Сергей Соловьев - История России с древнейших времен. Том 17. Царствование Петра I Алексеевича. 1722–1725 гг. Страница 18

Вследствие этих соображений Франция, как мы видели, употребляла дипломатические усилия (других употребить не могла), чтоб остановить успехи преобразованной России, дать оправиться Швеции посредством турок и уничтожить русское влияние в Польше. Не успевши заставить султана возобновить войну с Россиею, Франция обратилась в Берлин, повела интригу здесь, чтоб заставить Пруссию заступиться за Швецию; но мы видели, что и здесь не было успеха.

Неуспех должен был повести к мысли: если нельзя поднять Швецию, если нельзя сломить Россию, то нельзя ли попытаться заменить союз со слабою Швециею союзом с сильною Россиею? Россия была не прочь: летом 1711 года, когда на Пруте так печально для Петра решалось дело, затеянное Франциею в Константинополе, секретарь Григорий Волков в Фонтенебло вел переговоры с министрами Людовика XIV о союзе между Россиею и Франциею и о посредничестве Людовика в примирении царя с Швециею и Турциею. Французские министры предложили следующие условия: 1) чтоб царь помог венграм против Австрии; 2) чтоб принца австрийского дома не допустил до короны императорской, а помог получить эту корону королю польскому; 3) чтоб войска датские и саксонские были отозваны из службы держав, враждебных Франции. При таких условиях король обещался послать желаемые царем указы в Царьград. Донося об этих «высоких и невозможности касающихся предложений», Волков писал: «Явно, что здешний двор не перестал искать шведского интереса, и как ни скрытен министр иностранных дел Торси, однако в разговоре с ним о шведе в лице его и словах легко уловить некоторую внутреннюю к нему склонность. Один мой приятель, человек очень сведущий в делах, говорил мне, что Торси несправедливо с нашим двором поступает и хочет его только провесть, а народ здешний весь враждебен России, и которые добрые ведомости о нас бывают, тех и слышать не хотят, и в печать они не допускаются, почему выгодно было бы курантельщика (редактора газеты) чем-нибудь приласкать, чтоб принимал и печатал добрые о нас ведомости». Прутский мир прервал переговоры Волкова и показал всю верность его донесений о. вражде Франции к России, вражде, которая не переставала высказываться во все остальное время царствования Людовика XIV. Но после его смерти отношения переменились.

На французском престоле сидел ребенок – Людовик XV; регент, герцог Филипп Орлеанский, чувствуя слабость Франции и желая обеспечить свое положение, искал союза сильных, не заботясь о поддержании слабых. Из Берлина пошли к Петру внушения, что при настоящих обстоятельствах, при ослаблении Северного союза, было бы выгодно сблизиться с Франциею, которая сама желает этого сближения. В начале декабря 1716 года Петр получил в Амстердаме от графа Александра Головкина следующее донесение: «Сказывал Ильген, что спрашивал его французский министр граф Ротембург, какую склонность имеет ваше царское величество к Франции, и потом он, Ротембург, свидетельствовал, что дук д'Орлеан охотно желает с вашим царским величеством в доброй дружбе пребыть, на что он, Ильген, ему сказал, что ваше царское величество не несклонен к тому, и Ротембург уже писал об этом к своему двору и думает вскоре получить ответ. Потом Ильген рассуждал, что не малая польза может произойти всему Северному союзу, если Франция в доброе согласие с северными союзниками вступит и не будет помогать общему неприятелю деньгами и другими способами, к чему, по его, Ильгенову, мнению, можно Францию склонить». 14 декабря получено новое донесение: французский посланник объявил прусскому королю, что Франция охотно желает вступить в доброе согласие с Россиею и Пруссиею, причем герцог Орлеанский не будет делать никаких предложений о северном мире и в других случаях не будет искать пользы Швеции, не будет ничем помогать ей, оставит ее совсем. Ильген упомянул Ротембургу, не нужно ли пригласить к союзу и короля польского. «По-моему, не нужно, – отвечал Ротембург, – потому что знаю непостоянство саксонского двора». Ильген внушал Головкину, что если б даже и не дошло до настоящего союза между Россиею, Пруссиею и Франциею, то уже одни переговоры об нем будут полезны: император, узнавши об них, встревожится и станет приязненнее поступать с северными союзниками. Петр, получивши эти донесения, поручил Головкину разузнать, чего потребует Франция от России, на каких условиях хочет вступить с ней в соглашение. Ротембург отвечал, что Франция желает от России и Пруссии гарантии последних договоров ее с Англиею и Австриею – Утрехтского и Баденского, желает также оборонительного союза с Россиею и Пруссиею, и при этом заметил, что было бы желательно, если б знатная часть русского войска оставалась в империи на всякий случай. Ротембург наивно объяснял побуждения своего двора. «Франция, – говорил он, – всегда старалась склонять шведского короля к миру, но до сих пор никакого успеха в том не имеет; поэтому, видя упрямство короля шведского, бессилие Швеции и в делах ее непорядки, Франция хочет вместо нее получить помощь от России и Пруссии, поэтому и хочет, чтоб царь утвердился в империи, а за Швециею пусть и ничего здесь не остается».

Петр велел Головкину объявить королю, что он, царь, готов вступить в соглашения с Франциею, сообща с Пруссиею; но надобно, чтоб Франция прямо объявила, что она в пользу новых своих союзников сделать намерена, и обо всем представила бы формальное предложение, также чтоб определено было место, где, и министр, через которого будут происходить переговоры. Головкин по царскому указу предлагал Голландию как самое удобное место для переговоров, на что соглашался и прусский король. Но, будучи готов войти в соглашение с Франциею, чтоб отнять у шведов их постоянную союзницу, Петр не хотел служить Франции орудием для достижения ее целей, не хотел, чтоб она вовлекла его во вражду с императором, и потому Головкин объявил Фридриху-Вильгельму: «Если дойдет до заключения союза с Франциею, то не постановлять ничего противного цесарю, дабы свободные руки иметь, потом заключить союз и с цесарем, если интересы России и Пруссии того потребуют». Головкин объявил также, что царь находит невозможным для себя утвердиться в Германии и держать в ней постоянно русское войско, как Франция этого желает. Король отвечал, что он одного мнения с царским величеством, и если соглашение с Франциею состоится и будет надобность, то всегда можно русские войска ввести в империю: Пруссия всегда позволит им свободный проход, и поляки воспрепятствовать ему не в состоянии.

До берлинского двора дошли слухи, что в Голландии Гёрц делал предложение царю или его министрам об отдельном мире с Швециею. Петр поручил Головкину объявить прусскому королю, что во время пребывания его в Голландии Гёрца там не было, не было и таких предложений ни от него, ни от кого-либо другого ни самому царю, ни министрам его. Король отвечал, что он сам получил известие о давнем пребывании Гёрца во Франции и, будучи обнадежен дружбою царского величества, все эти слухи считает неимоверными. Ильген сообщил Головкину по секрету известия, полученные от Ротембурга, что Гёрц, находясь в Париже, старается всеми способами отдалить царя от других северных союзников, и особенно от короля прусского. В дальнейших разговорах с Головкиным Ильген начал внушать, что на королей английского, датского и польского мало надежды, ясно видно, что северные союзники друг с другом расходятся, только царь с королем прусским находятся в твердой дружбе; поэтому надобно им еще теснее соединиться и принять меры для упреждения всех противных замыслов, составить сообща план о мирных условиях и стараться о заключении отдельного мира с Швециею. Ильген прямо признался, что до вступления своего короля в войну он отводил его от ней; но теперь, когда в войну уже вступили, то он находит главный интерес своего короля в тесном союзе с Россиею и желает, чтоб царские войска оставались в Мекленбурге и чтоб даже число их увеличилось вдвое. «Мы почти со всеми перессорились, полагая всю надежду на царское величество, – говорил Ильген, – и если царское величество нас оставит, то мы будем в большой опасности».

Если французский двор требовал от русского гарантии договоров Утрехтского и Баденского, то Петр первым условием союза своего с Франциею поставил гарантию со стороны ее всех своих завоеваний, сделанных в Северную войну. Франция не хотела принять этого условия, тем более что она уже сблизилась с Англиею, король которой был в явной вражде с русским царем. Таковы были отношения России к Франции, когда Петр решился сам ехать в Париж. Если мы примем в соображение сильное желание Петра прекратить как можно скорее войну, то мы поймем причины, заставившие его ехать в Париж: надобно было испробовать это последнее средство. Как сильно желал он мира, видно из письма его к фельдмаршалу Шереметеву: «Понеже десант (в Шонию) от вас и некоторых генералов удержан и оставлен, отчего какие худые следствия ныне происходят! Аглинский тот (король) не думает, а датчане ничего без него не смеют: и тако со стыдом домой пойдем. К тому ж, что, ежели б десант был, уже бы мир был; а ныне, как ты, так и прочие генералы (кои отговаривали десант), дайте совет, каким образом сию войну к концу приводить, только бы в тех письмах отнюдь не было как изволишь, и, собрав, пришли ко мне». У Петра могло быть и другое побуждение ехать самому во Францию: агент царский во Франции Конон Зотов 17 декабря 1716 года писал Петру: «Бонмазари говорил с Дэтре о женитьбе (вторичной) царевича Алексея на европской принцессе и искусно спросил, не угодно ли будет двору французскому царевича женить на принцессе французской, именно на дочери дюка д'Орлеанса? На что маршал отвечал, что весьма рад слышать такую добрую мысль, и сказал, что царскому величеству ни в чем здесь не откажут. Марешаль объявил обо всем дюку, который сказал: я-де бы рад был, чтобы сие сегодня учинилося». Эти уверения, что здесь ни в чем не откажут, могли внушить Петру мысль, которую он не покидал до конца жизни, – мысль о браке своей дочери Елисаветы с французским королем Людовиком XV.