Евгений Анисимов - Безвременье и временщики. Воспоминания об «эпохе дворцовых переворотов» (1720-е — 1760-е годы) Страница 14

Она придала пышность своему двору, построила императорский дворец, увеличила гвардию за счет Измайловского и конногвардейских полков, значительно увеличила артиллерию, содержала армию и флот в превосходном состоянии, основала Кадетский корпус и, умирая, оставила в казне два миллиона наличными деньгами.

Герцог Курляндский, граф Остерман и князь Алексей Михайлович Черкасский составили от имени императрицы завещание.

Остерман, который уже несколько лет не выходил из дома под тем предлогом, что боли в ногах мешают ему ходить, велел отнести себя в кресле во дворец к изголовью императрицы за несколько часов до ее кончины; там он вынул из кармана бумагу и спросил императрицу, не позволит ли она ему прочитать ее завещание. Императрица ответила: «Кто писал это завещание?» (Свидетельство того, что государыня не приказывала этого и что завещание было составлено без ее ведома.)

Остерман поднялся с кресел и, поклонившись, ответил: «Ваш нижайший раб».

Затем он начал читать завещание, и, когда он дошел до статьи, по которой герцог Курляндский назначался регентом на шестнадцать лет, то есть на период малолетства юного государя Ивана Антоновича, императрица спросила герцога Бирона: «Надобно ли это тебе?» (Доказательство тому; что императрица ничего не подозревала о такой будущности герцога.) Полагают, что императрица, будучи очень слаба, подписала это завещание и герцогиня Курляндская заперла его в шкаф, где хранились драгоценности государыни.

Остерман велел отнести себя в креслах в приемную императрицы, где уже собрались все вельможи империи, предупрежденные врачами о том, что императрица находится при смерти; адмирал граф Головкин и обер-шталмейстер князь Куракин сказали Остерману: «Мы желали бы знать, кто наследует императрице». Остерман ответил: «Юный принц Иван Антонович». Но он и словом не обмолвился ни о завещании, ни о назначении герцога Курляндского регентом империи, а потому все ожидали, что императрица назначит наследницей свою племянницу принцессу Анну Мекленбургскую; но это никак не соответствовало намерениям Бирона, который, не довольствуясь тем, что его сделали герцогом Курляндским, желал править Российской империей, а Остерман и Черкасский рассчитывали таким образом устроить свое благосостояние[34].

На следующий день, 18 октября 1740 года, когда все сановники собрались во дворце, Остерман в своей речи по-своему объявил о смерти императрицы; зачитали вышеупомянутое завещание; гвардейские полки стояли под ружьем; герцог Курляндский был признан регентом России, а принц Иван — императором. Все сановники подписали присягу на верность, к которой затем были приведены гвардия, армия, коллегии и прочие, в соответствии с обычаем, принятым в России.

Эта великая государыня обладала от природы большими достоинствами. Она имела ясный и проницательный ум, знала характер всех, кто ее окружал, любила порядок и великолепие, и никогда двор не управлялся так хорошо, как в ее царствование; она была великодушна и находила удовольствие в том, чтобы творить добро и щедро вознаграждать за заслуги; но недостаток ее заключался в том, что она любила покой и почти не занималась делами, предоставляя министрам делать все, что им заблагорассудится, чем и объясняются несчастья, постигшие семьи Долгоруковых и Голицыных, ставшие жертвами Остермана и Черкасского, опасавшихся их превосходства по уму и заслугам. Волынский, Еропкин и их друзья были жертвами Бирона, потому что Волынский подал императрице записку, в которой склонял ее к удалению и низведению Бирона[35]. Я сам был свидетелем того, как императрица плакала горькими слезами, когда Бирон метал громы и молнии и угрожал нежеланием больше служить, если императрица не пожертвует Волынским, а также другими.

Мы видели, что разрыв, существовавший между самодержавной властью государыни и властью Сената, был восполнен кабинет-министрами графом Остерманом и князем Черкасским, но этого было недостаточно, так как эти два министра были полностью подчинены великому канцлеру герцогу Бирону и не делали ничего, что не нравилось бы этому фавориту. Именно так из империи были вывезены огромные суммы на покупку земель в Курляндии, на строительство там двух дворцов, не герцогских, а скорее королевских, и на приобретение герцогу друзей в Польше, сверх тех нескольких миллионов, которые были истрачены на покупку драгоценностей и жемчугов для семейства Бирона, и не было в Европе королевы, которая имела бы их столько, сколько герцогиня Курляндская; и не злое сердце государыни, а ее стремление к покою, дававшее министрам возможность удовлетворять свои амбиции и действовать в своих интересах, явилось причиною пролития крови Долгоруковых и Волынского и дало возможность при иностранных дворах говорить о том, что императрица Анна велела отрубить головы тем, кто возвел ее на престол.

В Сенате в ее царствование присутствовали только два лица: кригс-комиссар Новосильцев и Сукин, который был обвинен в лихоимстве за то, что взял десять тысяч рублей с поставщиков провианта для персидского похода. Если фельдмаршал Трубецкой время от времени и приезжал в Сенат, то лишь по своим личным делам или чтобы выказать свое полное ничтожество; другие сенаторы, недовольные Кабинетом, вовсе не ездили в Сенат. Остермана же и Черкасского устраивало то, что в Сенате присутствовали лишь лица, не имевшие веса.

Поэтому легко можно судить о том, насколько образ правления и Кабинет императрицы Анны были не только не совершенны, но даже вредны для государства.

Как мы видели выше, 18 октября 1740 года этот вельможа был признан и провозглашен регентом Российской империи в силу завещания императрицы Анны. Он принес присягу в качестве регента перед фельдмаршалом графом Минихом.

Он сам председательствовал в Кабинете, членами которого были в то время граф Остерман, князь Черкасский и Алексей Петрович Бестужев, которого герцог привлек на свою сторону и которого, по его рекомендации, императрица назначила членом Кабинета, чтобы уравновесить власть Остермана, о котором ее величество всегда говорила, что он вероломен и никого не может терпеть около себя.

В одном из пунктов завещания императрицы было сказано, чтобы герцог-регент почтительно и сообразно их положению обходился с ее племянницей принцессой Анной и принцем ее супругом; но герцог поступал совершенно наоборот; с его стороны имели место лишь надменность и угрозы: я сам видел, как трепетала принцесса, когда он входил к ней. Так как герцог уже обошелся империи в несколько миллионов рублей еще в бытность свою только обер-камергером, сановники внушили принцессе: весьма вероятно, что за шестнадцать лет, пока он будет регентом и один будет располагать всею властью в управлении империей, он вытянет еще по крайней мере шестнадцать миллионов, если не больше, из России.

Так как другим пунктом того же завещания герцог и государственные министры уполномочивались, по достижении молодым принцем Иоанном семнадцатилетнего возраста испытать его и вынести суждение о том, в состоянии ли он управлять государством, то никто не сомневался, что герцог найдет способ представить молодого принца слабоумным и своей властью возвести на престол своего сына принца Петра, который должен был, как говорили за два года до этого, жениться на принцессе Анне. Итак, принцессу убедили в том, что для блага государства нужно арестовать регента Бирона, отправить его с семьей в ссылку, а вместо него сделать герцогом Курляндским принца Людвига Брауншвейгского.

Как мы увидим ниже, регент был арестован в ночь с 7 на 8 ноября.

Этот человек, сделавший столь удивительную карьеру, совсем не имел образования, говорил только по-немецки и на своем родном курляндском диалекте. Он даже довольно плохо читал по-немецки, особенно если попадались латинские или французские слова, и не стыдился публично признаваться при жизни императрицы Анны, что не хочет учиться читать и писать по-русски, чтобы не быть вынужденным читать ее величеству прошения, донесения и другие бумаги, которые ему присылали ежедневно.

У него были две страсти: первая, весьма благородная, — любовь к лошадям и к выездке. Будучи обер-камергером в Петербурге, он выучился отлично выезжать себе лошадей и почти каждый день упражнялся в верховой езде в манеже, куда ее величество императрица очень часто приезжала и куда, по ее приказанию, министры приносили ей на подпись государственные бумаги, составленные в Кабинете. Герцог убедил ее величество произвести большие расходы на устройство конных заводов в России, где не хватало лошадей. Племенные жеребцы для заводов были доставлены из Испании, Англии, Неаполя, Германии, Персии, Турции и Аравии; было бы желательно, чтобы эти великолепные заводы поддерживались и после него.