Михаил Бойцов - К чести России (Из частной переписки 1812 года) Страница 15

Пишу сие на дворе при народе, утомлен от службы: весь день сражался, а ночь шел на лошади, которые у меня все почти не ходят. Две лошади опять ранены, а жеребенок так худ, что ног не волочит, гнедая ссаднена - то я езжу часто на гусарских. Я нередко командую и гвардиею, и конницею по 100 эскадронов, и во всем до сего часа бог помогал. <...>

Ну, прощай, мой друг, писал бы 5 листов, да устал - не спал ночь, и спешу тебя известить. Что Лиза, ее кашель? Петруша(80), Ваня, Гриша? Напиши особенно о каждом. Что пятый, стучит ли? Перекрести их, благослови, прижми их к сердцу и скажи, что я постараюсь оставить им имя честного отца и патриота. Целую тебя, крещу. Прощай, мой друг. Еще раз тебя обнимаю и есмь, пока жив, пока кровь в жилах, тебе верный и преданный друг

П. Коновницын. <...>

Е. Жуков - А. И. Горчакову.

[27 августа. Можайск]

Сиятельный князь, милостивый государь!

Сейчас был я здесь в Можайске у нашего героя князя Андрея Ивановича(81). Я нашел его на постели. Он ранен, но я клянусь вашему сиятельству, что рана его в плечо не опасна. Он уже к вам писал с эстафетою, которое письмо вручит вам Александр Львович Нарышкин, что уже служит доказательством, что он в состоянии писать. Он хотел было писать и теперь, но я ему отсоветовал. Я взял обязанность сию на себя. Обрадовал я князя и чем же? Я достал три яблока и сейчас послал к нему. Посланный возвратился и не может мне описать, как он сим доволен. О положении братца вашего не премину вас извещать. Как скоро он оправится, то хочет опять лететь на поле славы. Прощайте, ваше сиятельство! Мое почитание графу и графине. С совершенным высокопочитанием и преданностью имею честь быть, сиятельнейший князь, милостивый государь, вашего сиятельства всепокорнейшим слугою.

Егор Жуков.

Н. М. Карамзин - брату.

27 августа. Москва

Не вините меня, что я недели две не писал к вам. Право, не хотелось за перо взяться. Наконец, я решился силою отправить жену мою с детьми в Ярославль, а сам остаюсь здесь и живу в доме у главнокомандующего Федора Васильевича, но без всякого дела и без всякой пользы. Душе моей противна мысль быть беглецом: для того не выеду из Москвы, пока все не решится. Вчера началось кровопролитнейшее сражение и ныне возобновилось. Слышно, что мы все еще удерживаем место. Убитых множество, французов - более. Из наших генералов ранены: Багратион, Воронцов, Горчаков, Коновницын. С обеих сторон дерутся отчаянно - бог да будет нам поборник! Через несколько часов окажется или что Россия спасена, или что она пала. Я довольно здоров и тверд, многие кажутся мне малодушными. Верно, что есть бог! Участь моя остается в неизвестности. Буду ли еще писать к вам - не знаю, но благодарю бога за свое доселе хладнокровие, не весьма обыкновенное для моего характера. Чем ближе опасность, тем менее во мне страха. Опыт знакомит нас с самими нами.

Д. С. Дохтуров - жене.

28 августа. [Без места]

Вчера я к тебе, друг мой, писал чрез курьера, отправленного Кутузовым, где уведомил тебя, что у нас было третьего дня престрашное сражение, верно, жесточее Прейс-Ейлавского(82). Меня бог спас чудесно: не было места, где бы можно быть безопасно. С семи часов утра и до вечера поздно сражение продолжалось. Я командовал центром, и у меня началось, но как ранили к. Багратиона, то Кутузов мне прислал повеление взять 2-ю армию в мою команду, куда я тотчас и отправился. Это было на левом фланге; на сем пункте неприятель устремил все свои силы для занятия возвышений и укреплений, нами сделанных. По приезде моем на сей фланг я нашел, что некоторые были уже нами уступлены и что мы должны были несколько назад податься. В сем положении я застал вторую армию. Наши дрались отчаянно, неприятель атаковал весьма дерзко, но везде его кавалерия была опрокинута нашими кирасирами, одним словом, сражались с удивительным мужеством и удержали место до ночи, где и ночевали, а в 5 часов немного отступили к Можайску. Не могу представить, как я остался безвреден. Все побито и ранено возле меня. <...> Мы очень много потеряли, но неприятель, я думаю, еще более: взято у него два генерала и много раненых и убитых, как говорят пленные. <...> Ты у меня спрашиваешь, душа моя, остаться ли тебе в Москве. Может быть, бог нам поможет злодея нашего истребить, но, однако же, чтоб ты не подверглась опасности, я советую тебе ехать в деревню, а я при всяком случае буду извещать тебя о себе. Верь, друг мой, что мне нет ничего на свете вас дороже. <...>

Д. А. Апухтин - жене.

28 августа.

Биваки под Можайском у Кожухова

Милый и сердечный друг сердца моего, жизнь моя, мой ангел! Я спешу писать к тебе, что, благодарение богу, жив и здоров. Естли ты услышишь о сражении 27-го числа, то есть вчерашнего дня(83), я не скрою от тебя, что мы в нем были, но, благодарение всевышнему, все целы ночевали на месте сражения. Еще, кажется, никогда такова сражения не бывало. Невзирая на то, что мы стояли не в деле, а в резерве,- нас два раза в день на разных позициях обсыпало ядрами и в роте Сергея брата двух ратников ранило ядром. Все обстоятельства, кажется, в нашу пользу. <...> Crainte de quelque feusse allarme qui peut arriver fort aisement(84). Дяде и тетушке скажи, что брат Иван и Михаиле здоровы. С Михаилом и Ермоловым я нынешнюю ночь ночевал, но не видался, потому что мы приехали в главную квартиру - они уже спали, а поутру они уехали - мы еще спали. <...> Двое сутки у нас кроме вотки и простова вина пить было нечего, и я, признаюсь, умирал с жажды, но в главной квартире сегодня поутру в три часа напоил меня чаем Нарышкин Николай Дмитриевич. Это - благодеяние. <...> А впрочем, моя жизнь, моя милая, мой ангел, я тебя и среди тысячи смертей не забываю, боготворю. Всем сердцем и всею душою всюду и везде благословляю душевно. <...> Пока жив - есмь и буду верный муж и друг

Дмитрий Апухтин. <...>

On dit que le roi de Naple Murat est tue <...>(85).

И тебя, жизнь моя Алексаша, душевно обнимаю. Письма ваши меня утешили. Ты не можешь представить, как я ими порадован. Но желаю, чтобы вы были от всякого вранья избавлены выездом из Москвы. В самой армии мы насчет дел спокойны гораздо [более], нежели вы в Москве. <...>

М. И. Кутузов - жене.

29 августа. [Без места!

Я, слава богу, здоров, мой друг, и не побит, а выиграл баталию над Бонопартием.

Детям благословение. Верный друг Михаила Г[оленищев]-К[утузов].

М. К. Карасев, Т. С. Мешков и другие слуги - Е. М. Олениной.

11 октября. Нижний Новгород

Государыня Екатерина Марковна!

Письмо ваше от 28-го сентября мы получили, из которого увидели, что вы изволите беспокоиться о Павле Алексеевиче. О его здоровье доносим вам, что ему теперича против прежнего гораздо лучше - он изволит выезжать прогуливаться очень часто. Еще доносим вашему превосходительству, что наши господа были раскасированы(86). Николай Алексеевич был во 2-ом баталионе в 4-й роте, а Павел Алексеевич в 3-м батальоне правил должность за адъютанта. Лишь только началось дело у города Можайска при селе Бородине 26-го числа, лошадь была у Павла Алексеевича из крестьянских, которая боялась огнестрельного оружия, а потому и принужден он был отдать ее Михайле(87). Мы стояли тут долгое время, потом пришло повеление, чтобы денщики отошли гораздо дальше, и мы лишились зрения господ своих. Тимофей(88) был у вьючных лошадей, а я остался у перевязки (где перевязывают раненых), чтобы, по крайней мере, осведомляться о господах. Вдруг стали говорить, что Оленин оконтузен. Михаиле, бросившись, едва мог найти и увидел стоявших подле него наших полковых подлекарей, и кровь была уже ему отворена. Он едва только дышал и был полумертв. Лекаря меня послали найти какую-нибудь телегу. Телегу я нашел и, привязав кой-как к стременам, привез ее, но, подъезжая к цепи, нашел, что дирекция переменилась, и мы не знали, где найти раненого. Николай Алексеевич, узнав об этом и не поверя, что братец его оконтузен, а думая, что он убит, плакал крепко и сказал: "Бог разве не велит мне быть в деле? Отмщу врагу за смерть брата моего!" Но вскоре после сих речей ударило ядро и убило Николая Алексеевича, г. Татищева-большого и третьего - унтер-офицера. Благодетель ваш Михаил Иванович(89), узнав, что мертвого потащили, сожалел и плакал. Мы нашли, что его начали хоронить с прочими там, где отведено было место для всех обер-офицеров. Мы стали просить офицера, откомандированного для хоронения, об отдаче нам тела, но он сего не позволял, и мы ходили просить дежурного генерала позволить нам взять тела Николая Алексеевича и г-на Татищева, и он нам не отказал. Ехав по дороге с телами, нашли мы раненого Павла Алексеевича в перевязке в прежнем положении. По приезде нашем в Можайск сыскали два гроба для Николая Алексеевича и г. Татищева, и священник, отпев их, похоронил по долгу христианскому. При сем случае был и полковник Михаил Иванович, который также ранен в левую руку легкою раною. Он с Павлом Алексеевичем поехал до Москвы и берег его, как сына своего. <...> Как сделалась там тревога и начали выезжать вон, Александр Иванович(90) дал нам коляску и послал человека к крестьянину вашему Коню, нет ли лошадей из села вашего Богородского, который нам и представил тройку. При лошадях был мужик именем Павел, племянник кучера вашего Кузьмы. <...>