Андрей Смирнов - Империя Наполеона III Страница 17

Да и сам Париж представлял печальное зрелище. По свидетельству очевидца, столица пустела с каждым днем, поскольку бизнес пришел в упадок, каждый день разорялось по нескольку десятков магазинов и лавок. «Это разрушение, безостановочно продолжающееся, все увеличивающееся в быстрой прогрессии, закончится к началу зимы превращением Парижа в город второстепенного значения, — предрекал Я.Толстой. — Та же картина наблюдается и в Лионе, Марселе, Бордо и во всех больших, недавно еще столь цветущих городах. Короче, вся Франция судорожно бьется под влиянием гибельного кризиса, и ее разорение, — естественное последствие республиканского режима, — является неизбежным. Естественно, что народ, видя угрожающую ему опасность, начинает жаждать перемены и перестает верить тем лживым обещаниям, которые нелепый режим, так тяжело тяготеющий над страною, не перестает расточать перед ним»{115}.

Вероятно, под лживыми обещаниями русский агент отчасти подразумевал бонапартистскую пропаганду, которая активно действовала среди рабочих, в том числе и в национальных мастерских. Тем временем количество рабочих в национальных мастерских выросло до 107 тысяч человек к июню месяцу. Временное правительство, создавая мастерские, хотело если и не разрешить социальный вопрос полностью, то хотя бы на время ослабить социальную напряженность в столице. Но, как справедливо отмечал А. Верморель, «июньское восстание парижских рабочих было результатом ошибок Временного правительства, его непонимания народных нужд, его слепого сопротивления социальным реформам, которые народ признавал необходимым последствием Февральской революции, и, наконец, результатом неосторожного, безответственного роспуска национальных мастерских, так как правительство совершенно не заботилось об уменьшении бедственного положения этих несчастных, выброшенных на улицу, которым предлагали на выбор высылку в Солонь или военную службу, — нищету или рабство»{116}.

Будучи хорошо информированным о состоянии дел в Париже, принц накануне июньского восстания пролетариата решает переждать в Англии бурю и тем самым избежать какой бы то ни было ответственности за репрессии. Отказавшись от депутатского кресла летом 1848 года, принц избежал ответственности за подавление июньского восстания, о подготовке которого ему было известно через своих агентов. В свою очередь, Кавеньяк и умеренные республиканцы запятнали себя кровью народа. Впрочем, еще неизвестно, как поступил бы сам Луи-Наполеон, окажись он на месте генерала. Ряд высказываний принца уже после подавления республиканцами восстания позволяет утверждать, что уж он бы заговорщикам точно не спустил и пошел бы до конца. Он говорил, что восстание было грозным и чуть было не одержало победы, потому что Францией управляло бездарное правительство. На будущее, на случай повторения подобного рода мятежей, принц даже разработал тактику действий: «…Если чернь воздвигает баррикады, мы также воздвигнем баррикаду против баррикады; шайкам плохо организованных рабочих мы противопоставим приученные к войне и дисциплинированные войска, и, несомненно, победа будет на стороне многочисленных войск и картечи. Что касается меня, — не без доли хвастовства заявлял принц, — то, конечно, я не стану спасаться из моего дворца через черный ход при виде нескольких тысяч уличных мальчишек и негодяев, как это сделал гнусной памяти король»{117}.

После июньских событий Луи-Наполеон после некоторого колебания решился вновь принять участие в избирательной кампании. Избранный 18 сентября во время довыборов в Законодательное собрание шестью департаментами и Парижем, принц, думая, что положение его достаточно упрочено этим избранием, на этот раз объявил, что считает своим долгом не противиться желанию избирателей. В целом общий итог выборов для него был более чем позитивный. Луи-Наполеон, как всем казалось, выступал в качестве национального кандидата, стоящего над партиями и различными политическими группировками{118}. Достигнутый успех позволял ему с оптимизмом думать о предстоящем референдуме по выборам президента. Однако его первое выступление в Собрании было крайне неудачно — его подвел иностранный акцент, который он приобрел, живя в Швейцарии, и аффективная манера держаться. Более того, он воздерживался от голосования по каким-либо вопросам и вообще старался хранить молчание. Вскоре он сделался предметом насмешек депутатов, которые сочли его поведение, мягко говоря, странным.

Нужно отметить, что Луи-Наполеон был избран в Учредительное собрание, когда оно уже заканчивало разработку новой конституции, а депутаты все еще находились под сильным впечатлением от июньских событий. В течение лета правые силы открыто группировались в Учредительном собрании и в столице: местом сбора стал комитет на улице Пуатье, где собирались монархисты всех мастей во главе с Адольфом Тьером[3], легитимистом Пьером Антуаном Берьером и Одиллоном Барро[4]. На его заседаниях также присутствовало большое число известных и влиятельных среди духовенства и нотаблей лиц. Влияние этого комитета было анонимным и распространялось через своих сторонников, которые были и в правительстве, и в Собрании, и в армии, и на местах в администрации; к этому надо также добавить влияние масонских организаций.

Правые были уверены, что только сильная власть может покончить с социальными претензиями трудящихся масс и не допустить повторения недавних трагических событий. В результате острая борьба развернулась по проблеме избрания президента: избирать его всеобщим голосованием или же его будут избирать народные представители. Поскольку кандидатура Кавеньяка была очень популярна среди представителей Учредительного собрания, главным образом так называемой партии «Насьоналя»[5], то Ламартин[6], опасавшийся конкуренции со стороны генерала, сумел переломить ход заседания и привлечь на свою сторону всех колеблющихся и нерешительных, которые проголосовали за избрание президента по результатам всенародного референдума. В качестве меры предосторожности против возможных претензий избранного всеобщим голосованием президента на установление режима личной власти республиканцы оговорили, что президент не может избираться на второй срок, и внесли в конституцию защитную и репрессивную процедуру (статья 68) на случай, если он предпримет попытку государственного переворота{119}. Таким образом, Луи-Наполеону была открыта дорога к власти, поскольку теперь его судьба более не зависела от воли Учредительного собрания, а только от народа, который видел в нем воплощение своих чаяний.

После июньского восстания в рядах Орлеанской династии не было согласия: на власть претендовали как сыновья Луи-Филиппа[7], находившегося в то время в Англии, так и герцогиня Орлеанская[8]. Мать-королева выступала от лица своего внука — графа Парижского[9]. Орлеанистам была необходима передышка, чтобы решить династические споры, перегруппироваться, а уже затем добиваться власти. Генерал Кавеньяк не устраивал Орлеанов, поскольку сам собирался захватить власть; этим во многом объясняется усердие, с которым он утопил в крови восстание. В свою очередь, орлеанистам, безмерно обогатившимся во время Империи и сохранившим свое богатство во времена Реставрации, не нужна была республика, и они искали человека на переходный период, который бы потом передал власть в руки представителя династии. В свою очередь, легитимисты оставались наследниками тех людей, которые во время Великой французской революции придерживались политики худшего. Так, один из сторонников старшей ветви Бурбонов, виконт де Больни, в приватной беседе сказал Якову Толстому, что легитимисты готовы пойти даже на сговор с Луи-Наполеоном «в деле уничтожения республики. Им удалось бы скомпрометировать принца, которого к тому же они считали человеком нелепым и сумасбродным, что позволило бы Генриху V вернуться во Францию в качестве «последнего якоря спасения»{120}.

Однако страх беспорядков и выступление единым фронтом против левых во время подавления июньского восстания смогли на время заставить легитимистов объединить свои усилия с орлеанистами. Но главная проблема заключалась в том, что, несмотря на все свое влияние, ни одна из крупных фигур правых не могла реально претендовать на президентское кресло. Их кандидатов практически не знали в стране, а настаивать в тот момент на возврате Орлеанов было преждевременно, поскольку еще не улеглись революционные страсти. В XIX веке еще не существовало эффективных способов общения с массами, и для популяризации того или иного кандидата требовались месяцы поездок по провинции, распространения литографий и популярных брошюр, а времени у правых практически не было. Комитету на улице Пуатье пришлось делать выбор между двумя наиболее подходящими кандидатурами: Кавеньяком и Луи-Наполеоном. Сам Тьер не мог в условиях цейтнота и отсутствия какой бы то ни было известности реально соперничать с кандидатами от республиканцев. Тем временем сведения из провинции накануне президентских выборов подтверждали перспективность кандидатуры Луи-Наполеона. В Париже дело обстояло следующим образом: ни одна кандидатура от правых не смогла бы набрать нужного количества голосов для победы над кандидатами от республиканцев — Ледрю-Ролленом[10], Кавеньяком[11] и Распайлем.