Габриэль Городецкий - Миф «Ледокола»: Накануне войны Страница 14

Явная неспособность Суворова понять суть доктрины заставляет его приписывать ей на протяжении всей книги агрессивные намерения. Это заставляет нас сделать небольшое, но необходимое отступление. Суворов уделяет много места рассказу о зловещей стратегии с использованием воздушно-десантных дивизий, механизированных и танковых корпусов для наступательных действий. Например, он утверждает, что серия танков БТ была переделана по указанию Сталина в середине 30-х годов в серию А-20. По его мнению, «А» означает «автострадный». Согласно фантазии Суворова, танк должен был добираться на гусеничном ходу до современных немецких автострад, а затем сбрасывать гусеницы и устремляться прямо в сердце Европы44. Как мы видели, маневренность и высокая мобильность были основой успеха «глубоких операций». Но мысль о том, что танк может быть «агрессивным», была чужда советскому мышлению. Создавая бронетанковые дивизии, русские признавали универсальный характер танков, сочетающих огневую мощь, оборонные возможности и маневренность. С самого начала танк считался лучшим оборонительным и наступательным оружием, и, будучи таковым, мог поддерживать глубокие операции.

В конечном счете перед танковым корпусом ставились три главные задачи. Согласно первой («непосредственная поддержка пехоты» — НПП) танки непосредственно взаимодействовали с пехотой на первых этапах соприкосновения с противником. По конструкции такие танки должны быть тяжелыми и хорошо защищенными. При выполнении второй задачи («дальняя поддержка пехоты» — ДПП) танки поддерживали пехоту, находясь на некотором расстоянии от нее и развивая прорыв. Третью задачу («дальнее действие») выполняли быстроходные танки — ВТ вместе с бронетанковыми частями, перенося боевые действия в тыл противника. Тип танков, к которым принадлежали А-20, фактически выполнял роль кавалерии. Они были не более «агрессивными», чем другие, и использовались при осуществлении «глубоких операций»45.

Проводя инспекцию танкового парка в августе 1939 года, Сталин дал согласие на продолжение строительства средних танков на гусеничном и колесном ходу, созданных Кошкиным. Недолговечные А-20 (и А-30 с более тяжелой 45-миллиметровой пушкой) реально были модификацией модели БТ-7М 1938 года, последней в серии БТ, созданной по образцу американской модели «Кристи». Если бы даже Сталин вынашивал планы захвата европейских автострад с помощью исключительно подвижного А-20 (чем он не занимался), условия и опыт ранней стадии войны диктовали необходимость использования менее быстрых, но более тяжелых танков. Если главным требованием, предъявляемым к танкам в 30-ые годы, была скорость, то теперь пришли к выводу, что «танк должен передвигаться медленнее, но иметь более мощную бронезащиту и повышенную маневренность». У А-20 была слабая броневая защита, ее можно было пробить пулями. Кроме того технические проблемы, связанные с установкой двух различных систем трансмиссий, не решены и по сей день. В итоге к началу 1940 года от колесного хода отказались, бронезащита была усилена, А-30 были переделаны Кошкиным и Морозовым в Т-32, а к концу года в знаменитые Т-3446. Хотя было бы большим соблазном вообразить себе эти легкие А-20, на полной скорости мчащиеся по немецким автострадам, не следует забывать, что поскольку война становилась реальностью, Сталин испытывал огромную нужду в более тяжелых танках, чтобы сдерживать немецкие бронетанковые войска и защищать артиллерию и пехоту. Поэтому в 1941 году были приняты огромные усилия, направленные на замену танков устаревших образцов более тяжелыми Т-34 и КВ47.

Прибегая к своей обычной риторике, Суворов следующим образом представляет большие усилия, предпринятые для создания воздушно-десантных войск: «Если вам кто-то скажет, что генералы собрались на западных границах для проведения «контрударов», так вы ему про генерала Жадова напомните, который сменил горнокавалерийскую дивизию в Средней Азии на воздушно-десантный корпус в Белоруссии. Неужели воздушно-десантные корпуса предназначены для контрударов или для отражения агрессии?»48.

Воздушно-десантный корпус был создан Тухачевским и, вероятно, по этой причине был расформирован после чисток. Он отлично вписывался в стратегию «глубоких операций». Судьба боя решалась маневренностью, умением быстро переносить военные действия в тыл противника. Воздушно-десантная дивизия дополняла маневренные действия механизированных и бронетанковых корпусов, направленные на дезорганизацию тыловых частей обороны противника и создание помех для их перегруппировки. Парашютно-десантные войска не должны были углубляться на большие расстояния, во всяком случае не в самую глубь Европы. Парашютный десант должен был приземляться в оперативной зоне, ограниченной 30–50 километрами, и действовать в радиусе не более 150 километров. В 1940 году Сталин сделал последнюю попытку восстановить их былую славу, видимо, с учетом успешных действий немецких парашютистов на Крите, в Голландии и Франции. Воссозданная на Украине бригада, на которую ссылается Суворов в качестве примера агрессивных намерений Сталина, была совершенно недостаточно подготовлена. Половина призывников не совершила ни одного прыжка с парашютом, а остальные прыгали по одному-два раза. 22 июня они были абсолютно небоеспособны и вынуждены были действовать в пешем строю, как при Халхин-Голе40.

Восхождение Гитлера к власти привело к полному пересмотру концепции «будущего потенциального противника» и способствовало усовершенствованию доктрины. Угроза нависла не только над Советским Союзом, и идеологическая сторона конфликта подверглась быстрой эрозии. Деление на «фашистов» и силы «западной демократии» свидетельствовало об отходе от ленинских принципов, не усматривавших качественных различий в капиталистическом блоке, и способствовало созданию новых союзов. Коллективная безопасность стала ярко выраженным элементом советской стратегии. Не подталкивание к войне, которую потом можно было бы, по утверждению Суворова, использовать в качестве «ледокола» мировой революции, а сохранение мира любой ценой становилось целью политики. Германия, Италия и Япония без обиняков назывались потенциальными агрессорами. Нейтральные государства представлялись потенциальными жертвами фашистской агрессии, а принадлежавшие к четвертой группе Англия и Франция рассматривались как потенциальные союзники, несмотря на их явно империалистическую политику50.

Коллективная безопасность стала одним из основных компонентов советской военной стратегии. До 1938 года считалось, что договоры о взаимопомощи с Францией и Чехословакией и создание единого фронта против Германии могут предотвратить войну. Когда в системе коллективной безопасности начали появляться трещины, и война стала приближаться, открыто заговорили о наличии немецкой угрозы. В результате советские стратеги переключили внимание на создание эффективной оборонительной системы.51 Основой стратегии стал перехват инициативы на ранней стадии войны. Проигрывались различные сценарии, большинство из которых касалось действий по выходу войск из окружения, в которое они попадали после нападения на Советский Союз. Сценарий, которого боялись больше всего, рассматривал быструю и эффективную мобилизацию и развертывание войск с обеих сторон, что приводило к тупиковому положению. В этом контексте предусматривались превентивные действия. Нацеленность на превентивный удар была лишена агрессивной направленности, поскольку он считался законным лишь в случае начала мобилизации и развертывания войск противником. Самая угрожающая перспектива, заслуживающая внимания, предвосхитила реальную ситуацию 1941 года. Сталин опасался повторения 1914 года. По мере того, как приближалась война, все более зловещим казалось повторение ситуации, когда «один из противников осуществляет нападение полностью развернутыми вооруженными силами в тот момент, когда другая сторона, опасаясь возможности «спровоцировать» войну началом мобилизации и сосредоточением войск, еще не завершила развертывание главных сил и вынуждена делать это в ходе начавшейся войны, в результате чего первый получает все преимущества захвата стратегической инициативы»52.

Глава 4. Лондон и Москва. «Потенциальные враги»

Краткая передышка

Пакт Риббентропа-Молотова до сих пор рассматривается в свете последствий войны для Восточной Европы, которые едва ли можно было в то время предвидеть. Кроме того историки все еще находятся под впечатлением возмущения, охватившего Западную Европу после заключения пакта, и некритично воспринимают распространившееся в настоящее время мнение, что русские связали судьбу с Германией1.

Для подтверждения советского попустительства немецкой агрессии западные историографы часто используют такие эпизоды, как например, тосты, произнесенные Молотовым за успехи вермахта, совместный парад Красной Армии и вермахта в Брест-Литовске после раздела Польши, выдача польских коммунистов Германии и историю о последнем поезде с стратегическими товарами, который прошел в Германию в ночь на 22 июня. Однако ни эти факты, ни оценка Молотовым пакта, как «поворотного пункта в истории Европы и не только Европы», не следует принимать за чистую монету2. Какой бы циничной и неразборчивой ни была в то время советская политика, эти эпизоды отражают сложности, с которым столкнулись русские после заключения пакта. Подписание пакта, как мы видели, было выбором наименьшего из двух зол.