Всеволод Волин - Неизвестная революция 1917-1921 Страница 15

С другой стороны, революционные партии, до того вынужденно державшиеся в стороне от движения, недостаточно сильные, чтобы ему воспрепятствовать и, тем более, придать ему более революционный характер, тем не менее сумели определенным образом повлиять на Гапона и вынудить его «революционизировать» свои действия.

Таким образом, акция явилась неоднозначным, но естественным результатом противодействия различных сил.

Что касается интеллектуальных и либеральных кругов, им была уготована участь бессильных свидетелей развития событий.

Поведение и психология самого Гапона, какими бы парадоксальными они ни могли показаться, тем не менее, легко объяснимы. Остававшегося прежде всего простым комедиантом, платным полицейским агентом, его неумолимо толкала вперед мощная волна народного движения. В конце концов он уже не мог ей противиться. Вопреки его воле события поставили Гапона во главе толпы, сотворившей из него кумира. Этот авантюрист и романтик по духу неизбежно оказался в плену иллюзий. Инстинктивно ощущая историческую значимость событий, он, вероятнее всего, ее преувеличивал. Ему виделось, что революция уже охватила всю страну, угрожает трону, а он, Гапон — верховный вождь движения, народный кумир, вознесенный на вершину славы, которая останется в веках. Увлеченный мечтой, которая, казалось, уже близка к осуществлению, он вообразил, что все начавшееся движение сосредоточено в нем. Отныне деятельность полицейского агента перестала его интересовать. В те лихорадочные дни он даже забывал о ней, ослепленный отсветами грандиозной бури и поглощенный своей новой ролью, представлявшейся ему почти что божественной миссией. Так, весьма вероятно, рассуждал Гапон в первых числах января 1905 года. Можно предположить, что тогда он вел себя в определенном смысле искренне. По крайней мере, такое впечатление сложилось у автора этих строк, который познакомился с Гапоном за несколько дней до произошедших событий и видел его в деле.

Но самое странное явление — молчание правительства и полное невмешательство полиции в лихорадочную подготовку шествия — легко объяснимо. Полиция не поняла перемену, произошедшую в Гапоне. Она доверяла ему до конца, решив, что в данном случае речь идет о ловком маневре с его стороны. И когда ей, наконец, удалось осознать произошедшую перемену и грозившую опасность, было слишком поздно для того, чтобы как-то сдержать развитие событий. Поначалу растерявшись, правительство в итоге решило дождаться благоприятного момента, чтобы покончить с движением одним ударом. Пока же, не получая никаких указаний, полиция молча наблюдала за происходящим. И это необъяснимое, загадочное молчание только упрочило надежды масс. «Правительство не смеет противиться движению: оно пойдет на уступки», — так рассуждали многие.

Поход к Зимнему Дворцу был назначен на утро воскресенья 9 января (по старому стилю). Предшествующие дни были в основном посвящены зачтению «петиции» в секциях. Повсюду это происходило примерно одинаково. Сам Гапон или кто-нибудь из его друзей читал петицию рабочим и комментировал ее. Петицию зачитывали после того, как секционный зал заполнялся народом и двери его закрывались; потом присутствующие расписывались на специальном листке и покидали зал. Затем он снова заполнялся народом, ожидавшим на улице своей очереди, и все начиналось сначала. Так происходило во всех секциях, зачастую собрания продолжались до глубокой ночи.

Трагической нотой в эти последние дни звучал призыв оратора, на который толпа откликалась торжественной и суровой клятвой. «Товарищи рабочие, крестьяне и прочие граждане! — говорил оратор. — Братья по несчастью! Храните верность нашему делу. В воскресенье утром собирайтесь к Зимнему Дворцу. Ваше отсутствие будет означать измену нашему делу. Ведите себя спокойно, мирно, будьте достойны этого великого дня. Отец Гапон уже предупредил государя и гарантировал под свою личную ответственность, что ему с вашей стороны ничто не будет угрожать. Если вы допустите какие-нибудь неуместные действия, отцу Гапону придется за это отвечать. Вы слышали петицию. Наши требования справедливы. Мы не можем больше влачить такое нищенское существование. Так что к царю мы идем с распростертыми объятьями, с сердцами, полными любви и надежды. Ему остается только принять нас и прислушаться к нашим просьбам. Петицию передаст сам Гапон. Будем надеяться, товарищи, братья, что государь примет нас, выслушает и выполнит наши законные требования. Но если, братья мои, царь вместо этого выступит против нас с оружием, тогда, братья мои, горе ему! Тогда у нас больше не будет царя! Тогда пусть вечное проклятие падет на него и всю его династию!.. Поклянитесь же все, товарищи, братья, простые граждане, поклянитесь, что никогда не простите измены. Поклянитесь, что всеми средствами постараетесь покарать предателя…» И все собрание в едином порыве отвечало, подняв руки: «Клянемся!»

Там, где петицию читал сам Гапон — по меньшей мере по одному разу в каждой секции, — он добавлял: «Я, священник Георгий Гапон, именем Господа освобожу вас тогда от присяги царю, заранее благословлю того, кто покарает его. Ибо тогда у нас не будет больше царя!.». Побледнев от волнения, он два, три раза повторял эти слова перед трепещущим в тишине залом.

«Клянитесь следовать за мной, клянитесь жизнью ваших близких, ваших детей!» — «Да, отец, да! Клянемся жизнью наших детей!» — следовал неизменный ответ.

Вечером 8 января все было готово к манифестации. Подготовилось и правительство. Некоторым интеллектуальным и литературным кругам стало известно, что оно приняло решение ни в коем случае не подпускать толпу к Дворцу; если народ будет упорствовать, стрелять без пощады. К властям спешно отправилась делегация с просьбой не допустить кровопролития[20]. Безуспешно. Все позиции были уже заняты. Столица находилась в руках вооруженных до зубов воинских частей.

Дальнейшее хорошо известно. В воскресенье 9 января с самого утра огромная толпа, в основном рабочие, многие с семьями, двинулась в сторону Зимнего Дворца. Десятки тысяч мужчин, женщин и детей изо всех концов столицы и пригородов шли к месту сбора.

Повсюду их встречали патрули армии и полиции, открывавшие интенсивный огонь по скоплениям людей. Но людской порыв был столь силен, что толпа все равно окольными путями беспрерывно прибывала на площадь, запруживая соседние улицы. Тысячи людей, рассеиваясь под огнем патрулей, упорно стремились к цели, движимые любопытством, гневом, насущной потребностью во весь голос заявить о своем негодовании и возмущении. Многие, невзирая ни на что, все еще сохраняли надежду на успех, уверенные, что если им удастся пройти на площадь, к царскому дворцу, то государь выйдет к ним, примет их, и все наладится. Одни предполагали, что, поставленный перед свершившимся фактом, царь перестанет сопротивляться и будет вынужден пойти на уступки. Другие в своей наивности воображали, что он не в курсе происходящего, не знает о стрельбе, что полиция, с самого начала все тщательно скрывавшая от него, хочет теперь помешать народу встретиться с «батюшкой». Так что на площадь нужно прийти любой ценой… И потом, мы же дали клятву… Наконец, туда, быть может, удалось прорваться отцу Гапону…

Как бы то ни было, людское море заполнило в конце концов все подходы к Зимнему Дворцу и просочилось на саму Дворцовую площадь. Тогда правительство не нашло ничего лучшего, как рассеять эту невооруженную, растерявшуюся, отчаявшуюся толпу оружейными залпами.

Это было ужасающее, невообразимое, невиданное в истории зрелище. Под выстрелами в упор, воя от страха, боли, ярости, огромная спрессованная толпа была не в силах двинуться ни вперед, ни назад. Позже это назвали «кровавой баней». Отступая после каждого залпа как под порывом ветра, причем многие были раздавлены и задушены, она под давлением все прибывающих масс возвращалась, давя трупы, умирающих, раненых… И билась в смертных судорогах под новыми выстрелами… Это продолжалось долго: до того момента, когда прилегающие улицы наконец освободились и собравшиеся смогли разбежаться.

В тот день в столице погибли сотни людей, мужчин, женщин и детей. Солдат предусмотрительно напоили до бессознательного состояния, чтобы избавить от всяческих сомнений. Некоторые из них, совершенно невменяемые, забавлялись тем, что стреляли по детям, вскарабкавшимся на деревья, «чтобы лучше видеть»…

К вечеру «порядок был восстановлен». Число жертв, даже приблизительное, никому не известно. Известно лишь, что всю ночь из города шли телеги, нагруженные трупами, которые хоронили в общих ямах в окрестных полях и лесах[21].

Известно также, что царя в тот день вообще не было в столице. Предоставив военным карт бланш, он бежал в одну из своих летних резиденций, Царское Село.