Наум Синдаловский - Мифология Петербурга: Очерки. Страница 18

Сложилась определенная закономерность. Чем сложнее были периоды городской истории, тем чаще руководители города становились героями городского фольклора. В послевоенном Ленинграде – Петербурге таких периодов два: пресловутый период застоя, олицетворением которого стал первый секретарь Ленинградского обкома КПСС с 1970 года Григорий Васильевич Романов (р. 1923) и годы наиболее бурного развития российской демократии, на который приходится деятельность первого мэра Петербурга – Анатолия Александровича Собчака. О Романове сложено достаточно большое количество легенд и анекдотов, о которых мы, в силу того, что это выходит за рамки книги, говорить не будем. Напомним только о фольклоре, связанном непосредственно с его именем.

Чванливого и напыщенного Григория Васильевича ленинградцы с ядовитым сарказмом называли: «ГэВэ», а дом на улице Куйбышева, № 1/5, где он проживал, – «Домом Гришки Романова». По аналогии с «Домом Гришки Распутина», что на Гороховой улице. Но одно из самых ярких народных названий заслужила так называемая Дамба – комплекс защитных сооружений нашего города от наводнений. Идейным организатором строительства Дамбы был Романов. В народе она так и называлась: «Дамба Романовна».

Легенд о Собчаке сложить не успели. Слишком короткое время руководил он городом. А, главное, вся его общественная деятельность, благодаря изменившейся политической обстановке в России, была на виду. Тайн, традиционно провоцирующих возникновение легенд, было мало, да и те тут же с помощью средств массовой информации становились явью. Легенд не осталось. Но ехидных насмешек, добродушных острот, веселых каламбуров и откровенно циничного зубоскальства было достаточно. В том числе благодаря его неординарной фамилии, так легко поддающейся трансформации.

Все понимали, что Собчак олицетворял власть. Поэтому лозунг: «Собчачья власть – собачья жизнь», несмотря на неимоверные усилия левых радикалов, был адресован не столько лично ему, сколько власти вообще, власти как таковой. Так же как и формула жизни большинства выбитых из привычной колеи партрабочих и совслужащих: «Собчачья жизнь». Правда, в пылу полемики, разгоревшейся в 1991 году вокруг предполагаемого объявления Петербурга зоной свободного предпринимательства (ЗСП), особенно непримиримые в споре и неразборчивые в словах оппоненты расшифровывали аббревиатуру ЗСП: «Зона Собчаковского Произвола». Но это были всего лишь малые эпизоды в большой борьбе, и вряд ли запомнились кому-либо в Петербурге. Но вот микротопоним «Собчачьи выселки», как стали называть наиболее удаленные от центра районы массового жилищного строительства, остался, надо полагать, надолго в фольклорной летописи города.

Как мы уже говорили, были и веселые безобидные каламбуры. Пародируя намечавшиеся уже тогда, но еще неуклюжие хозяйственные связи между Петербургом как самостоятельным субъектом Российской Федерации и независимой Украиной, президентом которой в то время был Л. М. Кравчук, петербургские острословы предложили актуальный лозунг: «Бизнесмены Киева и Петербурга, создадим новую фирму „Собчук и Кравчак!“».

До того как стать мэром, Собчак работал председателем Ленинградского совета народных депутатов. Председателем исполкома Ленсовета в то время был А. А. Щелканов – общественный деятель, порядком подзабытый современными петербуржцами. Обратимся к городскому фольклору. Вспомним, как бесславно закончилась великая партийная битва с «зеленым змием», как на безбрежном пустынном поле этой исторической брани, словно грибы после дождя, выросли ларьки и ларечки, лотки и прилавки, где услужливые коробейники предлагали винно-водочные изделия неправдоподобно широкого ассортимента. Но самым любимым кушаньем петербургских алкоголиков и тогда оставалась родная русская водочка привычного разлива: пол-литра и маленькая, которые на языке освободившихся от политической опеки обывателей назывались: «Собчак и щелканчик».

12 июня 1991 года в ходе проведенного в Ленинграде референдума 54 % горожан решительно высказались за возвращение городу его исторического названия. Город вновь стал Санкт-Петербургом. Более полугода, предшествовавшие этому событию, были ознаменованы острейшей борьбой мнений, непримиримым противостоянием сторон и небывалой творческой энергией всех без исключения ленинградцев. Фонтаны народного творчества, что называется, били ключом. Диапазон вариантов и предложений названия города варьировался от Петербурга, предлагавшегося воинственными атеистами, кажется, единственно ради отрицания ненавистной приставки Санкт, до примирительного Невограда. Конечно, такой всплеск мифотворчества был спровоцирован предстоящим референдумом. Но и на протяжении всей истории Петербурга название его в фольклоре всегда претерпевало изменения – то ли просто в угоду тем или иным социальным условиям, то ли для более яркой, более выразительной характеристики этих условий. Причем, чаще всего для этого использовались имена власть имущих.

Уже в XVIII веке официальное название Санкт-Петербург уживалось с более демократическим Петроград – названием, в котором горожане хотели видеть имя основателя своего великого города. И даже обиходное Петербург, без официальной приставки Санкт, было гораздо ближе и понятней простому человеку. Надо заметить, что каждое из приведенных вариантов названий несло в себе ярко выраженные сословные признаки, о которых с тонкой иронией писал ленинградский писатель Леонид Борисов в повести «Волшебник из Гель-Гью»: «Был поздний холодный вечер… Питеряне в этот час ужинали, петербуржцы сидели в театрах, жители Санкт-Петербурга собирались на балы и рауты».

Уже в то время наряду с просторечным Питером появился величественный грекоязычный Петрополь, и славяноподобный Петрослав, и частушечный Питер-град, и просто град Питер. Но во всех случаях эти названия первоисточником имели имя Петра, только Петра, и никого больше, кроме Петра. Такая беспрецедентная монополизация одного имени продолжалась вплоть до 1917 года. Только с победой марксистско-ленинской идеологии были внесены существенные коррективы в стихийные процессы образования фольклорных топонимов. Появились и другие имена. Во-первых: «Ленинбург» – вероятно, в память о возвращении Владимира Ильича в Петроград в запломбированном немецком вагоне и о его финансовой поддержке кайзеровской Германией.

Из руководителей государства претендентом на увековечение имени в ленинградском фольклоре оказался Леонид Ильич Брежнев, неравнодушный, как это хорошо известно, к любым знакам общественного внимания – от государственных наград до упоминания в студенческом фольклоре. С изощренной издевательской учтивостью, оценивая Ленинград эпохи Григория Васильевича Романова, ленинградские острословы не очень осторожно шутили: «Лёнинград».

Последним первым секретарем обкома КПСС в Ленинграде был Б. В. Гидаспов. Его начальственный апломб не уступал пресловутому романовскому чванству. Сохранилась легенда о том, как при вступлении в высокую должность на вопрос журналиста: «Почему именно он?», Борис Вениаминович, ничуть не смутившись, ответил: «Если не я, то кто же?» Неудивительно, что немедленно появились разговоры о «Гидаспов-бурге».

И, наконец, «Собчакбург». Думается, что появление этого фольклорного топонима более связано с общим процессом мифотворчества накануне референдума, о чем мы уже говорили, и менее с личностью самого Анатолия Александровича. Хотя, Бог его знает, симпатии горожан далеко не всегда были на его стороне. Радикалов, пытавшихся его смертельно укусить, подвергнуть остракизму или хотя бы мимоходом лягнуть, было достаточно.

В заключение хочется еще раз подчеркнуть, что сам факт введения в словообразовательный процесс такого количества имен следует считать бесспорной заслугой петербургского городского фольклора. Не обо всем мы сказали. Далеко не всех перечислили. Но, перефразируя известную библейскую притчу, легко вывести формулу петербургской общности, хорошо известную далеко за пределами северной столицы: «Как твое имя, петербуржец?» – «Имя мое легион».

Альтернативная топонимика в устном и народном творчестве Петербурга

После опустошительных пожаров 1736 и 1737 годов, в результате которых выгорела значительная часть Петербурга, указом императрицы Анны Иоанновны была учреждена «Комиссия о Санкт-Петербургском строении». В задачу Комиссии входили вопросы планировки и застройки города. В 1738 году по ее предложению улицам и площадям Петербурга впервые были присвоены наименования. Их писали на специальных табличках, укрепленных на высоких деревянных столбах. С известной долей условности можно считать, что тогда-то и родилась официальная петербургская топонимика. До этого обыватели сами называли улицы по каким-либо ярко выраженным внешним признакам, либо по именам домовладельцев. Одни и те же улицы при этом могли иметь несколько названий. Таким образом возможностей для выбора единственного имени у Комиссии было достаточно. Этот принцип определения официального названия сохранялся очень долго, чуть ли не до середины XIX века. Официальная топонимика старательно следовала за народной, письменно закрепляя на городской карте названия, издавна бытовавшие в просторечии.