Элен Каррер д’Анкосс - Александр II. Весна России Страница 15

Представители всех течений русской интеллектуальной мысли разделяли это видение. К концу 50-х годов XIX в. интеллигенция ждет перехода от слов к действиям, перехода к борьбе за дело крестьян, которых чуть ли не обожествляет. Открыт путь к крайним мерам, подготовленным мыслями тем более радикальными, что до сих пор им еще не удалось воплотиться в дела. Но стоит умереть деспоту, стоит измениться системе, и интеллигенция сможет выплеснуть свое возмущение. Такой поворот событий наиболее предсказуем в связи с тем, что на рубеже 60-х годов ее ряды все активнее пополняют люди с более низким уровнем культуры и меньшим кругозором, иногда более циничные, те, кто внесет свой вклад в готовящиеся преобразования.

Глава IV.ОТМЕНА КРЕПОСТНОГО ПРАВА

Николай I, жандарм Европы, которого повсюду называли деспотом, скончался в своем дворце 14 февраля[43] 1855 г. в присутствии близких, попрощавшись с каждым из них. Своему старшему сыну и наследнику он сказал перед смертью: «Мне хотелось, приняв на себя все трудное, все тяжкое, оставить тебе царство мирное, устроенное и счастливое. Провидение судило иначе».

Тем не менее, по крайней мере, в одном Провидение проявило милосердие к наследнику, получившему этот завет: наследование на этот раз произошло мирным, законным путем, без распрей и протестов, что было непривычно для российского престолонаследия. Все прошло по правилам, которые в России почти никогда не соблюдались. Александр наследовал государю, едва объявили о смерти последнего. Манифест от 15 февраля[44] провозглашал Александра императором, а его старшего сына, тринадцатилетнего великого князя Николая Александровича, наследником. Нормальный порядок наследования казался гарантом стабильности строя в тот самый час, когда, как признавал покойный император, Александра II ждали тяжелые испытания.

Удача не приходит одна, и новому государю посчастливилось получить в семье неожиданную поддержку младшего брата Константина. Последний в прошлом часто выступал в роли соперника, поскольку был более ярким, возможно, чуть более легким в общении, чем старший брат, и даже более популярным. Но он без колебаний принес присягу на верность Александру II, объявив: «Я хочу, чтобы все знали, что я первый и самый верный из подданных императора». С этой минуты соперничество, омрачавшее отношения братьев, сошло на нет, и великий князь Константин Николаевич стал самой прочной опорой старшего брата, помогая ему со всей своей энергией и со всей силой просвещенного духа приступить к реформам, которых ждала страна.

Сразу же после похорон Николая I великий князь предложил безотлагательно начать в России реформы. Итоги предыдущего царствования говорили сами за себя: казна пуста, армия истощена, вооружение устарело, паровой флот, некогда гордость России[45], не способен восстановить равновесие сил. Какой контраст по сравнению с Европой, на достойное место в которой претендовала Россия! Сохранение крепостного права, о котором уже позабыли на остальном континенте, телесные наказания, уже давно отмененные в других странах, мздоимство, процветавшее в судах и бюрократическом аппарате на всех его уровнях — все это было поводом для стыда всей образованной России. Видя такое положение дел, великий князь Константин предложил государю объявить о решительном разрыве с прежней системой. Но Александр II, хотя и был согласен с оценкой ситуации, занимал более осторожную позицию: «Мы действительно столкнулись с крахом всего, — говорила императрица Мария, выразительница мнения своего венценосного супруга, — но нам нужно соблюдать какое-то время тишину, чтобы сохранить память о нашем отце. Воздвигнем ему памятник, а потом начнем реформы».

Памятник воздвигли на Исаакиевской площади — неподалеку от Сенатской, где Николай I подавил восстание декабристов — и торжественно открыли в 1859 г., но Россия тогда уже шла по пути коренных перемен, за которые четырьмя годами ранее ратовал Константин.

Оттепель

Задолго до кончины Николая I всех свободомыслящих людей России угнетало то, что в основании системы лежит ложь. Погодин, которого вряд ли можно заподозрить в оппозиционных настроениях, уже советовал Николаю I: «Ложь тлетворную отгони далече от твоего престола и призови суровую, глубокую истину», а Валуев, тогда курляндский губернатор, отмечал, что устройство государства российского основано на «всеобщей официальной лжи». Эта ложь, несомненно, способствовала тому, чтобы государь оставался в неведении о реальном положении дел в стране, пока крымский разгром не развеял иллюзии.

Александр II соприкоснулся с властью, находясь в тени отца, которого он чтил, и не мог до 1855 г. высказывать вслух свои сомнения, если они у него и были. Не будучи наследником, великий князь Константин, и это подтверждает его дневник, в своих суждениях всегда отличался большим здравомыслием и свободой. С самого начала царствования при Александре II восторжествовал принцип духовной честности, пусть даже царь считал, что до настоящего разрыва с прошлым необходимо соблюдать приличия. Но он понимал, что нужно признать катастрофу и вступить на путь правды, которой добивались во что бы то ни стало Хомяков, Аксаков и многие другие. Сразу же, несмотря на уважение памяти отца, несмотря на полученное образование, призванное сделать из него подобие Николая I, он, не колеблясь, вступил на этот путь — путь правды, свободы слова, гласности, которую полтора века спустя введет в моду другой российский реформатор — Горбачев. И, пытаясь остановить войну, добиться почетного мира, он одновременно прощает опальных, что лучше всяких слов свидетельствует о начале разрыва с прошлым.

Всего через несколько месяцев страна почувствовала, что атмосфера репрессий, характеризовавшая предыдущее царствование, становится менее удушливой. Правила приема в университеты, до тех пор довольно жесткие, стали более либеральными, и студентам вновь разрешили выезжать за границу. Цензура, которой подвергались все сочинения, ослабла, и многие запрещенные труды были, наконец, опубликованы. В религиозной сфере старообрядческие толки и согласия, находившиеся под постоянным контролем, были от него освобождены. Эти либеральные меры были распространены и на католическую церковь в Польше. Коронационным манифестом прощались податные недоимки для беднейших подданных империи, а районы, пострадавшие от Крымской войны, освобождались от налогов. Сложение налоговых повинностей распространялось и на евреев. Наконец, была объявлена амнистия всем политическим заключенным или ссыльным, в первую очередь декабристам. Только Бакунин остался обойденным милостью монарха[46].

В Манифесте после объявления мира государь намекал, что за этими частичными мерами «с помощью Божественного Провидения» в России могут последовать настоящие реформы: «Да утвердится и совершенствуется ее внутреннее благоустройство; правда и милость да царствуют в судах ее […] и каждый под сенью законов, для всех равно справедливых, все равно покровительствующих, да наслаждается в мире плодами трудов невинных…» Несомненно, это пока еще осторожная декларация о намерениях, пусть доброжелательных, но все-таки расплывчатых. И тем не менее и для помилования опальных, и для Манифеста характерен совершенно новый тон. Амнистия тех, кто был осужден за противостояние системе, внимание к обездоленным и маргиналам (старообрядцы, евреи и даже католики), упоминание о законах, «для всех равно справедливых»: сколько предложений, открыто осуждавших дух царствования Николая I и демонстрировавших, насколько этот дух чужд его сыну. Несмотря на то, что на заре своего правления Александр 11 собирался защищать добрую память о своем отце, первые же его действия были приговором николаевскому строю. Наряду с законодательными инициативами рассуждения Александра о правде и справедливости были сочувственно приняты всем обществом, ожидавшем многого от нового государя.

Смена действующих лиц в его окружении тоже воодушевила тех, кто надеялся, что настанут новые времена. Сразу же после заключения мира министр иностранных дел К. В. Нессельроде, имя которого ассоциировалось с поражением, уступил свое кресло князю А. М. Горчакову. Чуть позже морской министр Меншиков был заменен великим князем Константином, у которого не было недостатка в проектах реформ военно-морского флота, но известного в первую очередь своими либеральными воззрениями. Едва получив назначение, он призвал под свои знамена людей, преданных идее не только технических, но и политических преобразований. Эволюцию в этой сфере можно проследить при чтении печатного органа министерства — «Морского сборника», — который из журнала, посвященного проблемам флота, превратился в политическое издание, уделявшее значительное место размышлениям о проблемах общества и власти. Вокруг великого князя объединились либералы, приглашенные в правительство, и он стал символом и глашатаем проектов реформ.