Владимир Прибытков - Тверской гость Страница 14

Зато в Ярославле поневоле провели полдня, ночь да еще полдня. Как раз перед городом захватила гроза. Тучи находили долго, обкладывали горизонт плотно, не спеша, а потом как рванул ветер, как пошло полыхать, как рухнул ливень, - еле успели причалить. Где уж было искать прибежища! Сбили все тюки на корму, под смоленую холстину, а сами укрылись мешками, растянули над головами запасной парус, да так и просидели дотемна, крестясь и творя молитвы. Ладью два раза шваркнуло о причал, казалось - конец пришел. Молнии совсем рядом ударяли, и с таким треском, будто и земля и небо надвое раскололись. Все вымокли, намерзлись, натерпелись страху. Под вечер гроза передвинулась, но нельзя было уйти, бросить товары на пустынном вымоле. До зари продрожали у костра. Два тюка подмокли. Пришлось их распарывать, сушить полотно и мех, потом все складывать да зашивать. Еле управились к четвертому часу. Даже в город не поднялись. Только горячего сбитню купили у разносчика да напились - вот тебе и весь Ярославль.

В Костроме простояли день. Тут уж начинались владения Москвы, надо было грамоту у московского наместника князя Александра брать. Клади еще полтину, дьякам да князю три рубля, чтоб не держал. Хорошо, что не поскупились. Стоявшие рядом новгородцы зажали мошну, так три дня даром лбами в княжеские двери стукались. Потом заплатили, да все равно еще день ждали, пока пропустят: не скупитесь, мол!

Видели самого князя. Высокий, худущий, как жердь, в узорчатом кафтане с самоцветами, ехал куда-то от кремля, уронив голову и не глядя на народ. Княжеская челядь скакала впереди, расчищала дорогу. Какого-то зеваку толкнули конем, он упал. Князь покосился на зеваку, недовольно сжал бледные губы.

Через Плес проехали свободно и, наконец, на другую седьмицу увидели Нижний Новгород. Никитин не узнал его. Велик срок три года! Когда-то деревянный, Нижний теперь издалека белел высокими, новой кладки, каменными стенами крепости. Могучие, тяжелые стрельницы* зияли узкими бойницами, оскаливались зубцами верхних площадок.

______________ * Стрельницы - башни

Крепок! Кисло татарам будет сюда лезть. Ай да москвичи! Удружили! Ну, а без тверских-то, наверное, не обошлись. Тверские кирпичники - на Руси первые. Знать, и они руку приложили!

Афанасий Никитин любовался новым кремлем Нижнего, словно сам его возводил, словно крепость новых стен могла защитить его и впредь.

- Ну, доплыли, слава богу! - хлопнул он по плечу Ивана Лаптева. - Будет тебе срок по храмам походить!

За время пути Никитин больше всего приглядывался к Ивану. И не потому только, что помнил просьбу старого Лапшева. Иван понравился ему еще в княтинском деле, и Никитин недоумевал: почему отец назвал его неудачным? Иван был скуп на слова, замкнут, но пытлив. Припомнил в дороге обещание Никитина дать книгу про индийское царство, выпросил. Читал легко, бегло, но, видно, во все вникал и после задумался.

Как-то Никитин рассказывал про движение солнца и звезд. Иван слушал не мигая, морща лоб, чтоб лучше уразуметь услышанное.

Чем же неудачный?

Никитин, правда, замечал, что Иван иногда подолгу как зачарованный глядит на луга и леса, бегущие мимо, а улучив минуту, уединяется, но как-то недосмотрел - зачем? И вот однажды он, выбрав часец*, нашел Ивана сидящим на костромском берегу и подошел к нему сзади.

______________ * Часец - минута.

Иван не заметил купца. На коленях его лежала дощечка, и Иван, вглядываясь в противоположный берег, водил по ней угольком. На дощечке так и возникали Волга, паром, уткнувшийся в песок, съезжающая к парому телега, а дальше - как настоящий - виднелся костромской лес.

Никитин даже дыхание затаил, до того похоже все получалось. Ну словно и ты сам в этой дощечке где-то стоишь и оттуда все видишь.

- Вона ты где! - неловко выговорил он и присел рядом на корточки.

Иван испуганно прикрыл дощечку рукавом, со страхом и тревогой уставился на Никитина.

- Что это у тебя?

- Так... просто...

- Да не бойся меня... Видел я дело твое.

Иван молчал, потупив глаза.

- За это, что ль, отец бранит? - дружелюбно спросил Никитин, кивая на дощечку.

Иван поднял еще недоверчивое лицо, робко улыбнулся и шепотом, быстро попросил:

- Ты, дядя Афанасий, не сказывай никому...

Афанасия тронула эта просьба.

- А ну, покажи-ка еще, - попросил он.

Видя, что его рисунок понравился, Иван просиял, признался:

- Я часто этак пишу... Хорошо-то как вокруг! Все сберечь хочется, людям показать - вон красота какая!

- Да, не видят часто люди красы земной.

- Не видят! - горячо подхватил Иван, словно Никитин высказал то, о чем он и сам думал. - Все ссоры, счеты у людей, горе, а мир-то божий как хорош! Ведь, думаю я, если бы увидели все красоту эту да почуяли, и жить легче было бы.

- Ишь ты как... - протянул Никитин, вскидывая удивленные глаза. - Ну, не знаю... Может быть. А баско вышло у тебя, баско. В твоей Волге искупаться хочется.

От похвалы Иван совсем застеснялся и, не зная, что ответить, поведал:

- Я и иконы писал... дома.

Две иконы он вез с собой и одну показал Афанасию. На иконе изображен был красками Иисус Христос в терновом венце.

- Ну, знатно, - только и выговорил Афанасий. - А на второй что?..

Иван как-то странно поглядел на Никитина, замялся и ответил:

- Не готова она еще...

- Ну, дорисуешь, покажешь, - добродушно согласился Никитин. - А Христос у тебя живой.

С той поры Афанасий пекся об Иване, как о младшем брате, а тот платил ему преданностью, готов был из кожи вон вылезть, но сделать все, как Никитин сказал.

Илья Козлов всю дорогу удивлялся, ахал, простодушно верил всяким слухам, везде, куда ни приставали, норовил обойти каждый уголок, ему интересно было все без разбору: и чудный бас дьяка в Калязинском монастыре, и количество самоцветов на кафтане князя Александра, и ярославские церкви.

- Вот вернемся, рассказывать-то придется! - блаженно улыбался он. Сынок-то все выспросит. Пытливый! Уже мастерству учится, сам лить умеет, даром что тринадцатый годок ему.

Иногда он так надоедал своими речами о том, какой у него умный да ладный сынок, какая ласковая да разумная жена, что Копылов не выдерживал, принимался подтрунивать над товарищем.

- Слышь, Илья, - как-то прервал он бронника, - говорят, у вас в слободе коза объявилась, акафисты читает. Не твоя ли?

- Не... - растерянно ответил простодушный бронник.

- Но? А я думал - твоя. У тебя вить все не как у людей, все лучше! поблескивая озорными глазами, серьезно сказал Копылов.

Никитин, Иван и Микешин засмеялись. Бронник побагровел, сразу притих, сделался как будто ниже, уже.

Некоторое время он только молчал, но потом не выдержал, опять ввязался в беседу:

- А вот у меня сынок...

Выговорив эти слова, он вдруг испуганно замолчал. Никитин с трудом удержал заходивший в горле смех. Но бронник был добродушен. Махнул рукой и засмеялся первый. Если теперь он опять увлекался, Копылов молча показывал пальцами рога, а Илья лишь примирительно подымал темную ладонь:

- Ладно, ладно... моя коза, моя!..

...Прибытие в Нижний Новгород обрадовало всех. Но еще на вымолах купцы узнали, что посол Ивана боярин Василий Папин уже проехал.

Эта весть купцов ошеломила. Микешин тотчас забормотал про тех, которые о чужих пекутся, а своих не помнят.

- Чего уныли? - приободрил товарищей Никитин. - Не беда! И сами дойдем! Да еще к наместнику сходить надо, познать, может, попутчики будут... Ништо!

Пока разгружали ладью, рядились с подводой, чтоб довезти товар до знакомого Никитину и Копылову купца, где решили стоять, Афанасий, прямо как был, заспешил к двору наместника.

Вернулся он с хорошей вестью: за Папиным идет задержавшийся в Москве посол самого Фаррух-Ясара, шемаханского князя. Должен быть вскорости. Так сказали приказные дьяки. На общем совете решено было ждать шемаханца. Думалось, с ним плыть будет вернее. Ведь сквозь татар дорога лежит.

Еще не дотлел последний уголь, еще дышала жаром зола пепелища, а Княтино уже опустело. Гуськом побрели погорельцы в ближние деревеньки. Последним шагал мужик с дугой. Ничего не осталось у него от хозяйства, кроме этой липовой, некрашеной, им самим выгнутой дуги, да и она-то не нужна теперь была, но он все нес ее, повесив на шею и поддерживая руками.

В поле тропки расходились, и от кучки княтинцев на каждой развилке откалывалась то одна, то другая семья, поясно кланялась проходившим и шла дальше уже в одиночку. Брели к родне, к своякам, к сватам, надеясь найти там на первое время кусок хлеба и кров.,.

Последним свернул мужик с дугой.

- Прощевайте, что ль!.. - неуверенно кинул он в спины идущих.

Федор остановился. Анисья, державшая Ванятку, Марфа, дочь и жена похороненного наспех Фрола Исаева тоже остановились.

- Ну, прощай, - кивнул Федор. - Стал быть, я из Твери к шурину... Найдете.

- Найдем, - покорно согласился мужик.

Вскинув на шее тяжелую дугу, он ступил на чуть приметную тропку, сделал несколько шагов и скрылся в затрещавшем ольшанике.