Сергей Войцеховский - Трест (Воспоминания и документы) Страница 16

Из карандашной отметки на этом письме, которое ротмистр Ч. передал мне, видно, что справка в редакции варшавской газеты была наведена по телефону и осталась безрезультатной. {68} Копии моих писем Шульгину не сохранились за исключением одной последнего письма от 22-го октября 1927 года:

"Глубокоуважаемый Василий Витальевич!

В ответ на Ваше письмо от 15-го октября с. г. спешу сообщить, что Вы, само собой разумеется, можете перевести на мое имя деньги для В. С. (ротмистра Ч.). Его адрес мне известен и деньги будут мною немедленно по получении переданы, по назначению. Я искренне рад, что могу оказать Вам эту незначительную услугу и прошу Вас и впредь располагать мной, если это Вам понадобится.

Не могу не воспользоваться случаем, чтобы не сказать Вам, с каким вниманием и интересом я прочитал Ваше замечательное "послесловие" (к "Трем столицам"). Я очень тяжело переживаю происшедшее, виню себя в ненаблюдательности и легковерии и на Ваших впечатлениях проверяю мои собственные. Помимо некоторых, по-моему неверно изложенных или недостаточно оттененных Вами моментов, о которых говорить в письме невозможно, я могу указать Вам на одну существенную фактическую неточность: Опперпута звали не Оскаром, а Эдуардом, то есть этим именем он пользовался. Отчество у Вас верное, т. е. то, которым он действительно пользовался.

Искренне Вас уважающий С. Войцеховский".

--

Переписка оборвалась не вследствие изменения моего отношения к Шульгину. Причиной было не это. 4-го мая 1928 года мой брат Юрий совершил в Варшаве покушение на жизнь советского торгпреда Лизарева. Его защита в двух судебных инстанциях поглотила мое внимание, а в 1930 году, после похищения генерала Кутепова чекистами в Париже, я, разойдясь во мнениях с подчиненным генералу Миллеру новым возглавителем "работы на Россию", порвал навсегда с конспирацией и предпочел ей явные общественные начинания, в которых Шульгин не участвовал.

Несколько десятилетий спустя я неожиданно убедился в том, что большевики, захватив его в Югославии после второй мировой войны и превратив в шестидесятых годах в орудие своей пропаганды, обращенной к эмигрантам, вспомнили Трест и поручили своей зарубежной агентуре установить {69} судьбу тех, кто имел то или иное отношение к его "тайной" поездке в Россию. В частности, смерть Александрова, скончавшегося в 1948 году, им была, очевидно, не известна.

10

Шульгин был упомянут, под псевдонимом Лежнева, в полученном мною из Москвы в начале марта 1926 года письме Якушева о предстоявшем тогда в Париже русском Зарубежном Съезде.

Председатель Российского Комитета в Польше, Виктор Иванович Семенов, подготовлявший участие варшавских русских эмигрантов в этом съезде, предложил моему брату и мне стать членами этой делегации. Брат, бывший тогда председателем Организации Русской Молодежи, предложение принял. Считая себя связанным с М.О.Р., я дважды запросил Якушева об его отношении к съезду и моей поездке в Париж. Ответ, написанный 1-го марта, был доставлен из Москвы польским дипломатическим курьером. В нем было сказано:

"Дорогой Сергей Львович!

Ваши письма от 18 и 23 февраля получил и спешу на них ответить. Что ни говорите, у Волынского (Д. Ф. Андро де Ланжерона) есть нюх и он умеет вовремя подойти к людям. Если состоится поездка Левина (Якушева) к Вам в гости, то очень было бы, интересно поговорить с Вами на эту тему, а, может быть, в случае надобности повидаться и с Волынским. Впрочем, Волынский каким-то верхним чутьем угадывает время приезда Левина и сам является для разговора.

По поводу Вашей предполагаемой поездки на съезд могу сообщить, что Трест, как таковой, сам, конечно, никого на съезд не командирует, но, если Вы получите туда командировку от какой-нибудь группировки, то мы будем это только приветствовать, и считаем Ваше присутствие на съезде крайне желательным.

Нам самое ценное - Ваше личное впечатление о съезде и той среде, в которой Вам придется быть. Вы сумеете осветить то, что никакими официальными отчетами не отметишь. Кроме того, как думает Дипский (Артамонов), подобная Ваша поездка явится началом Вашего выхода на широкую общественную арену, а нам иметь в Вашем лице {70} своего общественного деятеля весьма важно, ибо Вы сами знаете, что деятели прежней формации нам не очень подходят, даже такие, как обращающийся в нашу веру Лежнев.

Впрочем, в известной степени, Лежнев, полагаю, будет нам все-таки полезен. Например, его предполагаемое выступление на съезде с докладом о поездке нам, кажется, будет полезно. Надо было видеть, как у него здесь нарастало чувство изумления, когда он знакомился с действительной Россией, а не с той, которая представляется расстроенному воображению мануфактуристов (эмигрантов).

Зная его ораторские способности и умение убеждать, надо полагать, что он сможет произвести сильное впечатление на съезд и заставит его идти по желательному пути.

Присланный Вами бюллетень "Централь Юропеан-прессе" очень интересен в некоторых частях и мы просим Вас, если это не составит Вам особого труда, присылать нам эти бюллетени. Выборки из них делать не стоит, мы здесь сами разберемся.

Итак, надеюсь, что неофициальный представитель Треста, в лице нашего милого Сергея Львовича, будет присутствовать на этом курьезном съезде и вслед за тем мы получим ряд, как всегда интереснейших и метких описаний всего им виденного и слышанного.

Жму крепко Вашу руку. Мой сердечный привет Вашей супруге. Преданный Вам А. Федоров".

--

Не могу вспомнить, о чем именно Андро хотел тогда поговорить с Якушевым, но предполагаю, что, при его связях в польской среде, темой разговора должны были стать русско-польские отношения.

Андро действительно несколько раз появлялся из окрестностей Данцига в Варшаве так, что его приезды совпадали с присутствием Якушева в польской столице. Московского гостя это удивляло и, как мне казалось, беспокоило, хотя объяснялось просто - исполняя просьбу Андро, благодаря которому я стал участником М.О.Р., я предупреждал его о встречах с Якушевым, которому, по инстинктивной осторожности, это не сказал.

При всем моем доверии к Тресту, я не только в этом случае придерживался раз навсегда установленного правила - соблюдения тайны моих личных и общественных отношений. {71} Письмо Якушева о Зарубежном Съезде кольнуло меня чрезмерной похвалой моих "всегда интереснейших и метких описаний всего виденного и слышанного", так как этот отзыв не был оправдан ни моими письмами Тресту, ни варшавскими разговорами с его приезжавшими из России участниками. Я приписал эту лесть желанию доставить мне удовольствие, а не тому, чем она была в действительности - попыткой получить "закулисные" впечатления от парижского съезда.

Побывать на нем мне не пришлось. Тот же Якушев неожиданно сообщил Артамонову, что М.О.Р. изменило свое мнение и признало мое участие в съезде нежелательным. С конспиративной точки зрения, это мне показалось правильным, и я принял отмену поездки, как должное. Делегация Российского Комитета в Польше побывала в Париже, но ее рассказа я Якушеву не сообщил.

11

Трест неоднократно проявлял к Артамонову доброжелательное внимание. Когда родился его сын, названный Сергеем, варшавский резидент М.О.Р. пожелал соблюсти старинный обычай - заказать, по размеру младенца, икону его небесного покровителя, но в Варшаве никто не взялся выполнить этот заказ. Образ был написан в России и, через пограничное "окно", доставлен в Польшу.

Ранним летом 1926 года Артамонов получил от Треста отпуск для поездки в Югославию, где жили его мать и дядя. Из Москвы ему был прислан напутственный подарок - плоский золотой портсигар с надписью на внутренней стороне крышки: "Юрию Александровичу Артамонову от М.О.Р.". На месяц с лишним обязанности резидента Кутеповской организации и Треста перешли ко мне.

Тогда я впервые узнал, что перепиской Кутепова с Москвой ведал в Париже полковник А. А. Зайцов. Полученные мною, в отсутствие Артамонова, письма были помечены очередными номерами и написаны по всем правилам дореволюционной бюрократической или военной переписки. В одном из них Зайцов был назван А. А. Усовым, но подписаны они были псевдонимами Н. Садов и Н. Кох. Были ли они псевдонимами самого Зайцова, мне не известно. {72} Историческое значение этих документов не велико. Я включаю их в мои воспоминания только для того, чтобы показать, насколько интенсивной была тогда переписка Кутепова с М.O.P.

Письмо № 79 от 31-го мая было коротким:

"Милостивый Государь, Сергей Львович!

Не зная, уехал ли Юрий Александрович или нет, направляю настоящее письмо Вам с просьбой, если Юрий Александрович еще не уехал, передать его ему, а в противном случае направить прилагаемое письмо с первой оказией по назначению в Трест.

Прошу Вас принять уверение в совершенном уважении и полной преданности.

Н. Салов."

--

Затем я получил письмо № 81 от 18-го июня: