Николай Григорьев - Бронепоезд Гандзя Страница 14

Только каменотес, выполаскивая у борта ведро с остатками борща, вздохнул и негромко промолвил:

- Командир всегда нужен. Без командира мы - что дети малые без батьки.

Я понял, что он подтрунивает надо мной. Он был вдвое старше меня и еще вдобавок артиллерист. Ведь еще сегодня утром он командовал во время боя, а я по его указке вдвоем со смазчиком хвост у орудия ворочал.

Но я смолчал. Стою и молчу - язык у меня словно прилип к гортани...

Ребята, поглядывая на меня искоса, уже стали расходиться. "Черт возьми, - думаю, - надо же сказать что-нибудь, отдать какое-нибудь распоряжение... Да не пора ли уж бронепоезд отводить?" Я взял рупор и вполголоса спросил у машиниста на паровозе, который час. Оказалось, что нет и одиннадцати. "Рано, черт побери... Отходить приказано в полночь. Еще битый час стоять. Ах ты незадача... Что бы такое придумать?" И вдруг мне пришла в голову мысль: "Список составлю, личный список команды. Лучшего для начала и не придумаешь!"

Я присел на лафет, пододвинул фонарь, чтобы было посветлее, и велел подходить ко мне по очереди.

Ребятам эта затея понравилась, они все толпой сбились к фонарю.

Федорчук, матрос, бросился наводить порядок:

- Осади... осади... Сказано - в очередь! - И как бы невзначай наклонился ко мне: - Действуй, да посмелее.

Я достал свою карманную книжку, разлиновал ее и первым делом вписал каменотеса. Записал полностью, по имени и отчеству: "Иона Ионович Малюга, от роду 48 лет, многосемейный". Ниже, следующей строчкой, я решил записать и его племянника.

Но каменотес стоял передо мной, заслонив всю очередь, и не двигался с места. Смотрит на меня исподлобья, но ничего не говорит, только кусает усы.

Он молчит, и я молчу.

Матрос потрогал его легонько за плечо, но старик и тут не сошел с дороги.

- Чи он дуб, чи просто дубина, - пробормотал матрос и протолкнул ко мне племянника стороной.

Парень робко косился на дядю.

- Встань по форме, - сказал я.

Парень в розовой рубахе составил ноги вместе, а дядя, взглянув на него, досадливо махнул рукой и отошел в глубь вагона.

Тут парень сразу приободрился и стал отвечать на мои вопросы.

Оказалось, что это тоже Малюга и тоже Иона.

"Что же, не нумеровать же их, - подумал я. - Малюга первый да Малюга второй. Этак и запутаешься".

И я записал его без прибавлений: племянник, и все, 19 лет.

Так, строчка за строчкой, стал я заполнять страницу.

В списке я сделал четыре графы: фамилия, возраст, семейное положение, адрес на родине. Народ был все больше в возрасте около 25 лет - год в одну сторону, год в другую. Смазчику, Васюку, как раз исполнилось 25 лет, железнодорожнику-замковому - 27 лет, матросу - 29, Панкратову - 23. Самым молодым оказался пулеметчик Никифор, фамилия Левченко, - ему было 17 лет. А самым старым - машинист Федор Федорович Великошапко. Ему уже было 50.

В конце списка я поставил и свою фамилию: командир такой-то, лет - 22. Тут же под списком и расписался.

Я закрыл книжку и спрятал ее в карман. Ребята один за другим разбрелись по вагону. Пулеметчики, машинист и кочегар ушли к себе.

Стало тихо. В полутьме вагона кто-то протяжно и сладко зевнул.

- Спать нельзя, товарищи, - сказал я, - скоро двинемся.

- Да нет, мы так только. На ящиках прилегли... - услышал я сонный голос матроса.

Я поставил фонарь повыше, чтобы лучше видеть всех в вагоне.

Свет упал на сидевшего поблизости смазчика.

"А ведь у нас с ним какой-то разговор был. О чем это?.."

Я стал припоминать. Да, насчет работы у орудия! Ну-ка поговорю с ним теперь уже как командир.

- Васюк, - позвал я.

Он встрепенулся и пересел ко мне.

- Вот что, Васюк... Только ты говори прямо по совести: тебе не трудно у правила? Подумай-ка, ведь тяжесть-то какая - нашу тюху-матюху ворочать!

- Да что ты! Вот тоже... - Он с тревогой и, как мне показалось, даже с испугом взглянул на меня. - Где ж тут трудно? Ты же пробовал!

- В том-то, - говорю, - и дело, что пробовал. Все руки отбил... Может быть, ты все же полегче работу возьмешь? Хочешь в пулеметный вагон - будешь там запасные ленты подавать пулеметчикам да воду - вот и вся работа. А долговязого парня, который там сейчас, к правилу поставим...

Смазчик вдруг вскочил и замахал на меня руками:

- Не пойду, нет, не пойду!.. - Он перевел дух и сказал со злой усмешкой: - Ну да, ты, конечно, теперь начальник, я понимаю... ты можешь... И все равно - не пойду, не пойду!

Смазчик закашлялся и схватился за грудь.

Я перепугался.

- Васюк, да что ты, что ты, успокойся!.. - Я взял его за руки, усаживая. - Ведь я совет только тебе подал, по-товарищески. А не хочешь оставайся у правила. И кончен об этом разговор!

Он опустился на лафет. Я подправил фонарь и тоже сел. С минуту он пристально глядел на меня и даже, чтобы лучше видеть мое лицо, повернул меня руками к свету фонаря. Потом медленно убрал руки, видимо убедившись, что я его не обманываю.

- Вот ты... - вдруг заговорил он, потирая руками колени и медленно раскачиваясь, - ты все с этим правилом... А я должен обязательно у пушки быть, понимаешь? Я хочу сам их всех видеть и сам в них стрелять. Потому что... Нет, ты не поймешь этого...

Я слушал и действительно пока мало что понимал из его туманных слов.

- Ты этого не поймешь, - продолжал он, вздохнув. - Потому что у тебя наган на поясе и ты всегда можешь защититься... А я тогда, зимой, без оружия был... совсем... Только масленка да пакля в руках. И вот... Да... И вот их убили... - выговорил он, запинаясь и шепотом. - Вот там, - махнул он рукой в темноту, - у второго товарного тупика, прямо на рельсах расстреляли за забастовку. Обоих моих товарищей. И семьи у них, детишки остались...

Я слушал его и ни о чем не спрашивал. Ясно, кто расстрелял железнодорожников. Зимой здесь лютовали оккупанты. Пограничная станция! Грабили народ по всей Украине, а эшелоны здесь шли: не миновать Проскурова! Железнодорожники-то и забастовали.

Смазчик глубоко вздохнул и продолжал:

- А меня на тех самых рельсах - шомполами... Потому что я с пустой масленкой ходил, только вид делал, что заправляю вагоны в дорогу. Сто двадцать ударов шомполами. Ихний жандарм, когда уже меня в память привели, сам мне счет объявил, по-русски. Это ведь они мне чахотку сделали... Да я это только к слову, - вдруг как бы спохватился он и быстро взглянул на меня. - Сила у меня еще есть, ты не думай.

Я тихонько обнял его и придвинул к себе.

- Отомстить я должен за малых сироток... и за всех за нас, и за себя... - проговорил он совсем тихо, как бы сам с собой.

Смазчик неожиданно встал:

- Ну, пойду покурить! Так ты уж, пожалуйста, не трогай меня у правила... А силы у меня, брат, еще хватит!

Он по-военному притронулся рукой к козырьку фуражки и пошел из вагона.

* * *

Наконец-то окончилась наша затянувшаяся стоянка! Явился связист и передал мне боевое приказание комбрига: взорвать входную и выходную стрелки на станции и покинуть с бронепоездом Проскуров.

Я сразу начал расчищать у фонаря место, чтобы приготовить подрывные заряды.

"Вот, - думаю, - кстати вышел случай. Покажу команде, как подрывники действуют!"

Я окликнул дремавших на ящиках артиллеристов. Велел им убраться в сторону и не курить.

Матрос, узнав, в чем дело, не дожидаясь моего приказания, побежал в пулеметный вагон за подрывными припасами. Вслед за ним перемахнул через борт смазчик.

Принесли мне мешок, я распаковал свое подрывное имущество и, подсев к фонарю, начал готовить пироксилиновые заряды и зажигательные трубки к ним из капсюлей и бикфордова шнура.

Опытный подрывник всю работу проделывает в несколько минут - пальцы у него так и мелькают. У меня такой сноровки еще не было, но приходилось поторапливаться. Командир бригады дал мне всего один час и на взрывные работы, и на отход от Проскурова. Ровно через час он ожидал уже от меня донесения с новой позиции, с тылового разъезда.

Я возился на полу, поглядывая по временам на артиллеристов. Все пятеро послушно стояли в отдалении, следя за моими руками.

Наконец все было приготовлено для взрыва. Я стал собираться в путь.

- Можно, что ли, с тобой? - сказал матрос.

- Давай пойдем. Поможешь.

Зажигательные трубки я осторожно уложил в фуражку, фуражку надел на голову; матрос взял заряды, и мы пошли, прихватив с собой винтовки.

Шагаем по шпалам в темноте.

Гляжу - и смазчик за нами увязался. Я его остановил и не пустил дальше.

- Васюк, - говорю, - для тебя тоже дело есть.

И я послал его к Панкратову с приказанием снять боевое охранение.

Смазчик вернулся к поезду.

Станция была уже совсем пуста. Нигде не оставалось ни одного человека, снялся уже и полевой пункт связи. Кругом был мрак - сплошная черная яма. А где-то впереди, за семафором, а может быть, уже и ближе, таился враг... Мы ступали осторожно, стараясь не вызывать никакого шума. Каждый камешек, выскальзывавший из-под ног, заставлял нас замирать на месте и прислушиваться.