Алексис Трубецкой - Крымская война Страница 16

Было бы опрометчиво считать Стратфорда обычным послом, исполняющим волю своего правительства. В то время иностранные представители обладали значительно большей независимостью от властей своей страны, чем это имеет место сегодня. «Когда он начинал свою дипломатическую карьеру, — сообщает Лейн-Пул, писавший биографию Каннинга еще в XIX веке, — связь с министерством иностранных дел не могла осуществляться быстро и регулярно. На то, чтобы получить в Константинополе ответ на свой вопрос и указания из Лондона, уходило до четырех месяцев, а к тому времени, когда эти указания приходили, проблема, ради которой их запрашивали, могла отойти в прошлое. Поэтому посланник был вынужден действовать по собственному разумению, беря на себя ответственность. Отчасти из-за удаленности от Англии, отчасти из-за того, что министерство иностранных дел предпочитало не замечать молодого дипломата в течение почти всего периода его первой миссии в Константинополь, он приобрел такую привычку к самостоятельным решениям, которая немыслима для современного посла». Зависимость от инструкций из Англии была неприемлема для человека, который так долго и успешно действовал исключительно по собственной инициативе.

Стратфорд Каннинг приходился двоюродным братом премьер-министру Джорджу Каннингу. В молодые годы он учился в Итоне, где, по его признанию, уже отличался самоуверенностью. Блестящий ученик, но не преуспевший в спорте — лишь однажды ему удалось сыграть в крикет за свою школу в матче с командой Хэрроу, в которой, кстати говоря, играл юный поэт Байрон. Затем Стратфорд поступил в Кембридж, где, как он писал, студенты пользовались «сомнительным преимуществом переходить со ступени на ступень без экзаменов». Университетские занятия Каннинга были прерваны назначением на должность второго секретаря британского посольства в Копенгагене. В 1808 году Стратфорд отправился в свою первую поездку в Константинополь, где спустя год в возрасте всего лишь двадцати четырех лет занял должность полномочного представителя. За несколько месяцев пребывания в Порте молодой дипломат весьма точно оценил обстановку в Оттоманской империи. Своему знаменитому кузену, в то время министру иностранных дел, он написал: «Эту империю разрушат отнюдь не силы, пришедшие с севера или юга, — она прогнила изнутри. Средоточие разложения находится в самом Константинополе».

В 1820 году Стратфорд был назначен посланником в Соединенных Штатах. В Вашингтоне он провел четыре года, чувствуя себя глубоко несчастным. Он жаловался на все — общество, жару, скуку, провинциальность, городские улицы. Единственным достоинством американской столицы он считал чистый воздух.

Сила характера Стратфорда и в равной степени его недовольство назначением на эту должность не укрылись от президента Джона Адамса, который писал:

«Это высокомерный англичанин со вспыльчивым нравом… склонный подавлять окружающих, и я нередко был вынужден ставить его на место тем же способом. Из всех иностранных представителей, с которыми мне довелось общаться, он в наибольшей степени испытывал мое терпение… При этом господин Каннинг с величайшим уважением относится к своему слову и совершенно лишен фальши… Это человек строгих нравственных принципов, придающий большое значение форме и тщательно следующий принятым в нашем обществе правилам. Как дипломату ему недостает гибкости, зато к его несомненным достоинствам следует отнести откровенность».

В течение девятнадцати лет после отъезда из Вашингтона, а именно до 1853 года, Каннинг служил в нескольких европейских столицах, включая четыре периода работы в Константинополе. Дважды дипломатическая карьера Стратфорда прерывалась, когда он баллотировался в парламент. Оба раза он был избран — в первый раз от Олд-Сарума, «мерзейшего местечка в списке», где в голосовании участвовало всего одиннадцать человек. Дважды Каннингу предлагали должность генерал-губернатора Канады, и дважды он от нее отказывался: проехав как-то раз от Ниагарского водопада до Квебека, он решил, что в достаточной мере удовлетворил свое любопытство. И вот в 1853 году Стратфорд Каннинг снова в Константинополе.

Что же это была за личность, Стратфорд Каннинг? Как ему удалось добиться такого влиятельного положения в Оттоманской империи? Согласно твердому убеждению этого дипломата, замечает Лейн-Пул, «всё, что касается чести Британии, имеет особенное значение». Биограф Каннинга продолжает:

Идея британского владычества, которую он должен был впечатать в сознание пребывающей в невежестве нации, воодушевляла его до крайней степени… Сознание личной ответственности за поддержание чести своей страны побуждало его на действия, которые, по сути, служили выражением принципа божественного права, распространявшегося на послов.

Возможно, подобное понимание высокого положения посла было преувеличением. Такие притязания снискали ему репутацию человека надменного и даже тщеславного. Его величественная осанка и гордый вид нередко принимались за свидетельство самодовольства, кичливости. Но вряд ли ему удалось бы добиться такого исключительного влияния на турок, которое всегда ассоциируется с его именем, будь он не столь величествен и исполнен достоинства. На Востоке вас воспринимают таким, каким вы себя представите, и, дабы обрести там уважение, вам необходимо навязать его своим поведением. Заставить турка действовать желаемым образом, не привлекая эти внешние приемы, практически невозможно.

Президент Джон Адамс говорил о склонности Стратфорда «подавлять окружающих». На самом деле он просто отличался взрывным характером. Помощники Стратфорда трепетали перед своим внушающим страх начальником. Ходил слух, что все они, говоря с послом, не отнимали ладони от дверной ручки, чтобы иметь возможность быстро покинуть кабинет. Военный историк А. У. Кинглейк[52] писал: «Его бешеный нрав, который Стратфорд всегда держал в узде, если того требовали государственные дела, вовсе не свидетельствовал о слабости. Скорее он служил острым оружием, которое Стратфорд пускал в ход, чтобы вызвать страх и принудить к сдаче, но при этом не породить ответное сопротивление». Турецкие министры жили в страхе перед возможным визитом британского посла. «Когда медальное лицо самого Великого Элчи появлялось во дворце, чиновников охватывал панический ужас и даже сам великий визирь, позабыв о собственной важности, с тревогой в глазах спешил встретить сурового гостя и выслушать его приказания».

Особенно сильное впечатление оказывали на турок, казалось бы, неограниченные возможности посла. Они никогда не знали, какое еще оружие у него осталось в запасе. «Он произносил гневные речи, и при этом за ними скрывалось нечто большее, что можно было пустить в ход в случае крайней необходимости. Помимо прочего именно это представление о каких-то скрытых силах, которыми он владеет, поражало воображение подданных султана».

Власть и влияние Стратфорда ощущались во всех уголках Оттоманской империи. Первым заметным примером такого влияния стал вопрос о вероотступничестве. Мусульманский закон того времени требовал смертной казни для любого христианина, который принял ислам, а затем отказался от новой веры. В 1843 году за это преступление был арестован, судим и казнен молодой армянин. Европейские посольства в Константинополе передали турецким властям ноты протеста, и Стратфорд был уполномочен потребовать от Порты прекращения подобных казней. Великий визирь выразил глубокое сожаление, но отметил, что Коран не допускает иных толкований, — вероотступник подлежит наказанию смертью. «Закон, установленный Богом, нельзя отменить властью человека», — сказал визирь.

Но это не обескуражило Стратфорда. Он обратился к Корану и после тщательного изучения священной книги пришел к выводу, что «Мухаммед, приговаривая отступников к наказанию, имел в виду их мучения в загробном мире, а не лишение жизни на земле». Британский посол заключил, что пророк никогда не говорил о смертной казни для вероотступников, каковая стала лишь проявлением традиции, не имеющей под собой твердого основания. С этим заявлением Стратфорд и обратился к турецким властям. Обстановка приняла критический характер. Проблема обсуждалась с духовенством, звучали различные точки зрения, каждый ученый мулла высказывал свою, но к единодушному решению прийти не удавалось. Правительство понимало всю сложность своего положения: оно оказалось между молотом и наковальней. Один из министров писал: «Если мы откажемся, то утратим дружеское расположение Европы, а если согласимся — создадим угрозу миру в империи». Турецкий министр иностранных дел Рифаат-паша умолял Стратфорда уладить спор «дружески и без огласки», но британский посол был неумолим: закон о вероотступниках должен быть изменен. Какое-то время султан продолжал отклонять требования Каннинга, но мало-помалу его решимость истощилась, и в конце концов, после тщетных попыток склонить англичан к уступкам, он сдался. Закон был изменен в полном соответствии с ультиматумом Стратфорда. Великий Элчи победил.