Шарль Монтескье - Размышления о причинах величия и падения римлян Страница 14

Однажды сенат декретировал ему известные почести, но он не поднялся с места. С тех пор наиболее значительные сенаторы стали терять терпение.

Люди больше всего оскорбляются тогда, когда нарушают их обычаи и церемонии. Попробуйте их угнетать — это иногда является доказательством (уважения к ним; но нарушение их обычаев служит всегда признаком презрения к людям.

Цезарь, бывший всегда врагом сената, не мог скрыть своего презрения к этому учреждению, которое, потеряв власть, приняло почти смешной характер. Таким образом, даже кротость Цезаря стала оскорбительной; считали, что он не прощал, но не удостаивал наказывать.

Он довел свое презрение к сенату до такой степени, что сам составлял сенатские постановления; он подписывал их именами первых пришедших ему на ум сенаторов. «Я узнаю, — пишет Цицерон, — что в Сирию и Армению доставлено сенатское постановление, принятое, как говорят, по моему предложению раньше, чем вообще было сделано какое-либо упоминание об этом. От царей далеких окраин мне уже доставляли письма, в которых они благодарят меня за то, что я в высказанном мною мнении назвал их царями, а я не знал не только того, что они названы царями, но даже того, что они вообще родились».

Из писем некоторых выдающихся людей этой эпохи, вошедших в издание писем Цицерона, потому что большая часть их составлена им, можно видеть, в какое уныние и отчаяние повергла первых людей республики эта внезапная революция, которая лишила их почестей и оставила не у дел. Из этих писем видно лучше, чем из рассказов историков, что, когда сенат перестал выполнять свои функции, сановники потеряли то уважение, которым пользовались во всем мире, и стали возлагать все свои надежды на одно лицо. Эти письма с великолепной наивностью передают настроение людей, объединенных общей скорбью, и того века, где притворная вежливость не распространила повсюду привычки ко лжи. В них в отличие от авторов современных писем люди не желают обманывать друг друга; несчастные друзья говорят друг другу все, что лежит у них на сердце.

Цезарю было очень трудно защитить свою жизнь, ибо большинство заговорщиков принадлежало к его партии или было осыпано им благодеяниями. Этот заговор был составлен по вполне естественной причине. Заговорщики получили большие преимущества благодаря победам Цезаря; но чем лучше становилось их положение, тем сильнее они чувствовали общее бедствие, ибо для человека, который ничего не имеет, с известной точки зрения довольно безразлично, какое правительство он имеет.

Кроме того, существовал некоторый род международного права, мнение, установленное во всех республиках Греции и Италии, согласно которому убийца человека, захватившего верховную власть насилием, должен был рассматриваться как добродетельный гражданин. В Риме, особенно после изгнания царей, был точно сформулирован закон относительно тираноубийства, освящавший его. Республика вооружала руку каждого гражданина, облекала его для этой цели властью магистрата и признавала его своим защитником.

Брут осмеливался говорить своим друзьям, что, если бы его отец вернулся на землю, он бы его все равно убил. И хотя при продолжавшемся господстве тирании этот дух свободы мало-помалу заглох, все же с начала правления Августа заговоры не прекращались.

Любовь к отечеству была господствующей страстью, которая, выходя за обыкновенные рамки пороков и добродетелей, повиновалась только себе самой и не считалась ни с гражданином, ни с другом, ни с благодетелем, ни с отцом; добродетель как бы забывала себя для того, чтобы превзойти самое себя. Добродетель заставляла восхищаться как божественным таким поступком, который сначала нельзя было одобрить из-за его жестокости.

Действительно, преступление Цезаря, жившего при свободном правительстве, было таково, что оно могло быть наказано только посредством убийства. Спрашивать, почему его не преследовали открыто или на основании законов, значило бы то же самое, что требовать у него отчета в его преступлениях.

Глава XII О состоянии Рима после смерти Цезаря

До такой степени невозможно было восстановить республику, что случилось невиданное: не было больше тирана, но не было и свободы, ибо сохранились причины, уничтожившие республику.

Заговорщики составили только общий план заговора, но ничего не сделали для предотвращения дальнейших трудностей, вытекавших из него.

После убийства Цезаря они отступили к Капитолию. Сенат не собирался. На следующий день Лепид, стремившийся производить беспорядки, занял своими вооруженными отрядами Форум.

Ветераны, опасавшиеся, чтобы у них не потребовали обратно громадных даров, полученных ими, вступили в Рим. Вследствие этого сенат одобрил все акты Цезаря и, стремясь примирить крайние направления, провозгласил амнистию заговорщикам. Таким образом наступил притворный мир.

Цезарь, готовясь к походу против парфян, назначил на случай своей смерти магистратов на несколько лет, желая иметь людей, которые в его отсутствие поддерживали бы порядок в государстве. Таким образом сторонники его партии были надолго обеспечены после его смерти ресурсами.

Так как сенат одобрил все акты Цезаря без ограничений и поручил их выполнение консулам, то Антоний, бывший тогда консулом, завладел записной книгой Цезаря и подкупил его секретаря, благодаря чему он мог внести в нее все, что хотел. Таким образом, диктатор господствовал после смерти Цезаря более самовластно, чем при жизни. Антонин делал то, чего никогда не делал бы Цезарь; он раздавал деньги, которых тот никогда не роздал бы; и всякий, обнаруживший дурные намерения против республики, неожиданно находил вознаграждение в записной книге Цезаря.

В довершение несчастья Цезарь собрал для своего похода громадные денежные суммы, положенные им на хранение в храме богини One. Антоний, имея его записную книгу, располагал ими по своему усмотрению.

Заговорщики сначала решили бросить тело Цезаря в Тибр. Они не встретили бы никаких препятствий к этому, ибо в моменты растерянности, которые следуют за неожиданным действием, легко сделать все, на что можно отважиться. Их намерение не было выполнено, и вот что из-за этого произошло.

Сенат считал себя обязанным разрешить похороны Цезаря. Действительно, так как он не был объявлен тираном, то ему нельзя было отказать в погребении. Но у римлян существовал обычай, столь восхваляемый Полибием, носить во время похорон изображения предков и произносить в честь умершего надгробную речь. Антоний, произносивший ее, показал народу окровавленную одежду Цезаря, прочитал его завещание, по которому народ получал щедрые подарки, и привел его в такую ярость, что он стал поджигать дома заговорщиков.

Мы имеем признание Цицерона, управлявшего сенатом во время этих событий, что следовало бы действовать более энергично, даже рискуя гибелью, и что при этом никто не погиб бы. Он ищет оправдания в том, что сенат был созван тогда, когда было уже поздно. Тот, кто знает, какое значение имеет даже мгновение при событиях, в которых народ принимает главное участие, не удивится этому.

А вот и другой случай: когда происходили игры в честь Цезаря, в течение семи дней была видна длинная хвостатая комета; народ верил, что это душа Цезаря, принятая на небо.

Народы Греции и Азии имели обычай строить храмы в честь царей и даже проконсулов, управлявших ими. Им это разрешали, так как это было наиболее ярким свидетельством их рабства. В своих ларариях, или частных храмах, римляне также могли воздавать божественные почести своим предкам. Но я не знаю случая, чтобы какой-либо римлянин от Ромула до Цезаря был причислен к общенародным божествам.

Управление Македонией было поручено Антонию; но он хотел получить управление обеими Галлиями — мы хорошо знаем, по каким мотивам. Когда Децим Брут, управлявший Цизальпинской Галлией, отказался уступить ее ему, он решил его прогнать. Это вызвало гражданскую войну, в которой сенат объявил Антония врагом отечества. 4*

Цицерон, желая погубить своего личного врага Антония, принял плохое решение способствовать возвышению Октавия. Вместо того чтобы заставить народ забыть Цезаря, он таким образом все время напоминал ему о нем.

Октавий вел себя очень ловко по отношению к Цицерону: он льстил ему, хвалил его, совещался с ним, словом, употреблял те уловки, на которые всегда попадается тщеславие.

Почти все дела портит то, что люди, предпринимающие их, кроме главной цели стремятся еще достигнуть мелких частных успехов, которые льстят их самолюбию и их самодовольству.

Я думаю, если бы Катон был сохранен для республики, он дал бы совершенно другое направление делам. Цицерон, который мог прекрасно играть вторые роли, не был способен к первым. Он обладал великим умом, но обыкновенной душой. Для Цицерона на втором плане стояла добродетель, для Катона — слава. Цицерон в первую очередь думал о себе, Катон всегда забывал себя; последний хотел спасти республику ради нее самой, первый — ради своего тщеславия.