Андрей Буровский - Русская Атлантида. Невымышленная история Руси Страница 14

Опять же — я нимало не идеализирую ни полян, резавших древлян в свое удовольствие, ни иудеев, праздновавших массовое истребление врагов. И я помню, что проделывали ассирийцы, хетты и даже еще римляне в захваченных городах.

Но до сих пор мне казалось, что большая заслуга христианства как раз в том, что оно сделало повседневное, наивное зверство язычника чем-то экстраординарным, исключительным. Чем-то таким, что нарушает давно привычную нравственную норму.

Но получается, для казаков христианская эпоха попросту еще не наступила.

Г. Померанц констатирует, что в «мире Гоголя» ничего не слыхали про «права человека» [31. С. 156–171].

Но так же, как Сечь «…слышать не хотела о посте и воздержании» [3.0. С. 248], похоже, в «мире казаков «в XV веке по Р.Х. о христианской этике еще решительно ничего не слыхали.

И это заставляет меня с полной определенностью, с полной жесткостью задать вопрос: а что, бывает христианство без христианской морали? Без христианского отношения к человеческой жизни и человеческой личности? Без чувства общности с другими христианами — пусть иных конфессий?

И с такой же определенностью отвечу на свой же, сугубо риторический вопрос: НЕТ! Христианство состоит не в том, что люди носят кресты; не в том, что совершаются обряды. Для формального принятия «христианства», без принятия его духа, еще на Вселенских соборах было создано свое название — «ОБРЯДОВЕРИЕ». И было четко оговорено: «обрядоверие» — не христианство!

…Не берусь отстаивать подлинность этой истории, но говорят — примерно в середине XVI столетия отцы-иезуиты проникли в глубь Черной Африки. Их вел старый слух, что где-то южнее Эфиопии, за Великими Болотами, в краю саванн, населенных слонами и зебрами, живет черный народ, предки которого когда-то приняли крещение…

И слух подтвердился! Оказалось — есть такой народ, и этот народ свято хранил наследие предков, окрещенных египетскими миссионерами. Племя дружно плясало вокруг огромных, вкопанных в землю крестов, резало вокруг кур и коз, поливало кресты жертвенной кровью, просило Христа и его «мамми Марию» помочь в истреблении и последующем съедении соседнего племени; обещали за помощь принести в жертву всех пленных, захваченных у соседей…

Себя галла называли христианами; шаманов — священниками; творимое безобразие — литургией.

И я искренне не вижу, чем казаки лучше галла. Галла даже как-то приятнее — по крайней мере они осознавали себя частью христианского мира, не сжигали монастырей, а католических миссионеров встречали как дорогих единоверцев.

В общежитии нормальных людей война мыслится главным образом как акт обороны. Солдат подготавливается к ратному делу для защиты «своих» от внешнего нападения. Это самый благородный из всех оснований, по которым общество соглашается содержать Великого Дармоеда в лице армии и терпит все безобразия и преступления, неизбежно сопровождающие ведение военных действий.

Сами казаки тоже охотно объясняют свой образ жизни необходимостью что-то от кого-то «защищать». Но их объяснения — неубедительны.

Отродясь никого и ни от чего они не защищали. Более того — они не стремятся завоевывать какие-то земли. Представим на мгновение, что Сечь завоевала некую территорию…

Ну, и как будет она этой территорией управлять? На сходке буйного сброда? Силами выбранных лиц, порой боящихся собственных «избирателей», как давешний кошевой атаман: «Кошевой хотел было говорить, но зная, что разъярившаяся вольная толпа может за это прибить насмерть, что всегда почти бывает в подобных случаях…» [30. С. 251].

Стяжание богатств тоже не есть цель казаков. Для них вовсе не является престижным или социально значимым разбогатеть на войне. Наоборот — престижным является как раз расточение богатств… Хороший и «правильный» человек для них определяется, среди всего прочего, и способностью «презирать» добычу, и быстро спускать ее в грандиозных попойках.

В описаниях Н. В. Гоголя Сечь предстает сборищем людей, которые и не хотят обеспечить безопасность мирного труда — они его презирают — или жизни своего общества (они выпали из него).

Но они и не стремятся ни к захвату новых земель, ни к приобретению богатств.

В сущности, они вовсе не хотели бы победить своих врагов… Действительно — а что, если казаки в один ужасный для них момент окажутся «победителями»? Что, если они войдут в Варшаву и в Стамбул и польский король и Высокая Порта подпишутся под договором о безоговорочной капитуляции?

Не говоря ни о чем другом, казаки окажутся тогда в ужасном положении — им окажется не с кем воевать!!! Вот ведь кошмар… Ведь все, что написал Н. В. Гоголь о казаках, свидетельствует: война для них — самоценна.

Это и образ, и самый смысл их жизней. Если войны нет — они ее организуют. Сюжет повести завязывается на том, что, вообще-то, Сечь находится в некоем аномальном для нее состоянии мира со всеми. Никак не хочет пан кошевой организовать такой маленькой славной войны! Никак не хочет понять, что парни уже подросли и пора их бросить в горнило очередного побоища. Эта уверенность, что раз парни подросли, то пора, — сама по себе характерна.

А бравый Тарас Бульба, не в силах стерпеть мира, напаивает огромные толпы казаков, свергает прежнего кошевого. К власти приходит ставленник Тараса и ему подобных и тут же нарушает договоры и с татарами, и с Польшей…

Наши знания о казаках обогащаются еще двумя истинами — воспитание казака заканчивается только войной. Война, соответственно, нужна уже для этого самого воспитания.

И второе — верить казакам нельзя в принципе. Любой «мир» они разорвут с легкостью необычайной, как только это станет для них выгодно или удобно.

Давайте назовем вещи своими именами — казаки у Н. В. Гоголя — это просто-напросто сброд. Подонки общества, которые либо оказались не способны к производительному труду и семейной жизни, либо предпочли им… ну, скажем так, походно-полевой образ жизни, очень близкий к уголовному.

Образ жизни, при котором необходимое для жизни не зарабатывают и не создают, а воруют или отнимают.

Собственно говоря, история знает немало сообществ полууголовного или прямоуголовного типа. В разные эпохи и в разных культурно-исторических условиях возникали сообщества скандинавских викингов, испано-португальских «конкистадоров», новгородских «ушкуйников», латиноамериканских «бандейрос», итальянских «кондотьеров», англо-франко-голландских «джентльменов удачи».

При всем разнообразии их объединяет одно — в эти сообщества собираются люди, не способные или не склонные к производительному труду. Люди, вырванные силой, а чаще — сбежавшие от всего, что составляет стержень нормальной человеческой судьбы.

Всякое сообщество объединяет людей с особым типом сознания. А костяк всякого сообщества составляют самые яркие носители этого «типа». Люди, чьи психофизиологические качества идеально предназначены для образа жизни и деятельности этого сообщества.

Ядро академической системы составят наиболее яркие ученые. Ядро профессиональной армии — самые приспособленные для образа жизни и для карьеры кадрового офицера.

Ядро казаков по неизбежности составят люди, в наибольшей степени выпадающие из нормального образа жизни. Те, которым не нравится созидание. Которым не хочется, не интересно «построить дом, вырастить сына, возделать поле». Которые равнодушны даже к сексу: им больше нравится сжигать женщин живьем, чем иметь от них детей. Не радует семейная жизнь. Которым даже собственные сыновья нужны только для того, чтобы бросить их в топку никогда не кончающейся бойни — самодостаточной и самоценной.

Солдат идет в бой, защищая нормальную человеческую жизнь и будучи сам ее частью. Именно это придает высокий смысл его судьбе. В самоотдаче во имя продолжения своей истории — смысл солдатского подвига. Нет большей награды солдату, чем знать — за его спиной продолжают колоситься поля, матери кормят детей, а деды по вечерам собираются на завалинке, вспоминая минувшие дни.

Вероятно, таковы и польские (скорее всего и магометанские) солдаты. Но судя по всему, что написал о них Николай Васильевич, казаки — люди особого психического склада. Даже особого физиологического склада, отличные от нормальных людей не меньше, чем евнухи или педерасты.

Это те, кто не обрадуется первым всходам. Не постоит, размышляя, пока гаснет августовский закат. Не умилится матери, кормящей грудью. Не задержится специально, не остановится, чтобы посмотреть, как утка учит утят нырять или как жеребенок играет с мамой. Все это для него — «бабство», глупость, признак неполноценности и всяческие «вытребеньки».

Выброс адреналина в кровь, приятное возбуждение, какие-то чувственные переживания возникают у них при виде багрового зарева на горизонте, перечеркнувших небо клочьев черного дыма, от гула скачущей конницы, буханья ружей, страшного крика гибнущих в огне людей; от зрелища умерших с голоду, луж крови, зарезанных и застреленных. И они умеют организовывать для себя эти сладостные впечатления.