Николо Макиавелли - История Флоренции (Книги 1-4) Страница 17

Затем начался понтификат Николая III, происходившего из дома Орсини. Так как папы не переставали опасаться всех, кто возвышался в Италии, даже если возвышением своим он обязан был той же церкви, и тотчас же старались его как-нибудь принизить, следствием такой политики были в Италии непрерывные смуты и перевороты: могущественного государя страшились и противопоставляли ему другого, пока еще слабого, но как только он набирался силы, его начинали бояться и пытались ослабить. Из-за этого королевская власть была отнята у Манфреда и передана Карлу, который тоже стал вызывать страх и стремление погубить его. Движимый этими побуждениями, Николай III успешно повел интригу и с помощью императора лишил Карла наместничества в Тоскане и под именем имперского викария послал туда мессера Латино в качестве своего легата.

Флоренция в то время находилась в довольно печальном положении, ибо гвельфский нобилитет обнаглел и совершенно не боялся должностных лиц республики. Каждодневно совершались убийства или другие насилия, тех же, кто все это творил, невозможно было покарать, так как они являлись любимчиками того или иного нобиля. Вожаки пополанов рассудили, что для обуздания этой наглости неплохо будет вернуть изгнанных, легат этим воспользовался для того, чтобы умиротворить город,. и гибеллины были возвращены. Число правителей, коих было сперва двенадцать, увеличили до четырнадцати - по семь человек от каждой партии: они должны были править в течение одного года и назначаться папой. Флоренция управлялась таким образом два года, затем на папский престол вступил Мартин IV,[211] по национальности француз, каковой вернул королю Карлу всю власть, отнятую у него Николаем. В Тоскане тотчас же возобновилась борьба партий: флорентийцы взялись за оружие против имперского правителя, а для того чтобы не допустить к власти гибеллинов и обуздать знать, установили опять новые порядки. Шел 1282 год, когда цехи, имея своих глав и вооруженные отряды, приобрели немалое значение в городе. Значением этим они воспользовались для того, чтобы изменить образ правления. Вместо четырнадцати правителей должно было быть всего три: они назывались приорами и правили два месяца избираясь - безразлично - из пополанов или из нобилей, только бы занимались торговлей или ремеслами.[212] После первых двух месяцев число правителей увеличилось до шести, так чтобы от каждой сестьеры их было по одному, и так продолжалось до 1342 года,[213] когда город был разделен на картьеры,[214] а число приоров увеличилось до восьми, хотя за этот период времени обстоятельства порой вынуждали увеличивать его до двенадцати. Эта магистратура, как показало время, привела к полному поражению нобилей, ибо сперва обстоятельства давали возможность народу исключать их из Совета, а затем и совсем устранить. Нобили с самого начала примирились с этим, ибо были разъединены; они так усердно старались вырвать друг у друга власть, что совсем утратили ее. Совету этих должностных лиц отвели особый дворец,[215] где он постоянно собирался, между тем как раньше все заседания и совещания должностных лиц происходили в церквах. Кроме того, им установили почетную охрану и дали еще другой услужающий персонал, дабы оказать должный почет. И хотя 'поначалу они назывались только приорами, теперь для придания их должности нового блеска они стали именоваться синьорами. На некоторое время Флоренция обрела внутреннее умиротворение и воспользовалась им для войны против изгнавшего своих гвельфов Ареццо, одержав победу при Кампальдино.[216] Так как город становился многолюднее и богаче, пришлось расширить кольцо городских стен[217] до нынешнего их предела. Первая городская стена замыкала лишь пространство от Старого моста до Сан Лоренцо.[218]

Внешние военные столкновения и внутренний мир, можно сказать, свели на нет во Флоренции обе партии гибеллинов и гвельфов. Оставалась незамиренной лишь одна вражда, естественным образом существующая в каждом государстве, вражда между знатью и народом, ибо народ хочет жить по законам, а знать стремится им повелевать, и поэтому согласие между ними невозможно. Пока гибеллины всем внушали страх, эта враждебность не прорывалась наружу, но едва они были побеждены, как она сразу же себя показала. Не проходило дня, чтобы кто-нибудь из пополанов не потерпел обиды, воздать же за нее законы и должностные лица были бессильны, ибо любой нобиль с помощью родичей и друзей имел возможность противостоять приорам и капитанам. Тогда наиболее сильные[219] члены цехов, стремясь покончить с подобным злоупотреблением, постановили, что каждая вновь избранная Синьория должна назначать особого гонфалоньера правосудия,[220] человека из пополанов, которому была бы придана тысяча вооруженных людей из числа приписанных к двадцати отрядам цехов и который с их помощью и под своим знаменем вершил бы правосудие всякий раз, когда был бы призван к этому приорами или капитаном. Первым избран ) был в гонфалоньеры Убальдо Руффоли: он развернул свое знамя и разрушил дом Галлетти[221] за то, что один из членов этого семейства убил во Франции флорентийского пополана. Цехам нетрудно было установить такой порядок ввиду того, что нобили постоянно находились в тяжкой вражде друг с другом и уразумели, какие меры приняты против них, лишь тогда, когда, увидели всю суровость их применения. Сперва они сильно испугались, но вскоре вернулись к прежней наглости, ибо среди членов Синьории всегда имели кого-либо из своих и без труда могли помешать гонфалоньеру выполнять его дело. К тому же обвинитель обязан был представить свидетелей нанесенной ему обиды, а никого, кто согласился бы свидетельствовать против нобилей, не находилось. Так что в весьма скором времени Флоренция вернулась к тем же самым безобразиям, и пополаны по-прежнему терпели обиды от грандов,[222] ибо правосудие действовало медленно, а приговоры его не приводились в исполнение.

Пополаны не находили выхода из этого положения, пока Джано делла Белла, человек из знатнейшего рода, но воодушевленный любовью к свободе родного города, не внушил главам цехов мужественной решимости создать в городе новый порядок. По его совету они постановили, что гонфалоньер должен заседать вместе с приорами и иметь под своим началом четыре тысячи человек. Кроме того, нобилей лишили права быть членами Синьории, сделали родичей преступника его соответчиками и установили, что для приговора по делу достаточно общеизвестности совершенного преступления. Законы эти, именовавшиеся Установлениями справедливости,[223] дали народу великое преимущество, но вызвали жестокую ненависть к Джано делла Белла: знатные не могли простить ему уничтожения их власти, а богатые пополаны были исполнены зависти, ибо им казалось, что влияние его чрезмерно. Все это проявилось, едва только к тому представился случай.

По воле судьбы пополан был убит в стычке, в которой принимало участие много нобилей и среди них мессер Корсо Донати. Из них он был самый дерзновенный, и потому на него пало обвинение в убийстве. Он был задержан капитаном народа, но так повернулось дело - то ли мессер Корсо не оказался виновным, то ли капитан опасался вынести против него приговор, - что его оправдали. Такое решение народу до того не понравилось, что он вооружился и явился к дому Джано делла Белла просить его, чтобы он добился выполнения им же учрежденных законов. Джано желал, чтобы мессер Корсо понес должную кару,[224] поэтому он отнюдь не призвал народ разоружиться, как должен был по мнению многих поступить, но посоветовал ему идти к Синьории, жаловаться на случившееся и умолять ее вынести справедливое решение. Однако народ пришел в еще большее раздражение и, полагая, что капитан нанес ему обиду, а Джано делла Белла умыл руки, направился не к Синьории, а ко дворцу капитана, захватил его и разгромил.[225] Этот акт насилия привел в негодование всех граждан; те же, кто желал гибели Джано, всю вину возложили на него. Так как среди членов новой Синьории имелся один его недруг, он был обвинен перед лицом капитана в возбуждении народа к мятежу. Пока шло следствие по его делу, народ снова взялся за оружие и, подойдя к дому Джано, предложил ему свою защиту от синьоров и от его врагов. Джано отнюдь не желал ни воспользоваться этим проявлением народной любви, ни отдавать свою жизнь в руки должностных лиц, ибо опасался как непостоянства первых, так и злонамеренности вторых. И вот, чтобы не дать врагам своим возможности повредить ему, а друзьям нанести ущерб отечеству, он решил удалиться в изгнание и тем самым уступить зависти недругов, избавить сограждан от страха, который они перед ним испытывали, и покинуть город, который, не щадя трудов и с опасностью для жизни, освободил от ига знати. Таким образом, изгнание его было добровольным.