Николай Коншин - Граф Обоянский, или Смоленск в 1812 году Страница 14

Кабинет Софии был, для провинциальной барышни, даже роскошен. Прекрасное собрание книг ее без преувеличения можно было назвать изящною библиотекою. Отец ее любил словесность и не щадил никаких издержек, дабы обогатить свое уединение всеми лучшими созданиями гения. София, получив себе в наследство такое сокровище, по мере способов дополнила свою библиотеку новыми книгами и наконец привела ее в ту полноту, какой только можно было ожидать от ее образованного вкуса. Кроме книг, у нее был прекрасный физический кабинет, большая коллекция эстампов и целый шкап с достопримечательными древностями.

Когда ум, не тревожимый суетой света, и сердце, не утратившее первой чистоты своей, имеют столько предметов для занятия, то жизнь не может казаться скучною. Любезная веселость была отличительною чертою нрава трудолюбивой Софии.

Около 5-ти часов пополудни остановилась пред крыльцом Мирославцевых тяжелая четырехместная карета, в шесть лошадей. Мать сидела, сверх своего обыкновения, в гостиной, под окном, с рукодельем и издали еще заметила под горой едущий экипаж, но никак не ожидала никого к себе, а потому и оставила это без внимания. Она была грустна. Ее София, ее единственное богатство, все, что осталось ее сердцу от любви и счастия, этот кроткий и прекрасный ангел, которым не могли налюбоваться все, кто ни приближались к ней; эта незлобная, искренняя душа страдала! Никогда не была она так уныла, так взволнованна. За жизнь ее, конечно, страшиться нельзя было, но жизнь ее сердца была поражена. "Ей не знать уже счастия, - думала мать, - я не увижу более ее спокойного, всегда ясного чела. Я знаю твердость ее правил, она не согласится отдать руку Богуславу, если раз решилась на это".

В сию минуту слуга вошел торопливо в комнату, и пусть представят себе изумление Мирославцевой: он доложил ей о приезде Ивана Гавриловича Богуслава.

Вышед в зал, навстречу неожиданному гостю, Мирославцева остановилась шагах в четырех от дверей гостиной. Старик показался наконец; нога за ногу добрел он до хозяйки, поцеловал ее руку, спросил о здоровье и после обыкновенных взаимных учтивостей приглашен в гостиную.

Туалет Богуслава состоял из поношенного коричневого фрака, черного атласного исподнего платья, белого шелкового камзола и плисовых сапогов; волосы его не были завиты, что он весьма редко пропускал; но просто были расчесаны гребенкой и слегка припудрены. Выражение лица его было весьма озабоченное; по приглашению хозяйки он сел в креслы подле дивана, на котором она заняла себе место.

- Надеюсь, - сказала Мирославцева, - что посещение почтенного соседа я должна отнести к старой памяти его к покойному моему мужу: итак, мне остается благодарить вас.

- Очень помню, очень помню его, - отвечал рассеянно Богуслав, - счастливое было время; мы оба были еще молоды... Ведь мы почти с ребячества друзьями были, хотя он и гораздо был меня помоложе.

- О да, - сказала добродушно хозяйка, - муж мой умер тридцати двух лет.

- Как жалею я, видит бог, как жалею, когда подумаю: так ли бы он мог вас оставить...

- Покой и благословение усопшим! - прервала громко Мирославцева величественная наружность ее сделалась важною, лицо вспыхнуло негодованием. Я никогда не роптала на моего мужа - память об нем есть память моего счастия; пощадите меня!

- Верю, матушка, Анна Прокофьевна, - сказал Богуслав, увлеченный предначертанным заранее планом объяснения, - что счастие ваше похоронено вместе с ним; я помню старую жизнь в Семипалатском; о, я помню ее! Какое устроенное имение, какой избыток!..

- Я вижу, что мы не поймем один другого, - снова прервала Мирославцева, слово счастие не имеет характера; характер человека определяет смысл его счастия. Надеюсь, что великодушный сосед уважит желание мое не касаться без должного почтения до памяти, столь до меня священной. Говоря с язычником о предмете его святыни, благородно будет не дозволить себе неосторожного слова, которое может ему показаться богохулением. - Она умолкла; на глазах ее блеснули слезы.

Богуслав заметно смешался. Он долго не находил слов; молча вынул он табакерку, обтер ее платком, долго стучал пальцами по крышке и наконец, понюхав табаку, поднял взор на хозяйку.

- Анна Прокофьевна, - начал он, - вы меня простите, я приехал к вам с объяснением: до меня дошли слухи о моем сыне... вы сами мать... вы извините отцу.

- В чем дело? - сказала Мирославцева отрывисто, видя, что он остановился.

- Говорят, что этот повеса, - продолжал старик, - просит руки вашей любезной дочери... Лестно было бы для меня иметь такую прекрасную невестку; но посудите, прилично ли ему... то есть: не разоряет ли он себя... то есть: может ли он располагать собой без моего согласия!.. А мое мнение такое, что счастия в женитьбе не может быть, если партия не ровная. Каково будет жене думать, что она живет на счет своего мужа; каково мужу представить себе, что он бы мог, женившись на ровне, устроить детям состояние, которого лишил их добровольно! Не может быть благословения божия неравному браку!.. Итак, я приехал просить вас уважить права мои над сыном и не заставить меня сойти безвременно в могилу; я объявляю торжественно, что не могу дозволить ему жениться на вашей дочери, - буде же он женится, то прокляну его и в полгода промотаю все имение, а ему не дам ни куска хлеба, в этом свидетельствуюсь богом!

Богуслав замолчал; он побагровел от напряжения, с каким говорил. Все мускулы его были в движении, колени шатались; он обтирал пот, выступивший на лбу. Мирославцева глядела на него холодно; открытое, благородное лицо ее, сохранившее свежесть прежней красоты, было важно, на устах мелькала полуулыбка, какою великодушие отвечает врагу, недостойному мщения.

- Я выслушала вас не перебивая, господин Богуслав, - сказала она, - я хотела испытать: как далеко дерзость позволяет себе выступать за пределы приличия. Лета ваши дают вам право на снисхождение, и я охотно извиняю вам. Объясните мне однако же, прошу вас, цель вашего разговора: вы хотите, чтоб я уважила права ваши над сыном; значит ли это просто: чтоб ему было отказано, в случае, если будет искать руки моей дочери? Только ли это вы желали сказать?

- Я уже имел честь доложить вам, - отвечал старик заикаясь, - что за честь бы поставил...

- Остановитесь, господин Богуслав, отвечайте мне: только ли это вы хотели сказать?

- Пустите меня! - вдруг раздалось в коридоре, это был голос Софьи. Пустите меня, - повторила она несколько раз, - вы сумасшедшие, что вы меня упрашиваете!

Испуганная мать встала стремительно с дивана и едва сделала несколько шагов, как Софья, в спальном платье, завернутая шалью, показалась в дверях гостиной.

- Господин Богуслав, - сказала она, подойдя поспешно к засуетившемуся гостю, - объясните мне, ради бога: ваш сын убит?.. Что же вы молчите: сын ваш убит, спрашиваю я?.. Этот вопрос ясен!

- Мой сын, - сказал испуганный старик, - мой сын, - повторял он и, кажется, не находил слов продолжать.

- Ну да, ваш сын, говорите мне: убит он?

- Нет, нет, не может быть, - отвечал Богуслав, соображая в голове своей прошедшее, - с чего вы взяли, что он убит?

- Да вы не с известием о его смерти приехали к нам?

- Ох, нет, нет; с чего вы взяли?

- Ах, так это сон, - сказала больная, - какой страшный сон; мне виделось, что ему оторвало ногу, что он умер, и в это самое время я услышала о вашем приезде - все перемешалось в голове моей!

- Софья, милая Софья, ты больна, - сказала мать, - твое воображение так напугано неприятелями, что ты бредишь войной. - Она посадила ее подле себя. С пылающими щеками, с глазами, полными болезненной томности, наклонив голову на плечо к матери, Софья взяла ее руку.

- Так это сон, - повторяла она спокойно, - как я рада, что это сон!.. Молитесь, господин Богуслав, чтоб сын ваш остался жив... Какая страшная война, а у вас один сын, вы должны молиться за него.

Встревоженная мать понимала болезненный припадок дочери; она страшилась, чтоб в настоящем положении не высказала она своего сердца. Но Богуслав, которого испугали сначала неожиданные вопросы, уже пришел в себя. "Мать горда не по карману, - перебирал он в устаревшей голове своей, - лучше бы мне было поговорить с дочерью; но время еще не ушло, и теперь можно".

- У меня нет уже сына, - сказал он Софье, - с тех пор, как он вздумал жениться без моего согласия.

- На ком? - поспешно спросила она, сев прямо и отпустив руку матери. - На ком женится сын ваш?

- Я слышал, - отвечал отважный гость, - что он ищет вашей руки; но я не могу...

- О, успокойтесь, - прервала Софья, у которой сердце, казалось, облегчилось при последних его словах, - успокойтесь, господин Богуслав: я не буду женой вашего сына - вот вам мое слово. - Она встала и, схватив его иссохшую, жилистую руку, судорожно сжала ее в пылавших своих руках. - Я не буду его женой, - повторила она, - но он в опасности: о женитьбе ли его должны вы думать теперь!

Хозяйка поднялась.

- Вы удовольствованы, господин Богуслав, - сказала она, - теперь моя очередь просить вас уважить права мои: я имею честь вам откланиваться!