Г Кубанский - Команда осталась на судне Страница 14

- Воды! - бросил, не оборачиваясь, Корней Савельич. - Быстро!

Бережно передаваемый из рук в руки ковш проплыл в воздухе от камбуза до постели раненого. И снова салон заполнило тяжелое молчание.

Корней Савельич закончил обработку раны, наложил повязку. Товарищи бережно подняли Оську, вместе с тюфяком и подушкой, устроили на носилках.

Чьи-то руки распахнули пошире дверь. Носилки выплыли из салона. Впереди вспыхнула спичка. Вялый огонек осветил стены, уходившие в темную глубь прохода, странно высокий потолок.

Давно закрылась дверь с красным крестом на верхней филенке, а матросы всё еще теснились в узком проходе, ждали. В темноте плавали алые огоньки самокруток. Изредка слышался сдерживаемый близостью раненого голос, и снова тишина, ожидание.

Наконец дверь открылась. В слабо освещенном прямоугольнике появилась коренастая фигура Корнея Савельича.

Рыбаки двинулись к нему навстречу, еще плотнее забили узкий проход.

- Как Оська? - тихо спросил Быков.

- Что я могу сказать? - Корней Савельич задумался. Говорить с возбужденными матросами следовало осторожно. Очень уж взрывчатый это народ. - Ранение... тяжелое. В госпитале такие раны лечат. Здесь... потруднее.

- Бандюга! - вырвалось у кого-то.

- Придем в порт, передадим его в трибунал, - поспешил успокоить возбужденных матросов Корней Савельич. - Там разберутся.

- У нас свой трибунал! - ответил из темноты глухой голос. - Сами разберемся.

Корней Савельич горячо убеждал матросов в недопустимости самосуда, мести. Его слушали молча, не перебивали. А когда он сказал, что преступник получит по заслугам, снова прозвучал тот же глухой голос:

- Получит! Пошлют в штрафную. Месячишко повоюет и чистенький. Хоть женись!

Огромного труда стоило Корнею Савельичу вырвать у рыбаков обещание не расправляться с преступником. Но можно ли было верить их обещанию? Слишком напряжены у них нервы...

- Корней Савельич! - крикнули из конца прохода. - К капитану!

В салоне Иван Кузьмич и Анциферов, окруженные матросами, допрашивали Малыша.

- Ты знал, что Марушко взломал ящик с аварийным запасом? - спросил Анциферов.

- Нет. - Малыш отрицательно качнул головой. - Не знал.

- Допустим, что ты не знал, - согласился Анциферов. - Но продукты в каюте ты видел? Не мог не видеть. Что же ты молчал?

- А я тоже... - Малыш запнулся и принялся теребить полу стеганки.

- Что тоже? Помогал ему?

Малыш молчал. Решимости у него хватило только на полупризнание.

- Ломали вместе, - подсказал Анциферов.

- Нет, - еле слышно выдохнул Малыш.

- Караулил, пока Марушко работал?

И снова Малыш отрицательно качнул головой.

- Я... - Он с усилием проглотил что-то мешающее говорить и с неожиданной решимостью выпалил: - Ел с ним.

- И тебе в горло полезло? - презрительно спросил Матвеичев. - Не подавился?

Малыш поник, боясь взглянуть на разгневанного боцмана.

- Расскажи по порядку, - вмешался Корней Савельич. - А вас всех, - он осмотрел окружающих, - попрошу не мешать ему.

- Пришел я в каюту, - Малыш глубоко вздохнул, - а он сидит. Ест. Дал мне сухарь с маслом. "Рубай!" - говорит. Я спросил: "Откуда у тебя сухари?" А он достал из-за голенища нож. "Продать хочешь? - говорит. - Ешь. Или глотку перережу". Заставил съесть. И еще дал. Сгущенки. Вот. Так началось. А откуда у него сухари, я не знал. Думал, заначка с дому. У меня тоже были сухари, когда я пришел на "Ялту".

Мягкий тон Корнея Савельича подействовал. Малыш раскрывался все больше. События прояснялись. Аварийный запас Марушко похитил после бомбежки. Сперва он приносил в каюту понемногу сухарей и сгущенки. Затем у него появилась корейка и сливочное масло. Малыш понял, что продовольствие попало к Марушко нечистыми путями, но молчал. Молчал, не только боясь расправы, но и сознавая себя соучастником кражи. К тому же Марушко сумел убедить его, что сам-то он в случае разоблачения вывернется, а отвечать придется одному Малышу. Да и аварийный запас не тронут, пока не придется садиться на шлюпки, а капитан с палубы и сам не уйдет и других не отпустит.

- Слева по борту самолеты! - донесся в салон голос с палубы.

Все бросились к иллюминаторам. Между звездами медленно плыли три зеленых огонька. Возможно, они несли спасение? А если гибель?..

Зеленые огоньки растаяли в небе. Снова "Ялту" плавно приподнимала и опускала могучая океанская зыбь. Снова тральщик был один, затерянный в пустынном море...

- Небо очистилось!.. - спохватился Анциферов.

- Давай, давай! - нетерпеливо перебил его Иван Кузьмич. - Бери секстан. Беги. Определяйся.

ПОБЕГ

После ужина Паша, охранявший запертого в каюте Марушко, доложил капитану, что арестованный бушует, грохочет кулаками и каблуками в дверь, кричит: "Стреляйте, лучше сразу, чем заживо морозить человека в темной каюте!"

Иван Кузьмич прошел к арестованному. Марушко ходил из угла в угол, зябко кутаясь в стеганку. Термометр показывал в каюте минус два - почти как и на палубе.

- Отведите его в салон! - приказал Иван Кузьмич. - Да смотрите там за ним.

- Охранять змея такого! - проворчал Паша, пропуская вперед Марушко. Сдать его ракам на дно. На вечное хранение.

- Болтаете! - одернул его Иван Кузьмич.

- Я рыбак, а не тюремщик, - огрызнулся Паша и прикрикнул на Марушко: Шагай, шагай! Уговаривать тебя, что ли?

Он кипел от негодования. Ему поручили не столько стеречь самого Марушко (в открытом море бежать некуда), сколько охранять его от товарищей.

У дверей салона Паша задержался.

- Слушай, ты!.. - хмуро предупредил он Марушко. - Я тебя не трону. Но если умрет... считай себя покойником. Ни капитан, ни сам черт морской тебя не спасут.

После такого предупреждения ноги Марушко стали вялы и непослушны, словно чужие. Он не знал, что капитан и помполит, понимая, что в промерзшей и темной каюте арестованного долго не продержишь, сделали все возможное, чтобы убедить рыбаков не отвечать на преступление преступлением, на удар ножом - самосудом. Лишь после этого Иван Кузьмич распорядился перевести Марушко из каюты в салон.

Ненавидящие взгляды встретили Марушко в дверях салона и проводили, пока он не забился в угол за столом командного состава.

Наконец-то погасили коптилки. Прикрутили "летучую мышь". Матросы спали. Один Марушко сидел настороже. Каждый шорох вызывал у него дрожь. Порой ему казалось, что кто-то ползет между спящими, пробираясь к нему, и тогда он стягивался в упругий и мускулистый клубок.

Марушко не выдержал напряжения, нащупал в сумраке плечо Паши:

- Ты спишь?

- Сиди, жаба! - Паша отбросил его руку.

Тяжелое дыхание усталых людей давно заполнило салон. Марушко не спал. Просчитался. Крепко просчитался! Три года назад держал в страхе и подчинении все общежитие. Дружков подобрал подходящих. Расправа с непокорными была короткая. Даже на суде свидетели не выдерживали его тусклого взгляда и смягчали показания. На траулере он тоже успел кой-кого припугнуть. И вдруг все перевернулось вверх тормашками. На что Оська казался "своим", а в решительную минуту продал. А кто мог представить, что до посадки в шлюпки потребуется ящик с аварийным запасом! Ведь все слышали, как твердо сказал капитан: судно на плаву держится надежно.

...Утром все получили по два куска жареной трески, по ломтику тронутого плесенью хлеба и по ложке сахарного песку.

Марушко принесли паек в его угол. Но он был рад этому. Здесь никто не мог зайти за спину, ударить сзади. И он отдохнет от чудовищного напряжения ночи.

После завтрака Пашу сменил хмурый засольщик Терентьев.

"Праведник!" - злобно подумал Марушко, вспомнив, как Терентьев ругался со шкерщиками из-за брака в обработке рыбы.

С наступлением темноты команда заполнила салон. Настороженный слух Марушко жадно ловил обрывки разговоров. Больше всего хотелось ему узнать, что с Оськой. Жив он? Или умирает? Возможно, уже умер! От одной мысли об этом тело его покрылось липким потом. Если Оська умрет, тогда и ему конец. Не довезут до порта, до трибунала. Сейчас трибунал казался Марушко тихой гаванью.

После ужина Паша занял свое место рядом с арестованным.

Матросы устраивались на ночь. Неторопливая беседа угасала.

Тишина, мерное дыхание спящих осилили Пашу. Голова его свесилась на грудь, потом привалилась к стене...

А Марушко все думал - упорно, об одном и том же: выживет ли Оська? Хоть бы до берега выдержал.

Марушко вдруг разглядел, что помполита в салоне нет. Где он? Куда мог уйти в такую позднюю пору? Только к Оське. Значит, плохи дела раненого, если Корней Савельич ночью не отходит от его постели.

Марушко силился развеять страх, убедить себя в том, что помполит мог выйти проверить вахту, побеседовать с дежурными на постах наблюдения, просто подышать свежим воздухом. Но все это казалось неубедительным. Мысль упорно повторяла одно и то же слово: "Умирает!.." Незаметно пришло убеждение, что Оська уже мертв. Вот сейчас войдет Корней Савельич, сообщит о смерти Оськи... Теперь уже Марушко не мог отвести взгляда от двери. В каждом шорохе спящих ему слышались шаги, Корнея Савельича.