаю коронации Екатерины, в мае 1724 года.

Как бы то ни было, но в числе возвращающихся из разных мест ссылок неужели не было наших близких знакомых — Матрены Ивановны с ее сыновьями, неужели забыли и других пособников камергера Монса?

Нет, о них вспомнили, и вспомнили довольно скоро.

Еще тело императора стояло во дворце, еще только что возвещалось по улицам столицы о предстоящем церемониале его погребения, а Екатерина Алексеевна изрекла милостивое прощение своей довереннейшей подруге. Прощение дано было в форме указа ее величества из Сената на имя генерал-майора и лейб-гвардии майора Андрея Ивановича Ушакова. Что это за ловкий человек Андрей Иванович! Давно ли на него как на надежнейшего сыщика и застеночного «инквизитора» возлагал Петр щекотливое дело Монса — и вот по прошествии четырех месяцев тот же Андрей Иванович не только не вызывает на себя мщения Екатерины — нет, его любят, ему доверяют, и ему же поручают озаботиться о возврате лиц, так недавно им арестованных, допрашиванных и преданных в руки заплечных мастеров!

Прощение изрекалось Екатериной под обычною формою: «Ради поминовения блаженныя и вечно достойныя памяти его императорскаго величества и для своего многолетняго здравия: Матрену Балкшу не ссылать в Сибирь, как было определено по делам «вышняго суда», но вернуть с дороги и быть ей в Москве. Детей ея, Петра да Якова, вместо ссылки в гилянский гарнизон, определить в армию теми же чинами, в каких посылали их в Гилян».

Не забыли Балакирева; вспомнили также о Столетове. Тот и другой освобождены от каторжной работы и возвращены в столицу. Иван Балакирев определен в лейб-гвардии Преображенский полк в солдаты, а Егор Столетов освобожден на волю, а у дел ее величества нигде не быть.

Освободили героев и героинь трагедии, но самую хронику, летопись события, поспешили запрятать под замки и печати.

Известный уже нам Иван Антонович Черкасов, выполняя, без сомнения, высочайшую волю, запечатал своею печатью четыре пакета. На первом из них написал он своеручно: «дело Монсово»; на втором: «письма, подлежащия к делу Монсову»; наконец, в четвертый куверт спрятал он письмо, подброшенное к Ширяеву в ноябре 1724 года. К сожалению, столь важный документ не сохранился. Быть может, какая-нибудь «высокая персона» в XVIII веке перебирала для собственного любопытства секретнейшие дела своих предшественников и предшественниц и нашла нужным уничтожить эту бумагу; или же сам оберегатель высокомонаршей чести — князь Александр Данилович Меншиков, повелеть соизволил сжечь документ, так как он, быть может, бросал тень на монархиню.

Запрятали бумаги; долго и долго довелось им лежать под спудом; но не зарыли Балки своих талантов в землю.

Семейство это, как мы видели, всосало в плоть и кровь умение происками, интригами, заискиваниями достигать целей своего тщеславия и честолюбия. Балки, достойные питомцы своей матери и дяди, не упали: нет, они продолжали скользить среди отмелей и камней придворной жизни. Искушенные опытом, они были чрезвычайно осторожны. И вот генеральские чины, звания камергеров, разные важнейшие ордена: Александра Невского и другие — все это своим чередом пришло каждому из любезных, ловких, красивых, вкрадчивых сыновей Матрены Ивановны. О заслугах их, как о подвигах истых придворных куртизанов, не надо судить по наградам; заслуги Балков были довольно своеобразны. Так, известно, что один из них, и именно Петр Федорович, вместе с обер-шталмейстером Куракиным шутками своими имел способность развеселять императрицу Анну Ивановну, льстить Бирону, и хотя ни к каким уже делам допускаем не был, но получал за свои способности чины и скончался 4 октября 1743 года в чине генерал-поручика, кавалера св. Александра Невского и действительного камергера. Младший брат Балка, Яков Федорович (после крещения в православную веру стал именоваться Петром), умер в 1762 году также в чине генерал-поручика и кавалера св. Александра Невского. Дочери старшего Балка сделали прекрасные партии: Наталья (умерла в 1791 году) была замужем за князем П. М. Щербатовым, Мария (умерла в 1793 году) вышла за обер-егермейстера С. К. Нарышкина, а средняя, Матрена (умерла в 1813 году), вышла за Сергея Салтыкова, известного дружбою с великою княгиней Екатериной Алексеевной в 1753 году.

Что до сестры Балков, дочери Матрены Ивановны — Натальи Федоровны Лопухиной, то трагическая судьба ее известна: знаменитая в свое время красавица, она, по воле уже дочери Петра — Елисаветы, бита кнутом и ей урезан на эшафоте язык 31 августа 1743 года: Матрена Ивановна не дожила до катастрофы, постигшей Наталью Федоровну в 1743 году. Дети Лопухиной видели возвращение матери из Сибири и при императрице Екатерине II сами выдвинулись на служебном поприще: так, второй сын Лопухиной был генерал-поручиком, третий — действительным камергером и проч.

Затем упомянем также и о том, что фамилия Монса встречается еще раз в первой половине XVIII века. Так, в царствование Анны Ивановны, на скамьях «рыцарской академии»[97] (нынешний первый кадетский корпус), среди сыновей аристократии и детей разных иноземцев, мы встречаем Бернгарда Монса.

Поступил он в корпус в 1735 году, выпущен в 1741 году в армию прапорщиком. Как доводился новый прапорщик знаменитому камергеру: был ли он племянником его или находился в более отдаленной связи родственной, нам неизвестно; неизвестна также судьба этого, едва ли не последнего из Монсов, имя которого встречается в числе имен разных знатных и старинных дворянских фамилий. «Рыцарская академия», как известно, с самого начала была чисто шляхетским заведением.

Оставляя главнейших членов фамилии Балкши и Монса и их потомство, скажем несколько слов о последующей судьбе двух невольных виновников Монсовой и собственной погибели. Судьбы Балакирева и Столетова в последующие царствования совершенно различны: на долю первого выпал вечный смех и шутовство во дворце, на долю второго — долгое скитанье по тюрьмам и позорная смерть на плахе.

Причины этого явления лежали не только в обществе, в котором они жили, но и в их собственных характерах: Балакирев был шут по профессии, по страсти; если он «принял на себя шутовство» еще при Петре и этою особенностью своего дарования успел проложить себе дорогу во дворец, то в последующее время, при Бироне, он тем скорей нашел возможным обратиться к прежней профессии: она его кормила, одевала, вообще с избытком обеспечивала его содержание. В это время действительно житье было разным шутам, шутихам, дуракам и дурам, карлам и карлицам. Ими полнились темненькие и низенькие покои прежнего «зимняго дома». Скоморошнический орден имел своими членами представителей разных старинных княжеских фамилий. Так, среди них разгуливал в полосатом кафтане и дурацком колпаке князь Михаил Алексеевич Голицын, пятидесятидвухлетний паж; тут же нещадно дрался и сам бит бывал беспрестанно злейший плут граф Апраксин; в компании с ними скоморошничал князь Волхонский… Другие аристократы не были шутами по профессии, но в угоду сильным мира пускались на разные штуки: так, генерал-поручик П. С. Салтыков являл при дворе особенный талант — делал из пальцев разные фигуры и чрезвычайно искусно вертел в одну сторону правою рукою, а в другую правою ногою. В обществе столь знатных и столь талантливых особ могло ли быть «досадительно» Балакиреву? Правда, частенько доводилось ему таскать за волосы сотоварищей, бить друг друга по щекам, колотить других палками и быть, в свою очередь, битым по икрам, кувыркаться, кататься по полу, драться до крови; но ведь все это делалось в высоком присутствии герцога Бирона и других вельми знатных персон для общей потехи; в этой потехе, наконец, принимали деятельное участие многие аристократы. Впрочем, и отказываться-то от участия в потехе было не совсем удобно: современник свидетельствует, что Балакирев за подобный отказ однажды был «жестоко бит батоги». Шут же он был добрый, остроумный, и шутки его никогда никого не язвили, но еще многих часто рекомендовали.