Николай Москвин - Лето летающих Страница 14

- А как змея чужого лямзить - это ты можешь? А как впятером налетать на двоих - это тоже ты можешь? Отец тут не ругается? Да?..

* * *

Вскоре произошел размен: мы отдали полосатого, а получили нашего многострадального "опытного" (с рваным боком и надломленной дранкой), капитана Стаканчика (родного, милого, но захватанного грязными руками) и столовый нож (почему-то чистенький, будто сейчас из буфета). А за несостоявшуюся дымовую завесу, за неравный бой на Хлебной площади, за "Не плачьте, орлы!", а также за то, что "опытный" вернулся из плена пораненным, мы получили половину восьмерика. Нет, эта плата была не маленькой; во всяком случае, братья-разбойники горевали о ней, и Костьке при размене пришлось не раз сказать об орлах, которым не следует плакать.

Так-то так, но все же мы жалели, что вернули полосатого. Такой большой! Такой красивый! Однако хорошо, что в жизни так заведено: если есть обида, то к ней тут же прилагается и утешение. Я сказал Косте:

- А чего вообще в нем хорошего? Такой большой все равно резал бы руки. Да и сам-то он тоже... Полосатый, вроде матраца.

Но во всей этой истории с оборвавшимся змеем было одно, что дороже всякого восьмерика и всякого полосатого, - это то, что мы с Костей, не заметив того, помирились.

20. ЧЕМПИОН ШВЕЦИИ

Наверно, на ночь глядя Костька долго вертел своего возвращенного из плена змея, потому что потом, как рассказывал, видел сон. Будто летит на своем "опытном", только большом-большом, и кабинка не с изнанки змея, как у Стаканчика, а впереди - на груди змея. А наверху, у наголовника, приделана "вертушка" Цветочка или, может, тот самый пропеллер от "заводного" змея, что мы видели на уцелевшей странице журнала, - только, конечно, большой-большой...

В общем, все у него смешалось - все, что может летать. Смешалось это и наяву. Когда мы наутро положили желтого "опытного" на пол и сели около него, Костя погрузился в раздумье.

- Может, и тут попробовать пропеллер сделать? - сказал он.

- Ты что? - удивился я. - Разве ты забыл, для чего мы желтого от куроедовских ребят вытягивали? Чтоб смерить змея. Чтоб взвесить Стаканчика.

- Я о потом говорю, когда мы по этому змею, - он постучал по желтому, - настоящего, человеческого змея строить будем...

Ну, потом - это потом, а сейчас мы приступили к ближайшему делу.

Площадь "опытного" смерить было легко, но вот как взвесить Стаканчика? Конечно, не на грубом же пружинном безмене, который в те времена был в каждом доме и на котором перевешивали базарную телятину, масло, творог. Для легкого, деликатного тела капитана, уже отмытого теплой водой, нужны были настоящие весы с разновесом.

После долгих колебаний я отправился в бакалейную лавку А. А. Волкова, у которого мама все покупала для дома. Колебания заключались в том, что не все было доделано. Я должен был подать продавцу завернутую в бумагу деревянную фигурку и сказать: "Мама просила взвесить". Но если бы продавец вдруг спросил: "Зачем взвесить?" - или, еще хуже, развернул бы бумагу, то ни сказать, ни объяснить я ничего не мог: мы с Костей это не придумали.

И вот, как бы с уроком, выученным только наполовину, я пошел в лавку.

На дверях подобных лавок всегда висели так называемые "подвывески" в форме овалов, в отличие от вывески, которая была наверху, над дверью. На одном овале с неизбежным постоянством значилось: "Мыло, свечи, керосин". На другом: "Чай, сахар, кофе". Это было написано, торговала же лавка положительно всем - от шоколадных окаменевших конфет (тогда называвшихся "конфектами") до конской сбруи.

Но случилось ни то ни другое. Продавец, взвесил, не спрашивая и не разворачивая, однако когда я брал обратно капитана - от волнения, что ли, - я уронил его в ящик с черносливом, стоявший сбоку прилавка. Все бы ничего, если бы продавец это видел, но он в это время отвернулся к полкам и чего-то там переставлял. Как быть? Лезть в ящик с черносливом - еще что подумают. И продавец подумает, и сам толстый "А. А. Волков", что стоял за конторкой.

- Дяденька! - жалобно сказал я. - Тут это упало... Уронил. Можно взять?

Продавец отошел от полки и заглянул в ящик, где поверх вкусных, сладких черно-блестящих крупных ягод лежал сверточек в бумаге.

- Ну, бери, - сказал он, не понимая, почему я спрашиваю.

Я взял капитана и вышел из лавки. И уж не знаю как, но под боком Стаканчика оказались прижатыми две черносливинки. Это, наверно, братья-разбойники за время плена капитана научили его таким некрасивым манерам. Как бы там ни было, но один чернослив я оставил Костьке и передал ему вместе с записанными на бумажке золотниками - весом Стаканчика.

* * *

Мы высчитали, сколько нужно квадратных дюймов змея, чтобы поднять в воздух один золотник груза. Это было замечательно. Мы даже привскочили. Будь это задачка по арифметике, которую нам задавали зимой в реальном училище, мы бы, конечно, не обрадовались, но здесь все было другое, живое: сейчас вот узнали, сколько надо квадратных дюймов для полета одного золотника, а вот сейчас, вот сию минуту узнаем - сколько для полета одного человека. Да, да, настоящего человека! Меня или Константина.

Но тут получилась осечка: мы не знали нашего веса. Да не только нашего - вообще веса человека. Можно было бы спросить Ивана Никаноровича или моего отца, но они ушли на работу. Узнавать же у наших мам... Нет, тут все же нужен был серьезный расчет: человек ведь полетит, а не кукла, не Стаканчик.

Константин вдруг вскочил:

- Пошли!

- Куда?

- Пошли!

После прохладной комнаты - жара на Николо-Завальской улице. Каменные плиты тротуара так нагреты, что и через подметку сандалий чувствуются. В конце улицы старая, но недавно побеленная церковь ярко сияет на солнце. За ней, на высоте золотого креста, вьется белый узкий змей, а чуть выше большой темно-красный. Пока мы бежим, я вижу, как от восходящих воздушных токов нагретого купола темный змей дрожит, меняет очертания, словно это не он сам, а только его отражение в воде.

Мы огибаем трактир Лукьянова, церковь уходит вправо, сворачиваем на Воронежскую и бежим до пересечения с Посольской. Костька хватает меня за руку и останавливает около высокой, кругло-толстой (такой толстой, что за ней человека не видно) афишной тумбы.

Мы обегаем ее, и вот крупные черные буквы:

ЦИРК. ЧЕМПИОНАТ ФРАНЦУЗСКОЙ БОРЬБЫ.

Афиша эта не новая, оставшаяся от весны, но так как летом в Т-е зрелища закрывались, то афиша осталась незаклеенной.

В середине пожелтевшего листа - две жирно-черные картинки-силуэта. На одной коренастый борец, выставив перед другим борцом ногу, старается его повалить. Нам известно, что это такое: до появления в Т-е "чемпионата французской борьбы" это называлось по-простому подножкой, но у борцов это "тур де-анш", что значит "через бедро". На нижней картинке еще интереснее, тут даже страшно: человеку как бы отрывают голову. В самом деле, один борец, плотно стоя на ковре, обернулся к другому спиной и так ловко и сильно захватил и рванул его голову, что тот взвился в воздух и сейчас, перелетев через нижнего борца, плюхнется лопатками на ковер. Это знаменитый "тур де-тет" ("через голову"), любимый болельщиками.

Но Костя показывает не на картинки, а на полуаршинные буквы:

...чемпион мира ВАХТУРОВ (8 пудов)

С чемпионом Европы ЛУРИХОМ (7 пудов).

Вторая пара - решительная схватка до

результата: ЧЕРНАЯ МАСКА (6 пудов)

чемпион мира ПЕТР КРЫЛОВ (6 пудов)...

Нет, это не то - слишком много! Слишком большие люди. Мы же помним их.

...Когда Вахтуров по утрам прогуливался по главной, Киевской, улице, мы шли за ним следом. Нет, не "на почтительном удалении", как говорят в этих случаях, а в двух-трех шагах позади него. Да это и понятно: идолопоклонники всегда стремятся быть как можно ближе к своему божеству, будь то борец, тенор или (как много позже появившийся) футболист.

И вот, идя позади в двух-трех шагах, мы видели его. Он загораживал нам улицу, будто впереди нас стоймя несли платяной шкаф. Мы восхищались отдельными статями нашего идола: какие ноги, какие руки, какие плечи, какая шея!..

Шея... Шея Вахтурова однажды погубила великана Святогора. Этот прославленный борец приехал среди сезона, и тотчас по Т-е пополз слух о похождениях великана: проходя по Заречью, Святогор шаловливо захлопнул у какого-то дома форточку на втором этаже; с домишками же одноэтажными он еще более насмешничал - закрывал ладонью дымоход на крыше, и бедные хозяева и постояльцы, чертыхаясь, чихая от дыма, вылетали в окна и в двери...

Появившегося на арене Святогора встретили аплодисментами: он и тут, среди рослых борцов, выглядел очень высоким. Он был худ, костляв, казалось, что у него много конечностей и мало туловища, как у кузнечика.

Оставшись наедине с Вахтуровым, он повел себя странно: набрасывал кольцо своих рук на шею Вахтурова и дергал на себя. Конечно, такой прием мог позволить себе только великан. И он добился своего: Вахтуров упал, или, как говорят, "перешел в партер". Став около него на колени и все еще продолжая быть высоким, простодушный Святогор стал неторопливо закладывать чемпиону мира страшный, полузапрещенный прием - "двойной нельсон". Его длинные руки-плети прошли под мышками Вахтурова и соединились на его затылке.