Николай Москвин - Лето летающих Страница 17

И вот отскочил кусок темно-красного, с резьбой дерева. Мы с Костей ахнули - так было неожиданно. За этим куском открылся маленький, объемом с небольшую книгу, тайник... Запахло сургучом, пылью. Я быстро мазнул пальцем - и в самом деле пыль. Так вот тут-то и лежали не изумруды и не алмазы, а рецепт для блинчиков.

- Я же говорил, - сказал Графин Стаканыч, - что все смотря по человеку! У каждого свой идол, даже вот и клады. Другому золото интересно уберечь, а вот этой божьей душе - наставление о блинчиках. Покушать, наверно, старушка любила.

Костя меж тем притих. Не слушая рассуждений Графина Стаканыча, не пробуя пальцем пыль веков, он занялся той дощечкой, которая отскочила. Дощечка была не простая - она состояла из трех долей, соединенных с изнанки крошечными навесками, и раздвигалась и складывалась, как ширма. С лицевой стороны ни швов соединения, ни тем более навесок не было заметно. Этому помогала не только идеальная подгонка долей дощечки, но и рисунок резьбы, из-за которого швы вообще исчезали.

Но Костю заинтересовала не эта хитрая ловкость мастера, а вот то, что дощечка из трех долей, то есть то, что спокон веков было в обыкновенной домашней ширме, но чего Константин за малыми своими годами еще не видел, не знал (ширм ни у него, ни у нас дома не было).

- Ты смотри! Смотри! - приговаривал он. - То большая дощечка, то маленькая! А то средняя. Ведь так и змея можно! Слабый ветер - всего змея расправил; посильнее - одну створку загнул, убрал; а если буря - две створки убрал, и змей на одной летит... Ну прямо как паруса...

- Так у парусов-то матросы стоят! А тут кто будет? - спросил я.

- А тут я буду! Я ж тебе говорил, что из верхней кабины буду управлять. Теперь ясно, как управлять. Ты не верил, а теперь вот понятно: то одну створку закрыл, то две...

Из всего я только услышал: "из верхней кабины". Значит, Костя опять за свое: он наверху, а я буду болтаться на хвосте!

- Нет, в верхней кабине буду я! Я первый сказал!

- Нет, я! - Костя даже пристукнул по секретеру. - Я буду управлять.

- Управляй откуда хочешь, только наверху я!

- Нет, я буду наверху!

Мы и не заметили, как начали орать, кричать друг на друга.

- Вы чего? Вы что? - Графин Стаканыч, выпучив глаза, щелкнул по лбу меня, потом Костю. - Вы где? Вы в чужом доме!

Он остановил нас вовремя. На пороге комнаты появился хозяин Бурыгин. Сняв свой промасленный картуз, Андриан Кузьмич почему-то на цыпочках прошел к буфету и взял там ломоть черного хлеба. Посматривая на нас, стал жевать. Под его взглядом мы затихли, а Графин Стаканыч, как человек нанятый, наоборот, стал проявлять рвение, усердие: появилась тряпка, бутылочка с какой-то темной жидкостью, руки пришли в движение.

Нет, это было не грозное явление. Хозяин сам робел в доме. Заслышав шаги жены, Андриан Кузьмич, виновато мигая глазами, вышел поскорее из комнаты... Его все же заметили - со двора донесся голос Светлозаровой-Лучезаровой:

- Андре! Когда я тебя отучу от этой мужицкой привычки есть пустой хлеб! Если не можешь дождаться обеда, то взял бы сыру, ветчины...

* * *

На обратной дороге Константин, то размахивая руками, то хмуро, исподлобья посматривая на меня и на Графина Стаканыча, продолжал говорить об управляемом змее. После того как мы с ним решили, что в верхней кабине будем находиться по очереди, я уже более мирно, спокойно слушал эти рассуждения.

А Константин, начиная косить глазами, распалялся все более и более. Эта трехдольная складывающаяся дощечка от куроедовско-бурыгинского секретера не отпускала его от себя. Он в ней видел не только будущего трехдольного змея, которого, как парус, можно будет увеличить или уменьшить, но и другие нововведения - например, особые путы.

- Понимаете, вдруг такой сильный ветер, - Костя делал испуганные глаза, - что змей даже из одной доли вот-вот заколдует... Что делать? - Он останавливался, держал нас, глаза его блестели. - Очень просто! Из кабины надо выпустить, удлинить, среднюю путу. Что получится? А то и получится, что было у нас с такими путами: змей ложится на воздух. Наголовником вперед ложится, и никакой ветер ему не страшен.

Удивительным было, конечно, не то, что Константин, воодушевившись, махая руками, рассказывал о будущем полете на змее, и не то, что я всему верил, а то, что Графин Стаканыч - человек взрослый, серьезный - довольно внимательно слушал Костю.

- Все может быть, все может быть, - приговаривал столяр. - Почему же человеку и не полететь? Все соответственно надо увеличить - вот и все... Покажи мухе орла - она тоже небось сказала бы: "Нет, такой не полетит! Слишком здоров, черт, тяжел!" А он ничего, летает... Все может быть... повторял он.

Мы проводили Графина Стаканыча до дому. Навстречу нам из подворотни вылез крошечный желтый щенок с черными ушами. Щенок замахал хвостом, настолько коротким и пушистым, что он выглядел шаром.

- Пока суд да дело, вы бы вот для Кутьки, - столяр кивнул на щенка, полет устроили. Вот и была бы для вас практика-проверка! И восьмерик у вас есть, зря лежит.

Мы даже отпрянули... Это замечательно! Ведь первые знаменитые воздухоплаватели на монгольфьерах тоже сначала поднимали для пробы животных, а потом уж поднимались сами. И беспризорный, ничейный Кутька будет рад! А то шляется от помойки к помойке и ничего не знает, ничего не видит.

24. "ВОТ ЭТО ДА!"

Константин и этого змея решил делать научно, то есть исходя из расчетов, полученных после полета Стаканчика. Но при полете не на "опытном" змее, а на меньшем, на синем, - там данные были вернее.

Кутьку взвесили на безмене - взвесили в платке, в узелочке, как бабы вешают творог. И Костя тотчас приступил к вычислениям. Получилось, что змей должен был быть не менее как в полтора листа. Полтора листа! Почти "солдатский"! Впрочем, никто "солдатского" вблизи не видел, - может быть, в нем не два, а три листа. Но дело было не в этом, а в том, что мы-то с Костей до сих пор больше как полулистовых змеев не пускали.

Животами на полу мы лежали у нас в гостиной. Перед нами в виде выкройки были разложены листы газеты, которые показывали, что такое полтора листа - не этой, а цветной, из магазина Юдина - бумаги. Полтора листа! Ну и здоровый! Это больше, чем тот, куроедовский, полосатый.

Костя, измерив выкройку бечевкой, вскочил, примерил бечевку на себе.

- Смотри, до бровей будет. Вот это да! - воскликнул он.

Никто не знал, что это восклицание, как в сказке, трижды повторится за один день...

- Выдержит ли восьмерик? - спросил я.

Мы достали наши трофейные нитки, и нельзя было не залюбоваться ими: крупно крученные, блестящие, предусмотрительно, чтоб не лохматились, навощенные догадливыми братьями-разбойниками. Нет, такие выдержат! (Как выяснилось, в тот раз не было обрыва, а просто куроедовские ребята упустили нитку от своего полосатого.) Восьмерик-то выдержит, а вот руки можно им порезать. Придется мне и Константину просить у наших мам перчатки, которые, как известно, вместе с зимними вещами спрятаны на лето в сундуки.

Кутька был взвешен, накормлен и выставлен за порог, но, как ничейный, он никуда не убежал (дома-то не было) и вскоре через какую-то открытую дверь появился в гостиной. На полу лежали газеты, ножницы, дранки, моток восьмерика. Щенок пошел, конечно, прямо на моток: это шершавое, круглое было ему все же близко, понятно, во всяком случае более понятно, чем, например, ножницы. Мы тотчас отогнали его от мотка: избави бог, перетрет зубами нитку, и тогда змей... Да нет, сам же Кутька вместе со змеем оборвется в воздухе. Кроме того, каждую минуту могла войти мама, и поднялся бы шум по поводу уличных собак, которых пускают в дом.

Я взял Кутьку за мягкий, в нежных складках шиворот и понес к угловому, открытому на улицу окну: там была приступочка на фундаменте дома, с которой Кутька легко бы спрыгнул на тротуар. Еще подходя к окну, я заметил, как по Николо-Завальской, тяжело дыша, пронеслись двое ребят. Когда я спустил Кутьку на приступочку, то увидал нашего одноклассника с Пироговской улицы Женьку Лопухина, бегущего вместе с толстеньким братишкой. Тот отставал, хныкал:

- Жень... Же... Же...

Следом, уже по мостовой, целая ватага - куроедовские ребята с дружками. И все бегом, опрометью. Младший из братьев, Ванька, бежал ближе к нашему тротуару, и я крикнул ему:

- Вань! Куда? Чего?

Он широко раскрыл руки, сделал испуганные глаза и пробормотал на ходу:

- Змей...

Костя был уже рядом у окна и все видел.

- Наверно, "солдатский" оборвался...

Нас вынесло как ветром. Брошены были выкройки, дранки, моток, и мы через то же окно, через которое высаживали Кутьку, выпрыгнули на улицу и понеслись туда, куда все бежали...

* * *

Мы мчались окрыленные - сейчас вот увидим, увидим, какой он! Такой змей - и упадет не на улице, а в поле, за городом. И понятно, что все городские змеевики переполошились. На бегу мы оглянулись - вон сколько следом!

Был уже конец Никитской улицы - дома становились все ниже и ниже, и стояли они реже: не только с палисадниками, но уже и с огородами. Вот и конец домам - показалось поле.