Сергей Цыркун - Кровавые ночи 1937 года. Кремль против Лубянки Страница 17

Тем временем следствие госбезопасности, словно раскручиваясь смертоносной спиралью, начало уже без разбору захватывать бывших участников «правой», троцкистской и зиновьевской оппозиции. 23 августа взят под стражу Угланов; из тюрьмы выйти ему более не суждено. Шанин силами своего транспортного отдела произвел арест большой группы руководителей-железнодорожников, в прошлом работавших с Углановым, их список был направлен минуя Ежова напрямую Кагановичу как руководителю Наркомпути (Шанин по должности являлся одновременно помощником Кагановича). Людям Молчанова удалось получить от Сокольникова уличающие показания на Бухарина, с которым они дружили с гимназических времен; эти показания Сокольников подтвердил 8 сентября на очных ставках с Бухариным и Рыковым в присутствии Кагановича. Бухарин после очной ставки зарыдал «и все просил ему верить» [172] .

11 сентября был арестован Пятаков, 16 сентября – Радек. Одновременно с Радеком взят под стражу Николай Глебов-Авилов, член первого состава Совнаркома, активный зиновьевец, за участие в Новой оппозиции смещенный со всех постов и доживавший свой век директором Ростсельмаша: его расстреляют через полгода. Маневр ягодовцев очевиден: они отныне докладывают собранные материалы по политическим делам Кагановичу (в отсутствие Сталина, отдыхавшего в своем сочинском имении «Зеленая роща»). Ежов, почувствовав, что его оттирают и не сегодня-завтра самого могут отдать на расправу Ягоде, заволновался. На следующий день после очных ставок Сокольникова с Бухариным и Рыковым оставшийся не у дел Ежов направил в «Зеленую рощу» письмо, которое заканчивалось словами: «Очень хотелось бы рассказать Вам о некоторых недостатках работы ЧК, которые долго терпеть нельзя. Без Вашего же вмешательства в это дело ничего не выйдет.

Т. Сталин, я очень колебался, стоит ли в письме писать о таких вещах. Если неправильно поступил, – выругайте. Шлю Вам самые лучшие пожелания.

9.IX – 36 г. Ваш Ежов» [173] .

Сталин не выругал его, а вообще не отозвался, чем, конечно, заставил автора письма изрядно понервничать. Тот в отчаянии стал хвататься за всякую возможность обвинить ягодовскую клику в «замазывании троцкистских дел», как он выразился во второй декаде сентября в очередном письме Сталину, собрав все порочащие Ягоду слухи и домыслы; а поскольку сам понимал их малозначительность, вынужден был попросту блефовать: «Подробности сообщу при личном докладе. По-моему, дело требует серьезного расследования» [174] .

Сталин не спешил и отреагировал на донос Ежова не сразу. Помимо Молчанова, он принес обильную кровавую жертву и еще одному, не менее близкому соратнику Ягоды, которого тоже расценивал в тот момент как ключевую фигуру. Как истинный гений вероломной политики, он не пожелал повторяться и без конца бить в одну точку, а решил немного сымпровизировать, вспомнив о приятеле Молчанова, начальнике Особотдела центра М. Гае. Именно в середине августа, когда в Особотдел ввиду окончания дела Каменева—Зиновьева вернулись временно командированные в следственную бригаду Молчанова сотрудники, Гаю дали возможность резко активизировать следствие по делу о «заговоре военных», предоставив ему перед этим отгулять отпуск в правительственном санатории на юге [175] . Всего за полмесяца, с 14 августа по 2 сентября, им арестовано подряд три комкора – Примаков, Путна и Туровский. Следует отметить, что с Гражданской войны, когда были расстреляны командир Второй конной армии Миронов и командир Сводного кавалерийского корпуса Думенко, в Красной Армии никогда не арестовывали военачальников столь высокого ранга. Августовские аресты принято интерпретировать как начало большой сталинской «чистки» в Красной Армии. Это неверно. После смещения Ягоды Гай больше не получил ни одной санкции на арест представителей высшего комсостава. Аресты в армейской верхушке возобновились лишь спустя полгода, уже при новом руководстве НКВД. Что же до арестованных в 1936 г., то они продолжали сидеть в московских тюрьмах, ожидая своей участи, то есть самостоятельного интереса как фигуранты очередного политического процесса для Сталина они, очевидно, не представляли. Для чего же понадобился их арест?

Ответ на этот вопрос дал Ягода, правда, слишком поздно – в протоколе допроса от 13.05.1937: «Я знал, что Ворошилов прямо ненавидит меня» [176] . Выдавая санкции Ягоде и Гаю на аресты высших командиров, Ворошилов и его заместитель – начальник Главного Политуправления Ян Гамарник, выполняя волю вождя, видимо, считали, что пройдохи и карьеристы Ягода и Гай ввели товарища Сталина в заблуждение, обманули его доверие и из низменных соображений репрессируют высший комсостав. В действительности Ягода и Гай были, конечно, беспринципными карьеристами с ног до головы, но не они обманывали доверие Сталина, а Сталин, притворяясь доверчивым, сумел настроить против Ягоды не только наркома обороны и члена Политбюро Ворошилова, но и вообще всю армейскую верхушку, сделав невозможным опасный для него сговор НКВД с Красной Армией. А тремя комкорами и несколькими командирами более низких рангов он не задумываясь пожертвовал, словно не пешками даже, а разменной монетою. Гай и Молчанов считали себя азартными охотниками, даже не подозревая, что сами взяты на прицел.

Есть лишь одно свидетельство о том, как поколебались бодрость и самоуверенность Молчанова в осенние дни 1936 г. Когда он, осыпая бранью и угрозами недавно арестованного Карла Радека, который, к слову сказать, недолгое время в прошлом являлся сотрудником ВЧК [177] , требовал от него признания в заговоре, то Радек, по свидетельству А. Орлова, ответил: «Ладно! Я согласен сейчас же подписать все, что угодно. И признать, что я хотел убить всех членов Политбюро и посадить на кремлевский престол Гитлера. Но к своим признаниям я хочу добавить одну небольшую деталь, – что, кроме тех сообщников, которых вы мне навязали, я имел еще одного, по фамилии... Молчанов... Да, да, Молчанов! – истерически закричал Радек. – Если вы считаете, что необходимо кем-то пожертвовать для блага партии, то пусть мы пожертвуем собой вместе!» Молчанов, по словам Орлова, «побледнел как полотно» и долго не мог прийти в себя [178] .

Предчувствие не обмануло Молчанова: опасность стала уже близка. Сталин, наконец, решил дать шанс Ежову проявить себя. Председателя КПК предупредили, что вождь будет говорить с ним по телефону. Содержание телефонного разговора известно по записи к нему, сохранившейся в архиве Ежова. Допуская, что эти разговоры могут прослушиваться людьми Воловича, Ежов кратко сообщил о предсмертном письме Томского и выразил уверенность, что тот оклеветал Ягоду. Вместе с тем он не удержался от того, чтобы намекнуть Сталину на то, что в действительности волновало их обоих более всего, а именно, на вопросы смены руководства НКВД. Правда, опасаясь спугнуть Ягоду, опытный аппаратчик старался говорить неопределенно, не называя конкретных имен: «...мне кажется, надо приступить и к кое-каким выводам из всего этого дела для перестройки работы самого Наркомвнудела. Это тем более необходимо, что в среде руководящей верхушки чекистов все больше и больше зреют настроения самодовольства, успокоенности и бахвальства. Вместо того чтобы сделать выводы из троцкистского дела и покритиковать свои собственные недостатки, исправить их, люди мечтают теперь только об орденах за раскрытое дело». Затем он туманно выразился, говоря как будто не о чекистах, а о неких абстрактных врагах режима: «Стрелять придется довольно внушительное количество. Лично я думаю, что на это надо пойти и раз навсегда покончить с этой мразью» [179] . Сталин понял намек и вызвал Ежова в «Зеленую рощу». Телефонный разговор Ежова со Сталиным был подслушан и доложен Воловичем Ягоде [180] .

Но тот, видимо, решил, что Сталин будет обсуждать с Ежовым перспективы новых арестов по делу Сокольникова, Пятакова и Радека, и не придал поездке Ежова в «Зеленую рощу» никакого значения. У наркома нашлись более важные дела, которые поручил ему Сталин: он, как и в июле, решил отвлечь Ягоду Испанией, где уже вовсю полыхал пожар гражданской войны. Задача, поставленная Сталиным, оказалась непростой. Она предусматривала организацию поставки оружия, боеприпасов и снаряжения испанским республиканцам, однако сделать это надо было тайно, с использованием подставных коммерческих организаций и оборотистых агентов НКВД, действующих под видом контрабандистов.

Но и это было еще не все. Требовалось силами НКВД взять под свой контроль всю прифронтовую полосу в республиканской Испании. На призыв республиканского правительства о помощи отозвались 42 тысячи добровольцев-интернационалистов из 54 стран мира [181] . Среди них оказалось много троцкистов, видные фигуры из зарубежного социалистического и рабочего движения. Так представился уникальный случай схватить многих из них, а оставшихся завербовать или окружить своей агентурой. Для этого были выделены колоссальные денежные средства (впоследствии Сталин компенсировал свои расходы, присвоив свыше 500 тонн золота из золотого запаса Испанской республики). Необходимо было тайно перебросить в Испанию большое количество советских диверсантов, военных советников, опытных «ликвидаторов». Для выполнения задачи Сталин дал Ягоде всего несколько дней. Тот был окрылен тем, что его избавили, наконец, от надзора Ежова, и, видимо, даже рад, что Ежов уезжает на юг. 14 сентября он собрал совещание с участием Фриновского, Слуцкого и других доверенных лиц, посвященное испанскому вопросу. Руководителю спецподразделения НКВД по изготовлению фальшивых паспортов и других документов Мюллеру было предписано перейти на круглосуточный режим работы. На испанское направление были брошены опытные разведчики Фельдбин-Орлов, Кривицкий, Уланский. Ягода, похоже, всерьез вообразил, что Испания станет для него чем-то вроде Тулона для молодого Бонапарта: он уже сообщал своим сотрудникам, кто из них какой орден получит за выполнение задания, как будто считал, что в ближайшем будущем это станет вопросом его усмотрения [182] .