Павел Лукницкий - Ленинград действует. Книга 2 Страница 16

Нельзя сомневаться в командовании – это ведь преступление. Если сомневаешься, не станешь как следует воевать! А он, Барышев, дисциплинированный, он верит бойцам, он верит и генералам. Барышев сейчас вспоминает пьесу Корнейчука «Фронт». Неспроста она напечатана недавно в газетах! Как и все фронтовики, он внимательно прочитал ее. Все в ней правильно? Или – не все? Ставка? Барышев размышляет о Ставке верховного главнокомандующего… Это – Москва, это Кремль – как далеко отсюда!.. По Ставка с командующим 8-й армией связана прямым проводом. И там, в Москве, наверное, уже знают больше о делах под Веняголовом, чем знает сейчас он, москвич Барышев, сидящий в башне своего трофейного танка, здесь, в шести километрах от Вепяголова, в немецком тылу, в лесу… Тишина!.. Какая неприятная тишина!.. А все-таки он не позволит себе предаваться дурным настроениям – ведь он коммунист: идя в этот бой, он подал заявление. Давно следовало подать, да все как-то хотел, чтобы лучше его узнали. Когда вернется в свой батальон, на первом же партийном собрании его заявление будет рассмотрено. Примут, конечно, примут, – его душа чиста и дела чисты…

Тишина!.. А, нет, что это?.. Рокот моторов, скрежещущий, пока еще тихий, но явно усиливающийся лязг гусениц… Кажется, танки? Нет сомнения – танки!

Раздумий и дурного настроения как не бывало! Мгновенно собранный, решительный, Барышев высовывается из люка:

– Связной!

Два красноармейца вскакивают с ветвей, наваленных на снег у правой гусеницы, оправляют ушанки, вытягиваются.

– Беги узнай! – говорит правому, молодому широкоскулому парню Барышев. – У вашего комбата… Ах, да, он тяжело ранен… Кто у вас, лыжников, за комбата?

– Замполит цел, товарищ старший сержант! – Вот ему доложи… Слышишь?

Оба бойца прислушались. Тихий, безветренный лес донес явственный шум приближающихся танков.

– Скажешь: танки. Будем встречать. Готовиться к отражению. А мне доложишь, что он захочет передать… А ты, – Барышев обратился ко второму, пожилому бойцу, – давай ходу в третий батальон, – кто у вас там остался?

– Помкомроты два, лейтенант Пунинский, за всех остался.

– К нему, значит, – пусть вперед выдвигаются, не дать окопаться фрицам. И проверят минирование по дороге и у обочин! Ясно?

Бойцы кинулись бегом исполнять приказание. Барышев старался по звукам определить, сколько надвигается танков… Четыре, пять… Может быть, даже шесть.

– Движутся не по дороге, – сказал Расторгуев. – Правей дороги, по нашей просеке. И левей тоже – по вырубкам…

… Никто не сказал, что шесть вражеских танков многовато на одного, все понимали: дело сейчас будет посерьезней вчерашних и позавчерашних дел. Хорошо, что боекомплект полный, – за десять минут последним, из взятых с того склада, заправились, бросили ненужные волокуши.

Через полчаса развернутые в цепь полтораста бойцов и младших командиров, оставшихся от третьего батальона горнострелковой бригады и от 59-го лыжного батальона, встречали огнем в своих окопчиках и ячейках немцев, двигавшихся под визгливые команды фельдфебелей и офицеров на опушку, что стала со вчерашнего вечера очередным передним краем наших обороняющихся подразделений. Шесть вражеских танков, не показываясь из-за деревьев, вели огонь вслепую, по площади, которую, по предположению немцев, занимали наши. Снаряды танков вначале не приносили большого вреда, перелетая через головы наших пехотинцев. Свои пулеметы немцы не успели расставить как полагается – стреляли из случайно попавшихся ям и воронок.

Наши пулеметы – в их числе семь отлично обеспеченных патронами трофейных – работали уверенно. Первые цепи кинувшихся было в открытую немцев полегли на снегу, у опушки. Танк Барышева, укрытый завалом из нарубленных накануне сосен, вел пушечный огонь только по немецким пулеметным точкам – они были хорошо видны, и Барышев бил наверняка…

Трудно да и ни к чему рассказывать все подробности этого утреннего боя – очень жестокого и упорного. Первая атака немцев была нами отбита с большим трудом и с большими потерями. Тогда немцы предприняли обход: два танка подошли слева, два справа, два – двинулись в лоб. Немецким танкистам, должно быть, стало известно, что противостоит им всего один танк. В эти минуты последняя рация– рация лыжного батальона погибла, заваленная в землянке командного пункта обоих батальонов, куда уюдил немецкий снаряд. В землянке погибли все, кто находился в ней, – связисты и командиры.

Танки с трех сторон надвигались теперь на танк Барышева, а людей от полутораста человек почти не осталось, даже раненые дрались до последнего, не желая оказаться в плену. Немцев было много, они лезли с трех сторон напролом.

Когда Барышев понял, что паше сопротивление сломлено и обороняться, в сущности, уже некому, а огонь шести немецких танков все ближе подходит к нему, он принял решение о немедленном отходе: на юго-запад выход еще не закрыт врагом! Взяв командование на себя, Барышев через связных приказал всем оставшимся в живых спешить к его танку, обязался вывести их с собою.

И человек тридцать оставшихся в живых пехотинцев сбежались к танку Барышева. Он двинул свою машину в самую гущу леса, пехотинцы бежали за танком, некоторые на ходу вскарабкивались на танк, втягивали за руки других, и спустя несколько минут все вместе выскользнули из зоны огня преследователей. Лес вокруг стонал от разрывов – все шесть немецких танков клали вслед снаряды, но сами не решались сунуться в гущу леса.

Видимо удовлетворенные учиненным ими разгромом, испуганные большими потерями и страшась лесной чащи, преследователи отстали.

Ломая березняк и осинник, обходя толстые сосны, приостанавливаясь, чтобы дать возможность пехотинцам срубить какое-нибудь особенно мешавшее дерево, едва не плюхаясь в болото и с натужным воем мотора ловко выходя с его кромки, танк Барышева двинулся по компасу строго к югу, туда, где на карте значится речка Мга и все та же дорога Веняголово – Шапки, делающая на западе крутой изгиб и, по-видимому, снова занятая там немцами. От одного участка этой дороги к другому Барышев вел свой танк напрямки, по девственной лесной чащобе.

На броне его машины, теснясь и придерживая один другого, сидели – а несколько неуместившихся шли по промятому пути сзади – все двадцать три человека, последние оставшиеся в живых от двух батальонов.

Был полуденный час яркого солнечного дня, 12 апреля. Снег был чист, ослепителен, и на нем высунувшийся из люка Барышев видел беличьи и заячьи следы. Значит, не все зверье выгнала из этих лесов война!..

До линии фронта теперь километров пять, пожалуй, – сказал Барышев, ворочая планшетку с картой под компасом. – Оно бы все ничего, да без пехоты не повоюешь. От двух батальонов человек двадцать осталось – все на нашей броне.

Ну не все полегли, кое-кто из лыжников по болотам мог выбраться.

Приказ выходить это еще не значит – выйти. А этих последних мы на себя взяли и обязаны вывести. Самым тихим пойдем, дозорных здесь не пошлешь – собьются в трясину, в этой каше увязнут!

Хорошо. Прокладываю курс по прямой, через линию фронта, через речку Мгу, азимут на КП горнострелковой. Пойдем лесом, по кромкам болот, – только б не завалиться в них, все к черту растаяло!

Садковский и Расторгуев в шлемах, а перевязанный после ранения замполит стрелковой роты Закрой в ушанке сошлись головами над планшетом, который Барышев, оседлав пенек, держал на своих коленях.

Танк высился над ними, – молчаливый, тихий. Оставшись на своем водительском месте, Беляев, экономя горючее, выключил мотор. Пехотинцы, сплошь облепившие танк и слишком усталые, чтобы слезать с него без особой нужды, все как один молчали.

– Конечно, лесом… Немцы лесом не ходят! – задумчиво повторил Садковский. Боя теперь избегать нам следует, – боеприпасы у меня на исходе, взять больше негде. Свое дело мы сделали…

– А как же быть с просеками? – спросил Закрой. – Переходить поперек них придется, а там наверняка немцы – и танки и артиллерия.

– Просека только одна – с перекрестом, – сказал Барышев, – вот эта. Перед самой речкой. По ней ты свою пехоту и выведешь не доезжая, снимешь ее с машины, а я в случае чего огнем немца отвлеку, вас прикрою. Так?

– Остается так! – вымолвил Закрой. – Другого чего придумать?

… И серо-зеленый, неперекрашенный танк с облепившими его пехотинцами – в ватниках, в полушубках и изорванных белых маскхалатах, медленно двинулся дальше к северо-востоку, меся жидкую снежную кашу, плюхаясь в огромные лужи, высоко поднимая брызги и подминая под себя шелестящие по днищу елки, березки, осины, сосенки. Близился самый опасный и трудный за все эти дни, самый ответственный час: предстояло выйти из немецкого тыла к немецкой передовой линии, пересечь ее, потом – взяв вброд Мгу – нашу линию, прорваться в расположение наших войск. Каждый понимал, что надежды на благополучный исход, в сущности, нет. Но не могло быть и никакого иного решения.