Владимир Толмасов - Сполохи (Часть 2) Страница 16

- Трудно, поди-ка, выучиться такому ремеслу, - вздохнул краснорожий мужик с кривым глазом, Аверка, у которого было с полдюжины детей.

- Научиться можно, - сказал иконописец, аккуратно совмещая выбранный рисунок с краями доски, - но для всякого дела божий дар надобен. Вот, скажем, примешься ты за иконопись, будешь днями сидеть и кой-чему, конечно, научишься. А на самом деле сокрыта в тебе божья искра иная. Может быть, дано тебе воеводою быть, полки водить. Тут-то сила твоя и проявилась бы.

- Скажешь тоже, - польщенный Аверка стал еще краснее, - "воеводою". Сладки речи, да не лизать их. Для этого не дар божий надо иметь, а боярином родиться.

- Как знать, - уклончиво молвил иконописец и оглядел всех, - бывали воеводы из народа.

В людской стало тихо. Иконописец усмехнулся, и глаза его лукаво блеснули. Он закрепил рисунок на доске, взял в руки черный мешочек и, отойдя в сторонку, начал хлопать им по рисунку. Поднялось облако черной пыли.

- А это зачем? - спросил снедаемый любопытством Бориска.

- В мешочке угольный порошок, тонкий, тертый. В любую щелку пролезет, - ответил иконописец и стал чихать. Прочихавшись, добавил: - Через дырочки в рисунке попадает он на доску, на белый слой, еще не просохший, и к нему приклеивается. Вот глядите.

Он поднес доску к свету и осторожно снял бумажный рисунок. На доске осталось четкое, состоящее из крохотных точечек, образующих линии, изображение Николы-чудотворца.

- А потом красками? - не унимался Бориска.

- Верно, - согласился иконописец.

Бориска аж вспотел:

- Рисовать прямо по доске не проще?

- Образы не рисуются, а знаменуются. Рисуют с живой природы, а на иконах - лики святых. Однако сразу по доске писать долго. Такие образы я знаменую для соборов, для монастырей. А тут вишь какое дело: приказчик ваш, Димитрий Сувотин, увидал меня в Суме и говорит: "Поедем, Северьян Лобанов, в Колежму, мне "листушка" надобна с образом Николы-чудотворца". Ну я и поехал. Старый знакомец, Димитрий-то, отказать не могу.

- Что же знакомец в келье места не дал? - с усмешкой спросил Бориска.

- А я сам не похотел. Чванно там. С вами-то и поговорить можно. Теперь знаменить начнем, - иконописец потянулся к краскам и растерянно огляделся. - Была тут охрица, да куда-то девалась. Не брал никто?

Обитатели чуланов стали переглядываться, пожимать плечами, пучить глаза.

- Степунька, где ты? - вдруг всполошилась Милка. - Господи, ведь только что на коленях сидел!

- Я тут, под столом.

- А ну вылазь оттоль! - рассердился Бориска и, нащупав мальчишеские вихры, выволок сынка на свет божий. В руках у Степушки оказались чашечка с охрой, кисточка и обрезок сосновой дощечки.

- Красть выучился! - гаркнул на него отец и уж собрался отпустить мальцу подзатыльника, как под руку сунулся Лобанов.

- Постой-ка, постой, - торопливо проговорил он. - Да ты, брат, изограф. А? Зрите-ка, люди добрые, что парнишечка нарисовал.

Одной рукой он обнял Степушку за худенькие плечики, другой поднял над головой дощечку. На струганной ее поверхности золотистой охрой был нарисован цветик на тонкой согнутой ножке с листиками. Один листик свернулся, зачах.

- Кой же тебе годик? - спросил иконописец, улыбаясь в бороду.

Степушка наморщил лобик, что-то шепча, стал загибать пальцы.

- Четыре, - наконец молвил он после некоторого раздумья.

- Четыре, - повторил иконописец. Он сел на лавку, поставил мальчика между коленями и опять спросил: - У кого рисовать учился?

Парнишка струсил, приготовился зареветь, нижняя губа и подбородок задрожали:

- Н-ни у к-кого...

- Прости ты его, Северьян, - взмолилась Милка, - несмышленыш еще.

Иконописец глядел на Степушку восторженными глазами.

- А лошадь нарисовать можешь?

Мальчик понял, что ни ругать, ни бить его не собираются. Он шмыгнул носом и произнес:

- Не. Я козла могу. Грызлу.

- Давай козла, - иконописец вскочил, раскрыл древнюю книгу и достал зажатый между страницами обрывок бумажного столбца.

Степушка положил локти на стол, сдвинул брови, надул губы и, подцепив на кончик кисточки краску, не спеша нарисовал козла, длиннорогого, лохматого. Потом оглядел краски, выбрал зеленую и подрисовал козлу бороду. Получился Грызла. За столом ахнули, повскакивали с мест. Козел больше походил на собаку, но у собак бороды и рогов не бывает, так что все признали Грызлу. Иконописец подхватил Степушку под мышки, поставил на лавку.

- Глядите, люди! - вскричал он. - Перед вами дите не простое, не обычное. Как тебя зовут, отец сего чада? - обратился он к Бориске.

Тот ответил, находясь в полном недоумении.

- Слушай, Бориска Софронов, береги чадо, пестуй его. Большой изограф может получиться из парнишки. Но наперед учиться ему надобно.

- Скажешь тоже - учиться! - Бориска почесал в затылке. - В тутошнем краю мухи с тоски дохнут. Вот ты не погнушался нами, а мы рады нового человека послушать, и спать никто не идет. Учиться... Где? У кого? Да и мал он еще для учебы-то.

Лобанов положил ему на плечо тяжелую ладонь:

- Велик грех гасить в человеке божью искру... Надоест сидеть в Колежме, поезжай в Архангельский город, спроси меня, там всякий укажет. Научу твое чадо, чему смогу. Платить мне за то не нужно. Не выйдет из него изографа, значит, я сам ни на что не гож, а перерастет он меня в мастерстве, так это мне лучшей наградой будет.

Бориска с сомнением покачал головой:

- Мыслил я, помощник в семье будет, а ты хочешь из него изографа сделать.

Лобанов взялся за кисти, стал наносить на икону золотистый охристый слой краски.

- Эх ты, человече! Лес рубить да соль варить большого ума не надо. Попробуй души человеческие потрясть, как в старые времена Андрей Рублев. До сих пор восхищаются люди творениями рук его. Книгами для неграмотных называл изображения Иоанн Дамаскин. А величайший Платон сказал, что творение изографов живет вечно и величия ради не говорит, но молчит.

Сроду не слыхивал Бориска таких речей. Куда там Ивану Неронову с его проповедями да сказками о змеях и ефиопянинах. Большой человек Лобанов мыслями. Нет в его словах корысти, и, видно, добрая у него душа...

Пламя свечей затрепетало, стукнула дверь, и с клубами пара вошел Нил Стефанов, постучал валенками о косяк, спросил:

- Бориска тут?

- Здесь я, - отозвался Бориска, - чего тебе?

- Твой црен погасили - потек. Приказчик велел нам обоим завтра в Суму ехать за железом цренным. Когда двинемся?

- Велено так ведено. С восходом поедем. Эй, Степка, айда спать! Бориска вылез из-за стола и уже дошел до своего чулана, но вспомнил о рисунках сына, вернулся и осторожно, боясь смазать краску, понес их в каморку. Вслед ему добрыми тревожными глазами глядел Северьян Лобанов.

4

В дороге Нил был угрюм и молчалив. Бориске тоже разговаривать не хотелось, и он был даже рад молчанию спутника. Из ума не выходила вчерашняя беседа с иконописцем, думалось о судьбе сына. Надтреснуто позванивал поддужный колокольчик, всхрапывала лошадка. Зимний северный день короток, как воробьиный клюв, а если закроет небо тучами, то и вовсе его не видать сумерки, серятина. Тусклой и темной, как этот день, показалась Бориске жизнь в усолье. Ложишься спать и знаешь, что будет завтра, послезавтра: сарай солеварни, црен с кипящим раствором, дрова... Живешь как в мешке завязанный. Скука непереносная, выть хочется. Того и гляди, одуреешь от этакой житухи. Махнуть бы в Архангельский город, оттуда поморы ходят для моржевого и белушьего промысла в море, на Новую Землю, и в Югорский Шар, и на Вайгач-остров... Степушке, конечно, моря не видать по причине хромоты, забьет его море, слабенького. Северьян говорит - дар божий у парня. Может, и впрямь отдать его к Лобанову в науку...

Бориска сидел в санях, понурившись, свесив ноги, валенки чертили по снегу кривые борозды. До ночи еще было далеко, а небо хмурилось, наливалось зловещей тьмой. Закружилась поземка, в лицо швырнуло жесткой снежной крупой.

- Пурга-завируха собирается, - нарушил молчание Нил, - тут неподалеку есть крестьянский двор, надо успеть к нему.

Бориска кивнул головой, вытянул шею, но ничего не мог разглядеть в сгустившейся темени.

- Правей бери! - крикнул Стефанов.

Сойдя с дороги, сани пошли по заснеженным ухабам. Лошадь едва вытягивала их из невидимых ям и колдобин. Вот впереди - толком не разберешь близко ли, далеко ли - мелькнул огонек, но тут же по-лешачиному свистнул, захохотал ветер, и в один миг все вокруг пропало в крутящемся мраке. Нил спрыгнул с саней и, взяв лошадь под уздцы, побрел в ту сторону, где только что виднелся огонек.

Ветхий, дрожащий под напором ветра заборчик возник внезапно. Это был угол тына; если бы взяли правее, то прошли бы мимо, не заметив. Ощупью добрались до ворот, изо всех сил начали орать и греметь железным кольцом в тес.

Наконец ворота распахнулись, отбросив в сторону человека в долгополом тулупе. Въехали во двор, втроем еле заперли ворота. В снежной кутерьме смутно виднелись колодезный журавль и низкая изба.