Вячеслав Манягин - Правда Грозного царя Страница 17

Ранение спасает Курбского от ответственности за преступную халатность, а вернее — за измену.

После выздоровления князь был понижен в звании — царь перевел его из главнокомандующих в «простые» наместники города Дерпта. Для заносчивого Рюриковича этого оказалось достаточно, чтобы пойти на сговор с врагом.

Как пишет Р. Скрынников, после смерти Курбского его наследники представили в литовский суд документы, связанные с бегством князя из России. Выяснилось, что князь Курбский длительное время состоял в переписке с литовским гетманом князем Юрием Радзивиллом, подканцлером Евстафием Воловичем и самим королем Сигизмундом.

После того как условия измены были оговорены, Радзивилл отправил Курбскому в г. Дерпт (Юрьев) заверенную грамоту с печатью и обещанием хорошего вознаграждения за измену. Более того, сохранилось письмо польского короля Сигизмунда II Августа, из которого явствует, что Курбский вступил в преступную переписку с поляками еще в 1562 году — за полтора года до побега, когда он пользовался полным доверием царя Иоанна и возглавлял сторожевой полк во время полоцкого похода.

В начале 1563 года Курбский выдал полякам маршрут русского 20-тысячного корпуса. Поляки устроили засаду и разбили московские войска. Двух бояр, ошибочно обвиненных в предательстве, казнили. После этого у Курбского сдали нервы, и он решил не тянуть с побегом.

Надо отметить, что князь-изменник предавал не только русских. Примерно в то же время Курбский вступил в переговоры с наместником шведского герцога Юхана в Ливонии, графом Арцем, о сдаче последним замка Гельмет. Они даже подписали письменный договор, но Курбский, попав под подозрение из-за этих переговоров, выдал доверившегося ему графа, и того колесовали литовцы.

В общем, предателю было неуютно на русской территории. 30 апреля 1564 года Курбский бежит к врагу, оставив в руках «тирана» жену и девятилетнего сына. «Жестокий царь» и на сей раз проявил благородство и отпустил семью изменника вслед за ним в Литву. Таков был ответ «кровожадного» Иоанна на измену «благородного» Курбского.

Примечательно, что «забыв» в России семью (значит, знал, что за их жизнь не стоит волноваться!), доспехи и любимые книги, предатель явился на литовскую границу с карманами, набитыми золотом. При нем было 30 золотых дукатов, 300 золотых и 500 серебрянных талеров и 44 московских рубля. Правда, ливонские «таможенники», первые встретившие князюшку на литовской стороне границы, выгребли у него все золото подчистую.

Впрочем, предатель был вскоре утешен тем, что получил во владение от польского короля город Ковель с замком, Кревскую старостию, 10 сел, 4 тысячи десятин земли в Литве и 28 сел на Волыни. Чтобы отработать щедрую награду, благородный рыцарь, во-первых, выдал польскому королю всю московскую агентуру в Польше, а, во-вторых, засел за сочинение «обличительных» писем к царю.

Здесь снова не обошлось без мифотворчества. Карамзин, в свойственной ему сентиментальной манере, пишет: «Первым делом Курбского было изъясниться с Иоанном… В порыве сильных чувств он написал письмо царю… усердный слуга взялся доставить оное и сдержал слово: подал запечатанную бумагу самому государю, в Москве, на Красном крыльце, сказав: «От господина моего, твоего изгнанника, князя Андрея Михайловича». Гневный царь ударил его в ногу острым жезлом своим: кровь лилась из язвы; слуга, стоя неподвижно, безмолвствовал. Иоанн оперся на жезл и велел читать вслух письмо Курбского…»

Как сказал один известный литературный персонаж: «Интереснее всего в этом вранье то, что оно — вранье от первого до последнего слова». Знаменитый Василий Шибанов, известный нам со школьной скамьи «мученик за дело Курбского», был брошен князем-изменником в России вместе с другими слугами, арестован во время расследования обстоятельств бегства князя, казнен, и поэтому никак не мог служить гонцом из Литвы к Иоанну. Так что красочная сцена, описанная Карамзиным, не более чем очередная сказка.

Впрочем, другие историки считают, что Шибанов бежал с князем в Литву (вместо жены и сына?) и затем, по указанию Курбского, вернулся, чтобы найти и передать то ли царю, то ли «печерским старцам» (имеется в виду Псково-Печерский монастырь) некие писания, спрятанные «под печью в воеводской избе». А попутно верный Василий должен был занять у «властей Печерского монастыря» денег для бедного изгнанника.

Нетрудно заметить, что данная версия весьма фантастична. Ну кто бы пустил вернувшегося перебежчика в воеводскую избу (по-нашему — здание областной администрации)? Его бы схватил первый же караульный, тем более что княжеского слугу «по прежнему месту прохождения службы» наверняка знали в лицо.

А с какой стати власти монастыря стали бы снабжать беглеца деньгами? Да если бы и дали денег, неужели Курбский был так наивен, что думал, будто царь отпустит Шибанова после прочтения княжеских писем обратно в Литву с золотом для изменника?

Доверчивый народ наши историки — верят Курбскому, какой бы бред он ни написал.

Впрочем, князь-изменник не ограничился писательской деятельностью. Желая вернуть себе после завоевания России поляками вотчинные права на Ярославское княжество, Курбский «пристал к врагам Отечества… предал Сигизмунду свою честь и душу, советовал, как погубить Россию; упрекал короля слабостию в войне; убеждал его действовать смелее, не жалеть казны, чтобы возбудить против нас хана — и скоро услышали в Москве, что 70 тысяч литовцев, ляхов, прусских немцев, венгров, волохов с изменником Курбским идут к Полоцку; что Девлет-Гирей с 60 тысячами хищников вступил в Рязанскую область…» (Карамзин).

Для окончательной характеристики этого иуды, предавшего Родину и оклеветавшего царя, остается добавить, что (по свидетельству польского историка Валишевского) «как господин он был ненавидим своими слугами, как сосед он был самый несносный, как подданный — самый непокорный слуга короля».

8. Опричный орден

Предательство Курбского (которого царь многие годы считал своим близким другом) и антироссийская деятельность его самого и его сторонников в эмиграции и в России стали одной из основных причин создания опричнины.

Для многих историков время опричнины — это «царство террора», порождение «полоумного» человека, не имеющее ни смысла, ни оправдания, «вакханалия казней, убийств… десятков тысяч ни в чем не повинных людей». Прямо противоположного мнения придерживался митрополит Иоанн (Снычев): «Учреждение опричнины стало переломным моментом царствования Иоанна IV. Опричные полки сыграли заметную роль в отражении набегов Девлет-Гирея в 1571 и 1572 годах… с помощью опричников были раскрыты и обезврежены заговоры в Новгороде и Пскове, ставившие своей целью отложение от России под власть Литвы… Россия окончательно и бесповоротно встала на путь служения, очищенная и обновленная опричниной».

Однако вопрос об исторической роли опричнины историческая наука так и не решила для себя однозначно. Можно иметь различные точки зрения на данное явление, можно, а может, и нужно быть необъективным, отстаивая свое мнение, не «внимая равнодушно добру и злу», но нельзя замалчивать одни исторические факты и намеренно подчеркивать другие, нельзя клеветать и совершать подлог. А все это, к сожалению, имело место в историографии царствования Грозного царя. Поэтому попытаемся еще раз разобраться, чем же была опричнина в действительности: прихотью сумасшедшего, орудием террора или инструментом преобразования Великой России?

Курбские, как, впрочем, и Шуйские, и Лобановы-Ростовские, и Приимковы, и многие другие царские «лиходеи и изменники», были не столь уж отдаленными потомками удельных князей Ярославских, Ростовских, Суздальских. Именно на подрыв их политического и экономического влияния в первую очередь и была направлена опричнина.

В политическом смысле опричнина была тем, что сейчас называется чрезвычайным положением. Царю предоставлялось право без совета с Боярской Думой судить и казнить бояр, реквизировать их имущество, отправлять в ссылку. Освященный собор вкупе с Боярской Думой утвердил эти особые полномочия.

Прежде всего царь переселил в недавно завоеванное Казанское царство около 180 представителей княжеских родов из Владимиро-Суздальской земли, реквизировал их родовые вотчины и выдал взамен поместья под Казанью. Таким образом, было подорвано политическое и экономическое влияние родовой аристократии.

Пострадала и старомосковская знать (Шереметевы, Морозовы, Головины), но гораздо меньше, чем Владимиро-Суздальская, так как старомосковское боярство происходило не от удельных князей-рюриковичей и потому не могло претендовать на политическую власть. Здесь основной целью была конфискация родовых вотчин и перевод их в фонд поместного землевладения.