Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года - Кристина Шпор Страница 14

Горбачев творит историю». И Бушу необходимо «развернуть общественное восприятие». НАТО не следует бросать вызов Москве в вопросах контроля над вооружениями, но надо «выйти на политическое поле боя», настаивая на «самостоятельности и свободе Европы, свободной от Берлинской стены и доктрины Брежнева». И в этом НАТО надеется на американские «идеи, концепции и сотрудничество», потому что другие союзники не многое могут сделать. Буш с этим согласился: Горбачев, «как какой-нибудь сёрфер, поймал волну общественной поддержки». На предстоящем саммите НАТО важно найти «наше согласованное общее видение»[118].

Теперь президент уже был готов представить свое «видение». В тщательно спланированной серии важных речей в течение апреля и мая он постепенно очертил свой общий сценарий для Европы после холодной войны. Для первой речи был специально выбран Хэмтрамк, польско-американский пригород Детройта. Она была произнесена 17 апреля, через две недели после того, как в Польше были обнародованы положения важнейшей конституционной реформы, предусматривавшей создание Сената и канцелярии президента и легализацию свободного профсоюза «Солидарность». Эти важные структурные реформы стали результатом двухмесячных переговоров за круглым столом между оппозиционным движением и коммунистическим режимом генерала Войцеха Ярузельского. Демократические выборы состоялись летом. «Идеи демократии», как выразился Буш, «определенно с новой силой возвращаются в Европу», и Польша идет в авангарде, и все другое тогда в Хэмтрамке представлялось маловероятным.

Заимствуя темы из своей инаугурационной речи, Буш говорил о преодолении тоталитаризма, о распространении свободы и праве на самоопределение. «Запад теперь может уверенно предложить свое видение европейского будущего», – провозгласил он. «Мы мечтаем о дне, когда не будет препятствий для свободного перемещения людей, товаров и идей. Мы мечтаем о дне, когда народы Восточной Европы смогут сами выбирать свою систему правления и голосовать за партию по своему выбору в ходе регулярных, свободных и конкурентных выборов… И мы видим Восточную Европу, в которой Советский Союз откажется от использования военного вторжения как инструмента политики». Рефреном звучавшие слова Буша о «мечтах» и «видениях» были созвучны его суждениям в беседе с Вёрнером за пять дней до того. Он был движим растущей убежденностью в том, что у Америки как лидера Запада есть уникальная возможность использовать свою государственную мощь для преобразования Европы. «Что привело нас к этим открытиям? – спрашивал он. – Единство и сила демократий, да, и кое-что еще: подлинно новое мышление в Советском Союзе, природное желание свободы, живущее в сердцах всех людей». Президент провозгласил, что «если мы мудры, едины и готовы использовать момент, то нас запомнят, как поколение, сделавшее всю Европу свободной»[119].

Скоукрофт назвал речь в Хэмтрамке «первым большим шагом администрации в Восточную Европу». Хотя он признал, что она была «едва замечена» в США, слова Буша привлекли значительно большее внимание в Европе и СССР, где газета «Правда» отнеслась к ней благосклонно, отметив позитивную оценку президентом советских реформ и перспектив лучших отношений между сверхдержавами[120].

К маю неторопливый анализ администрацией советской политики наконец набрал скорость. 12 мая Буш воспользовался выпускной церемонией в Техасском университете A&M в штате, ставшем ему родным, чтобы огласить кое-что из новой стратегии в отношениях сверхдержав, которую он обобщил в ключевой концепции «После сдерживания». Другими словами, президент хотел перешагнуть через оборонительный характер американской политики, свойственный ей на самом пике холодной войны. Мы увидели более настойчивого Буша: осторожный свидетель, стоящий в сторонке во время саммита Рейгана и Горбачева на Говернорс-айленде в прошлом декабре, теперь точно знал, в каком направлении он хочет двигаться:

«Мы приближаемся к завершению исторической послевоенной борьбы двух систем взглядов: одна – тирании и конфликта, другая – демократии и свободы. Анализ американо-советских отношений, который в моей администрации только что завершен, показывает новую дорогу к разрешению этой борьбы… Наше исследование показывает, что сорок лет настойчивости предоставили нам отличную возможность, и сейчас пришло время перейти от сдерживания к новой политике для 1990-х – политики, которая признает весь масштаб изменений, происходящих во всем мире и в самом Советском Союзе. В общем, у Соединенных Штатов сейчас есть цель, далеко выходящая за пределы простого сдерживания советского экспансионизма. Мы стремимся к интеграции Советского Союза в сообщество наций».

Буш также выдвинул условия, на которых СССР пригласят обратно «в мировой порядок». Одной риторики Горбачева не хватит – «обещаний недостаточно». Кремль должен предпринять более конкретные «позитивные шаги». Список открывался сокращением советских сил (пропорционально законным потребностям безопасности), за ним следовали: обеспечение самоопределения, требование «поднять Железный занавес» и найти вместе с Западом дипломатические пути решения региональных конфликтов по всему миру, таких как Афганистан, Ангола и Никарагуа. Такие шаги сделают возможными качественно новые отношения между двумя сверхдержавами[121].

И при этом Буш признавал, что советские военные возможности все еще остаются пугающими. Поэтому устрашение оставалось необходимым, и в силу этого требовался сильный блок НАТО – что стало темой выступления Буша в Нью-Лондоне в штате Коннектикут 24 мая в Академии береговой охраны США. Там он очертил будущую военную стратегию США и политику в области ограничения вооружений на несколько предстоящих десятилетий. «Наша политика заключается в том, чтобы использовать любую – я имею в виду каждую – возможность для построения лучших, более стабильных отношений с Советским Союзом, точно в такой же степени, как наша политика заключается в защите американских интересов в свете сохраняющейся советской военной мощи». Они признал, что «среди тех многих вызовов, с которыми мы будем сталкиваться, есть и рискованные. Но позвольте мне заверить вас, что мы способны найти больше, чем долю в новых возможностях… Перед нами открывается возможность сформировать новый мир…»

Новый мир стал возможным, потому что «мы стали свидетелями конца идеи: заключительной главы коммунистического эксперимента. Коммунизм сейчас признан… системой, потерпевшей крах… Но траектория коммунизма – это только одна половина истории нашего времени. Другая половина – торжество демократической идеи» – что очевидно всему миру, от членов профсоюза в Варшаве до студентов в Пекине. «Пока мы с вами сегодня беседуем, – а он обращался к молодым американцам-выпускникам, – мир меняется из-за драматических событий на площади Тяньаньмэнь. Повсюду голоса говорят на языке демократии и свободы»[122].

Речь в Академии береговой охраны завершила публичное изложение новой стратегии администрации Буша в отношении европейской сцены отношений по линии Восток–Запад перед саммитом НАТО в Брюсселе 30 мая[123]. Его далекоидущие рассуждения о мире и свободе, о свободном глобальном рынке и сообществе демократий подготовили почву для последующих заявлений о том, что его внешняя политика не имеет собственных целей, она лишь реактивна, и ему «совершенно не хочется плыть в неизведанные воды». Кроме всего прочего, он раз за разом останавливался на пояснении, каким он видит место американского лидерства в мире, и на разъяснении того, что его администрация понимает под «общими ценностями Запада»[124]. Как сам Буш сказал