Борис Черток - Книга 3. Ракеты и люди. Горячие дни холодной войны Страница 14

– Еще одна боевая ракетная готовность вроде этой кубинской, и некому будет разбираться, есть ли жизнь на Марсе.

Прилетевший перед самым пуском Королев был в отличном настроении и отреагировал соответственно ситуации:

– Вместо пустых шуточек быстрее готовьте следующий пуск. Этот был пролетным, а куда лучше доставить на Марс спускаемый аппарат!

4 ноября мы осуществили третий и последний марсианский пуск 1962 года. Аппарат 2МВ-3 № 1 должен был полететь к Марсу на попадание со спускаемым аппаратом. Однако улыбнувшееся было счастье уже изменило. Четвертая ступень снова отказала, и АМС с ней вместе остался на орбите Земли. О ракетном кризисе мы быстро забыли.

Реальную угрозу возможности ракетно-ядерной войны в те дни осознали немногие. Во всяком случае обычных при военной угрозе очередей за солью, спичками и керосином не наблюдалось. Жизнь продолжалась с обычными своими повседневными радостями, горестями, заботами. Как мир в действительности был близок к ядерной катастрофе, понимало очень небольшое число людей в СССР и США. Хрущев и Кеннеди проявили выдержку и не поддались эмоциям. Но, кроме того, военачальники той и другой стороны также не проявили никакой самодеятельности и не предприняли ни одного шага в отступление от указаний глав своих государств.

Вероятно, Хрущевым руководило не только стремление к миру «во что бы то ни стало». Он знал о многократном ядерном превосходстве США. Кубинцы этого не знали и приказ Москвы, отменяющий подготовку ракет и демонтаж пусковых установок, расценили как предательство интересов Кубы. Дж. Кеннеди не сомневался в ядерном превосходстве США. От начала ядерной войны его остановила возможность попадания одной ядерной боеголовки в Нью-Йорк. А ведь это могла быть боеголовка ракеты Р-7А, которую так и не вывезли из МИКа на стартовую площадку № 1

1.4 ВЫБОР СТРАТЕГИЧЕСКИХ РАКЕТ

В начале 1961 года у нас было только четыре реальных старта для межконтинентальных Р-7А. Два в Тюратаме и два в Плесецке. Если все четыре ракеты после суточной подготовки долетят до Америки, на нее будет обрушено в общей сложности 12 мегатонн.

Хрущев, прекрасно зная истинное положение дел, блефовал, противопоставляя нашу ракетную мощь сотням американских летающих крепостей В-52 – носителей ядерного оружия, десятку «Титанов» и «Атласов». Американская разведка легко могла доказать неоспоримость ядерного превосходства США.

Мы в ОКБ-1, наши друзья и конкуренты в Днепропетровске прекрасно понимали, что только Р-9А, отличавшаяся от Р-9 более мощным зарядом и массой головной части, или Р-16 способны в ближайшие один-два года радикально изменить соотношение стратегических сил.

Тогда, в начале летных испытаний Р-9А в апреле 1961 года, еще нельзя было говорить «Р-9А» и «Р-16», подразумевалось «или». Все дело в том, какая из ракет раньше покажет достаточную надежность, хотя бы двадцатиминутную боеготовность и высокую точность поражения цели. Ошибки в боковом направлении и по дальности, а проще говоря, КВО – круговое вероятное отклонение -Р-7А, достигающее 3-5 километров, уже никого не устраивало.

Американцы хвалились, что «Титан-2» и новый «Минитмен» к 1963 году будут иметь КВО не более 1 километра.

В эти апрельские дни Королев понимал, что Р-9А по крайней мере на полгода отстает в соревновании с Р-16. Преимущества переохлажденного кислорода практически еще не были доказаны. Надо было спешить, надо было показать, что пилотируемые пуски не мешают решению важнейших военных задач. 12 апреля после взаимных искренних поздравлений, объятий, поспешных тостов ему было нелегко в приказном порядке заявить; что Мишин, Черток, Дорофеев, Хомяков и Калашников не летят ни к месту посадки «Востока», ни в Москву на встречу Гагарина. Они обязаны оставаться на полигоне и готовить следующие пуски Р-9. Мы остались и готовили. Второй пуск 21 апреля с площадки № 51 прошел успешно. Головная часть дошла до Камчатки. Получив доклад с Камчатки, Кириллов сказал:

– Эта ракета, оказывается, может летать и без помощи берета Воскресенского!

Королева не было на этом пуске, он все еще задерживался в Москве после торжеств и митингов. Надо было, не теряя темпа, разработать программу следующего ближайшего пилотируемого пуска. Пока не остыли от восторгов чиновники партийного и государственного аппарата, надо было протолкнуть указы о награждениях, постановления о благах для Калининграда, жилищном строительстве и новом тяжелом носителе.

Королев прилетел на полигон 23 апреля, переполненный впечатлениями от восторженных откликов, которые шли в Москву со всех концов света. Но ни одна телеграмма не была адресована ему, Королеву, лично. Не получали телеграмм и другие главные. СП чувствовал себя немного виноватым перед нами и старался, как мог, подробно рассказать обо всем, что происходило в Москве.

25 апреля, уже с Королевьм, был проведен третий пуск «девятки». Через 3,85 секунды (такая точность появилась после анализа записей телеметрии) одна из четырех камер резко пошла «на упор», затем давление в ней упало, ракета начала оседать и упала у самого старта. Начался обычный в таких случаях пожар. Керосин, горевший в атмосфере кислорода, плавил не только металл, но и бетонное покрытие старта.

Мы отсиживались в бункере, пока пожарные поливали окрестности, чтобы спасти от огня еще не опустевшие заправочные емкости. Когда «считать мы стали раны, товарищей считать», то первые доклады были успокаивающие: «Жертв и пострадавших нет». Однако спустя часа два обнаружили отсутствие одного офицера. Его труп вскоре нашли в одной из подземных патерн, куда он вопреки всем инструкциям укрылся перед, стартом. Он задохнулся горячим дымом.

На следующий день происходил разбор аварии. Все собрались слушать доклады по результатам анализа телеметрических записей и обработки данных самописцев стартовой системы. Первое впечатление было такое, что рулевая машина второй камеры по непонятной причине толкнула ее на предельный угол. Гироскопы среагировали, но система с возмущением не справилась, и ракета, поднявшись едва на тридцать метров, свалилась на стартовую площадку.

–Это, наверняка, ваши фокусы, – уверено сказал Королев, обращаясь ко мне и Калашникову. Никаких доказательств нашего алиби пока не было.

По мере того как рассматривали поведение всех параметров системы управления, СП все более утверждался в справедливости своих обвинений, а мы не могли представить других убедительных версий. У нас уже так завелось: если хочешь доказать, что не ты виноват в очередной аварии, то приведи другую правдоподобную версию. Не имея такой другой, я оправдывался только тем, что, согласно записям, нет никаких доказательств отказа в системе рулевых приводов. Команды системы управления есть реакция на какое-то внешнее сильнейшее возмущение, источник которого пока непонятен.

Королев потребовал показать ему схему центрального привода, и мы начали уже не в первый раз объяснять, что может случиться при различных сочетаниях двух любых отказов. Во время бурной дискуссии СП обратил внимание на отсутствие Мишина.

– Мишин с инженер-полковником Боковым еще вчера попросили у меня помощи в осмотре остатков на месте аварии, – ответил Кириллов. – Я выделил им двух офицеров и солдат. Может быть, найдут что-нибудь интересное.

– А вот и они! Легки на помине, – сказал Королев, увидев входящих Мишина и Бокова. – Мы тут уже без вас разобрались, что дело в рулевом приводе.

– Рулевой привод ни при чем, – громко возвестил Мишин и, победно улыбаясь, поднял над головой бесформенный кусок изорванной стали.

Боков перебинтованной рукой тоже поднимал и показывал другие закоптившиеся остатки.

–Я пострадал, извлекая эти вещественные доказательства из общей кучи, – объяснил он.

– Борис, – обращаясь ко мне, весело сказал Мишин, – с тебя бутылка коньяка: рулевой привод не мог удержать камеру, которая взорвалась и развалилась. Это ее остатки. Такое разрушение характерно для «высокой частоты».

Первый заместитель Глушко Владимир Курбатов молча осматривал железки. После долгой паузы он произнес:

– Да, это куски нашей камеры. Но надо еще убедиться, что она разрушилась до падения, а не после.

Пошел такой шум и споры, в которых о рулевых приводах забыли. Вскоре была официально запротоколирована и доложена «наверх» причина аварии – разрушение камеры сгорания, вероятно, вследствие возникновения высокочастотных колебаний давления.

Требовалось проводить срочные мероприятия. Одним из них были предварительные огневые испытания двигателя на заводском стенде. После заводского огневого испытания двигатель подвергался профилактической чистке, сушке и поставлялся на сборку ракет. Не дожидаясь окончания ЛКИ, куйбышевский завод «Прогресс» начал серийное изготовление Р-9. Авария при третьем пуске Р-9 показала, что продолжение ЛКИ с 51-й площадки создает угрозу разветвленному хозяйству первой площадки и может сорвать пуски «семерки».