Виктор Гюго - Девяносто третий год Страница 15

Он посмотрел налево, на колокольню Танис, и ее звонница мерно открывалась и закрывалась, как на колокольне Баге-Пикан.

Старик постепенно, одну за другой, оглядел все колокольни, видимые в округе: по левую руку -- колокольни Куртиля, Пресэ, Кроллона и Круа-Авраншена; по правую руку -- колокольни Ра-сюр-Куэнон, Мордре, Депа; прямо -- колокольню Понторсона. Звонницы всех колоколен последовательно то становились прозрачными, то заполнялись чернотой.

Что это могло означать?

Это означало, что звонили на всех колокольнях, звонили во все колокола.

Просветы потому и появлялись и исчезали, что кто-то яростно раскачивал колокола.

Что же это могло быть? Повидимому, набат.

Да, набат, неистовый набатный звон повсюду, со всех колоколен, во всех приходах, во всех деревнях. И ничего не было слышно.

Объяснялось это дальностью расстояния, скрадывавшего звук, а также и тем, что ветер дул сейчас с противоположной стороны и уносил все шумы земли куда-то вдаль, к самой линии горизонта.

Зловещая минута -- круговой, бешеный трезвон колоколов и ничем не нарушаемая тишина.

Старик смотрел и слушал.

Он не слышал набата, он видел его. Странное чувство -- видеть набат.

На кого же так прогневались колокола?

О чем предупреждал набат?

III

Когда бывает полезен крупный шрифт

Кого-то выслеживали.

Но кого?

Трепет охватил этого поистине железного старца.

Нет, конечно, не его. Никто не мог догадаться о его прибытии сюда. И нелепо даже предполагать, что уже успели известить представителей Конвента; ведь он только что ступил на сушу. Корвет пошел ко дну раньше, чем кто-нибудь успел спастись. Да и на самом корвете только дю Буабертло и Ла Вьевиль знали его подлинное имя.

А колокола надрывались в яростном перезвоне. Он снова оглядел все колокольни и даже машинально пересчитал их, не в силах ни на чем сосредоточить мысль, отбрасывая одну догадку за другой, в том состоянии смятения чувств, когда глубочайшая уверенность вдруг сменяется пугающей неизвестностью. Но ведь бить в набат можно по разным причинам, и старик мало-помалу успокоился, твердя вполголоса: "В конце концов никто не знает о моем прибытии, никто не знает моего имени".

Вот уже несколько минут откуда-то сверху доносился легкий шорох. Словно на потревоженном ветром дереве зашуршал лист. Сначала старик даже не поглядел в ту сторону, но так как шорох не смолкал, а будто нарочно старался привлечь к себе внимание, он обернулся. Действительно, это был лист, но только лист бумаги. Ветер пытался сорвать с дорожного столба большое объявление. По всей видимости, его приклеили лишь недавно, так как бумага еще не успела просохнуть, и ветер, играя, отогнул ее край.

Старик подымался на дюну с противоположной стороны и поэтому раньше не заметил объявления.

Он влез на тумбу, где только что спокойно отдыхал, и прихлопнул ладонью угол объявления, которое отдувало ветром. Июньские сумерки не сразу сменяет ночная мгла, и по-вечернему светлое небо лило свой бледный свет на вершину дюны, подножье которой уже окутала ночь; почти весь текст объявления был набран крупным шрифтом, еще различимым в наступивших потемках. Старик прочел следующее:

"Французская республика, единая и неделимая.

Мы, Призер из Марны, представитель народа, в качестве комиссара при береговой Шербургской республиканской армии, приказываем: бывшего маркиза де Лантенака, виконта де Фонтенэ, именующего себя бретонским принцем, высадившегося тайком на землю Франции близ Гранвиля, объявить вне закона. Голова его оценена. Доставивший его мертвым или живым получит шестьдесят тысяч ливров. Названная сумма выплачивается не в ассигнатах, а в золоте. Один из батальонов Шербургской береговой армии незамедлительно отрядить на поимку бывшего маркиза де Лантенака. Предлагаем сельским общинам оказывать войскам всяческое содействие. Дано в Гранвиле 2 сего июня 1793 года. Подписано

Приер из Марны".

Ниже этого имени стояла вторая подпись, набранная мелким шрифтом, и разобрать ее при угасающем свете дня не представлялось возможным.

Старик нахлобучил на глаза шляпу, закутался до самого подбородка в матросский плащ и поспешно спустился вниз. Мешкать здесь на освещенной вершине дюны было более чем бесполезно.

Возможно, он и так уж слишком задержался, ведь верхний склон дюны был последней светлой точкой во всем пейзаже.

Внизу темнота сразу поглотила путника, и он зашагал медленнее.

Он направился в сторону фермы, следуя намеченному еще на дюне маршруту, который он, очевидно, считал наиболее безопасным.

На пути он не встретил никого. В этот час люди предпочитают сидеть по домам.

Войдя в густую заросль кустарника, старик остановился, снял плащ, вывернул куртку мехом вверх, снова накинул плащ, только подвязал его теперь у шеи веревочкой, отчего тот сразу приобрел нищенский вид, и снова зашагал вперед.

Светила луна.

Старик дошел до перекрестка двух дорог, где стоял древний каменный крест. У подножья креста смутно виднелся какой-то белый квадрат -- судя по виду, все то же объявление, которое он только что прочел. Старик подошел поближе.

-- Куда вы идете? -- раздался вдруг вопрос.

Старик обернулся.

По ту сторону зеленой изгороди стоял человек; ростом он был не ниже старика, годами не моложе его, волосом так же сед, только, пожалуй, рубище у пришельца было чуть поновее. Почти двойник.

Подпирался он длинной палкой.

-- Я вас спрашиваю, куда вы идете? -- продолжал незнакомец.

-- Скажите прежде, где я нахожусь, -- ответил старик спокойно, почти высокомерно.

Незнакомец ответил:

-- Находитесь вы в сеньории Танис, я здешний нищий, а вы здешний сеньор.

-- Я?

-- Да, вы, маркиз де Лантенак.

IV

Нищеброд

Маркиз де Лантенак, впредь мы так и будем его именовать, сурово вымолвил:

-- Что ж! Идите и сообщите обо мне.

Но незнакомец продолжал:

-- Мы тут с вами оба дома, вы у себя в замке, я у себя в лесу.

-- Довольно. Идите. Сообщите обо мне, -- повторил маркиз.

Незнакомец спросил:

-- Вы, я вижу, держите путь на ферму "Соломинка". Так?

-- Да.

-- Не советую туда ходить.

-- Почему?

-- Потому что там синие.

-- Сколько дней?

-- Уже три дня.

-- Жители фермы оказали им сопротивление?

-- Какое там. Отперли перед ними все двери.

-- Ах так! -- сказал маркиз.

Незнакомец показал пальцем в сторону фермы, крыша которой еле виднелась из-за купы деревьев.

-- Вот она, крыша, видите?

-- Вижу.

-- А видите, что там такое наверху?

-- Что-то вьется.

-- Да.

-- Флаг вьется.

-- Трехцветный, -- заключил незнакомец.

Еще с вершины дюны маркиз обратил внимание на этот предмет, вблизи оказавшийся флагом.

-- Что это, кажется, в набат бьют?

-- Да, бьют.

-- А что тому причиной?

-- Вы, должно быть.

-- А почему ничего не слышно?

-- Ветер относит.

Незнакомец спросил:

-- Объявление видели?

-- Видел.

-- Вас разыскивают.

Затем, бросив беглый взгляд в сторону фермы, добавил:

-- Там целый полубатальон.

-- Республиканцев?

-- Парижан.

-- Ну что ж, -- ответил маркиз, -- идем.

И сделал шаг по направлению фермы.

Нищий схватил его за руку.

-- Не ходите туда!

-- А куда же, по-вашему, я должен идти?

-- Ко мне.

Маркиз молча взглянул на нищего.

-- Послушайте-ка меня, господин маркиз. У меня не сказать чтобы очень богато, зато надежно. Землянка не высока, вроде погреба. Вместо кровати сухие водоросли. Вместо кровли ветки и трава. Идем ко мне. На ферме вас расстреляют. А у меня вы спокойно отдохнете. Вы, должно быть, устали; завтра утром синие уйдут, и можете идти куда вам угодно.

Маркиз попрежнему глядел на незнакомца.

-- А вы-то на чьей стороне? -- спросил он. -- Вы что -- республиканец? роялист?

-- Я -- нищий.

-- Не республиканец, не роялист?

-- Как-то не думал об этом.

-- За короля вы или против?

-- Времени не было решить.

-- А что вы думаете о происходящих событиях?

-- Думаю, что жить мне не на что.

-- Однакож вы решили спасти меня.

-- Я узнал, что вас объявили вне закона. А что такое закон, раз можно быть вне его? Никак в толк не возьму. Вот я, что я -- вне закона? Или наоборот? Ничего не понимаю. С голоду помереть это по закону выходит или нет?

-- Вы давно уж так бедствуете?

-- Всю жизнь.

-- И все-таки решили меня спасти?

-- Решил.

-- Почему?

-- Потому, что я подумал: вот человек, которому еще хуже, чем мне. Я хоть имею право дышать, а он и того права не имеет.

-- Это верно. И вы хотите меня спасти?

-- Конечно. Мы ведь теперь с вами братья, ваша светлость. Я прошу кусок хлеба, вы просите жизни. Оба мы теперь нищие.

-- А вы знаете, что моя голова оценена?

-- Знаю.

-- А как вы об этом узнали?

-- Объявление прочел.

-- Вы умеете читать?

-- Умею. И писать тоже умею. Почему же я должен неграмотным скотом быть?